| [ |
mood |
| |
Собака ЛУна внимательно смотрит как я печатаю |
] |
| [ |
music |
| |
Шум шоссе |
] |
На Голгофе нет приёма: телефон звонит, но не поговоришь. Голгофа - второй этаж ХГГ, темный, прокопченный балкон-галерея на втором этаже. Деревянный крест, деревянная Богоматерь - всё как везде, только здесь есть эксклюзивность: ну типа же тут было-то... Католики встают на колени, лобызают место, так же, как они лобызали Гроб на первом этаже (он внутри искусственной пещеры) и кусок отполированного розового мрамора при входе - на который Его положили когда-то... Сбоку сидит молодая чернявая девушка латинос, она уже не может молится, только смотрит на икону Богоматери. Все это охраняет сморщенная старушка, которой включили вентилятор. На Голгофе вполне уместен вентилятор, ведь старушка не зарекалась мучаться за наши грехи. Ну, таксебешная роспись сводов, изоюражающая темное небо, стилизованные звёзды и ещё более стилизованные , потускневшие ангелы. Ступени лестниц стерты как в московском метро. На станциях первой-второй линии. Свечи горят, лампады висят, всё как по маслу. На масле. И тут звонит телефон.
Хреновый из меня паломник. Первый раз телефон зазвонил прямо у Стены Плача, когда я всовывал записку с требованием Нобелевской премии в одну из трещин, понимая, что вечером её всё равно выковыряют обратно. Но не удержался: слаб человек. Звонил Тиги и спрашивал, когда меня можно будет забрать из Тель-Авива. И это важнее - без приключений вернуться в Тель-Авив, где меня подберёт Тиги и доставит в дом своих родителей, где нас ждет Полина.Возле Стены Плача спрятаться негде, особенное пекло, смотришь по сторонам на ортодоксов и солдатиков, занятых одним и тем же делом. А потом Генка ищет глазами туалет и замечает слева вход в синагогу, которая пристроена всё к той же Стене, только там кондиционер и десятки черных грачей бьются в припадках релегиозной падучей, проборматывая барух адонай, то громче, а то врозь а то попеременно, как если от мазгана у них горло заболело и они полощут его водой из Средиземного Моря. И стоят полки с молитвенниками и шкаф резной, и инвалидные каляски и сахарно-форфоровые дети с пейсами. Грачиная свадьба кружит в деловом хороводе, тут прохладно и кажется, что на тебя нисходит благолепие, и что невидимые лучи, оставшиеся от Второго Храма, лечат тебя, пронизывая, примерно так же, как соли Мёртвого Моря, нужно немного побыть в синагоге как в этаком душевном спа-салоне, в душевой души, тем более, что Новичков прав, когда говорит - ходить в синагогу дело благое, даже если ты зашёл в неё украсть перчатки.
До этого мы были на Храмовой Горе с двумя красивыми мечетями (ну с той, что ослепляет куполом), куда нас не пустили. И мы спустились к Стене, разве же это поломничество или сугубый серьез, когда ты идёшь от иудейской святыне прямиком к христианской? Ну не прямиком, потому что пришлось поплутать по Пути, пару раз заходя не туда, в тесные и пахучие арабские торговые ряды, похожие, кстати, на религиозные гроты ХГГ (только сверху свисают не лампады, а штаны или закрытые платья с блестками)и постоянные ступени, степени, повороты-повороты, узкие улочки и ещё более узкие нычки, дырки, и там товары и люди, и всё это перемешено и унавожено запахами и какой-то цепкой цельностью. А рядом идёт Генка и сыплет фактами по истории государства Израилева, анклавы, войны, теракты...
Кстати, вспомнилось. Мы идём с Геной и Аней по Тель-Авиву и я хочу в туалет, вижу самое близлежащее кафе, Генка от него шарахается, а я захожу внутрь. Потом Генка говорит - "А тут в 2001м теракт был. Слава Богу (или не Слава Богу, тут Генка мешается) погибла всего одна женщина. И Аня начинает рассказывать о своих пациентах, переживающих острую постеррорную стадию. А Ника говорит о "Иерусалимском синдроме", когда человека сносит от города и он теряется-стирается или наоборот надувается пузырем и мы ищем где бы перекусить и пока перекусываем во французском ресторане с горячими (невозможно дотронуться) большими белыми тарелками (Ника пьет шардоне) жара спадает и можно жить.
Потому что ну какой из тебя паломник, если дорога измеряется не святынями, но заходами в туалет. И вовсе не потому, что я неукоснительно выполняю завет, озвученный Леной - постоянно пью воду и бутылочки и не снимаю кепки, просто в каждом туалете можно сунуть голову под кран. Холодной воды здесь нет в принципе, умываешься парным молоком, из-за чего голова начинает кудрявиться. Генка смеётся, что мне "повезло": нынешняя жара выше среднего, такие температуры более свойственны июлю-августу, но я-то другой такой страны не знаю, я тут впервые, воспринимаю как данность. Тиги, который тут уже второй десяток, говорит, что привыкнуть к жаре невозможно, можно только приспособиться, научиться правильно себя вести. Мы едем в машине и говорим про теракты. "Самое неприятное, говорит Лена, что к ним привыкаешь, каждый раз, конечно, больно, но эта боль входит в привычку и притупляется..." Правда, нужно сказать, что сейчас ситуация кажется спопокойной, арабы на улицах Иерусалима заняты тогровлей и вымаганием денег, но не преступными замыслами. Косвенный признак - концерты рок-звезд, отметившихся и в Москве (Р. Уотерс, Стинг, Депеш Мод) и открытый проход на Храмову Гору, место сугубо мусульманское. Чернявые детки играют в тени деревьев в футбол, укладывают белую плитку, всё как-то гармонизируется...Я спрашиваю Генку, своего Вергилия: "Это что, Гефсиманский сад?" Он отвечает, мол, честно говоря, не уверен...
Из-за этого пекла (даже в любой тени становится чуть легче) путешествие измеряется не количеством посещаемых святынь, а туалетами, где ты мокнешь и одежда тут же высыхает, не говоря уже о волосах. Туалет на автобусной станции, тулет в "Макдоналдсе" возле Мидрахов (местного Арбата), ну и где-то в лабиринтах еврейского квартала, белого, путанного, заново отстроенного, перемешанного с раскопками римских развалин и, разумеется, туалет возле Стены Плача, возле которой у людей нет немой подавленности величием, каждый занят своим делом, кто-то фотографируется, кто-то молется, кто-то пишет записочки. На Храмовой Горе и в ХГГ туалетов нет, зато там есть спасительная тень. Генка стоит под самым солнцем и с непокрытой головой - "посмотрите направо, посмотрите налево", а я перебегаю от одной тени к другой - деревья, римская колонада, тень мечети Омара. Вот почему улочки в старом городе такие узкие, вот почему они захламлены и пропитаны запахом чердачной затхлости - только так тут и можно выжить. В Иерусалиме воздух суше, а в Тель-Авиве влажность начинается от 70% и горячий воздух превращается в невидимую воду, в которой ты плывешь, выходишь из дома или из машины и словно попадаешь в бассейн, где варят отвар и тело покрывается испариной. Ника говорит, что вечером, когда солнце скроется окончательно, нужно будет надевать куртку. Чудны дела твои, Господи!
Обычно, когда мы думаем про исторические города (например, Питер), мы представляем себе именно исторический центр, который и есть хоженный-перехоженный город. Но в Иерусалиме Старый Город, в который мы зашли через Яффские ворота армянского квартала, а до этого пробирались сквозь рвы и холмы Ямин Воше, и есть город сам по себе, город-в-городе, где, конечно, живут люди (хотя в это трудно поверить), но, на самом деле, город (то есть Иерусалим) он не здесь, он за белыми-белыми стенами. Этакий Ватикан, странное, межумочное пространство для туристов, хотя вся эта каменная рать вопиет о том, что туристы тут не главные, туристы тут теряются в чужой, автономной жизни, что кипит и пенится, не замечая чужаков. Хотя только здесь на могилу Христову или на Голгофу кто-то ходит как на работу, включая вентилятор или смахивая пыль с куска розового зацелованного веками мрамора. То есть, сам Иерусалим, можно сказать, я не видел, только в пределах их Садового Кольца и Кремля. Старый Город и есть такой Кремль и трудно было бы требовать от него аутентичности. Генка вёл меня на галгофу мимо мерии и комплекса гостиниц, мимо Цитадели (если я ничего не путаю)и какого-то парка, в котором кучка японцев пела под гитару песню о мире во всём мире (скуловорот), а рядом разваливалось в запустении древнее кладбище. Я не очень врубался в топографию, так как следил, в основном, чтобы тени было побольше, а солнечного света поменьше, перебегал от одного укромного местечка до другого, и только Генка шёл с непокрытой головой и размашивал руками и глаз его иудейский горел отражённым светом.
"В непосредственной близости от кварталов Ямин Моше и Мишкенот Шеананим находится небольшой сквер, окружённный прекрасно ухоженными садами. Каменные скамьи дают возможность отдохнуть и расслабиться" - говорит Люсин путеводители. Мы перескочили очередную линию от гостиничной улицы и попали в самую что ни на есть близь кварталов Моше и Мишкенот, длинными аллеями сбегающим к провалу у подножья стен Старого Города. Раньше в этом провале проходила граница, теперь этот шрам, совсем как в Берлине, понемногу застраивают, вот и концертный зал под открытым небом возвели и новые гостиницы. Элитный район, дорогое жильё, все окна закрыты... В Израиле вообще днем все окна закрыты, из-за чего кажется, что дома погружены в какую-то автономную автономность, что дело не в беспощадности солнца, а в том, что мой дом - моя крепость. Стоит такая вещь-в-себе, что там внутри? Какая жизнь? Мимо мчат машины, страна дорог, скоростного вождения. Европейские по качеству автобаны с типичным арабским пейзажем вокруг. Израиль и есть такая вот утопическая возможность пытаться жить по-европейски в неприспособленных для этого условиях. Эксперимент ставится на себе. Челябинский Незнайка приехал в Солнечный город погостить, а сколько таких вот Незнаек переехали сюда, чтобы оказаться на Луне?! В Иерусалиме нет небоскребов, как в Тель-Авиве, которые, собственно говоря и "делают" этот город, хотя Гена помнит время, когда их ещё не было и очертания города были совсем другими и, тем не менее, эти россыпи белых домов на склонах рассыпающихся холмов, сливаются воедино и кажутся большими, но и, одновременно, кажутся маленькими, потому что спирали, по которой они понрастроены напоминают основание несуществующей уже Вавилонской башни, как если начали строить, да бросили или взорвали, разрушили, остались только кубики основания - семь холмов, усыпанных геометрическими фигурками строительных материалов. Очень легко (легко?) достроить всё остальное - то, что не существует и то, что никогда здесь не существовало и не будет существовать. Хотя разве всё, что тут творится, когда все в одной куче, сделаешь шаг в сторону и из еврейского квартала перейдёшь в арабский, а там и армяне и нубийские рабы, дети Эфиопии и ашкеназы - и все НЕ ХОТЯТ понимать друг друга или понимают сквозь зубы, мол, ну, да, говорите-говорите, разве это не есть Вавилонская башня, которую строили не здесь,но чуть севернее, так? Любые сравнения отдают банальностью, не хочется говорить очевидностей, вот ты и начинаешь описывать себя, свой собственный театр, театр своего тела и театр, разыгрываемый вокруг, потому что только здесь и сейчас, ты уедешь отсюда, оставив людей жить здесь так, как они живут здесь всё время, без тебя, возятся в этой точке на карте, пластилиновыми телами - это же так странно каждый раз приезжать куда-то, в очередную точку, которая вдруг начинает расползаться, выдавая на гора всё новые и новые подробности.
Фотоиллюстрации: http://guy-gomel.livejournal.com/208864.html
|