| [ |
mood |
| |
Прочитал, что московскому региону дождей не избежать |
] |
| [ |
music |
| |
Ирве Лидер |
] |
Продолжая вспоминать армию. Начало здесь:
http://paslen.livejournal.com/447688.html?mode=reply
http://paslen.livejournal.com/447977.html?mode=reply
http://paslen.livejournal.com/448193.html?mode=reply
Дело в том, что для нас, первачей, еда и сон были главным дефицитом, разменной монетой и валютой. Есть и спать хотелось всегда. Причем, если с едой ещё можно как-то выкручиваться (заначки и посылки), то отход ко сну организовывался централизовано. Солдат – это, в первую очередь, тело с инстинктами и простыми человеческими желаниями. Никогда больше я уже не радовался самым простым вещам, типа чистой кровати или сытного обеда. Сержанты, занятые дембельскими альбомами, забыли про дрочку духов, уже хорошо. Офицер задержался на утреннее дежурство и мы встали на десять минут позже – вот оно, счастье.
Накануне принятия присяги (я ждал в гости родителей) всю нашу роту отправили на разгрузку угля. Грузовики стояли возле берёзовой рощи, начали мы после обеда и провозились до самого завтрака.
Разумеется, не спали. Кому-то удалось отбиться, прижавшись к дереву, кто-то уснул под колёсами грузовика – после полуночи сержантский надзор ослаб. Ведь сержанты – тоже люди, им тоже спать хочется. Таская поклажу, мы проболтали с Гуровым до самого утра, вели светские беседы, демонстративно отгораживаясь от мерзости армейского существования. Точно это не пикник на обочине, а наша блажь – таскать угол, незаметно оседавший на наших х/б. Я узнал его историю – родился в Свердловске, призвали из Киева, где он очень любил чешскую девушку по имени Ленка. Именно Ленка, а не Лена, так уж у них, у чехов, принято. Ну и про растамана Доктора Йо-Йо тоже услышал ещё раз.
Позже Гуров станет ротным писарем. Ему выделят кабинет при казарме – немыслимая роскошь! Днём он ведёт беседы с занудным замполитом Журавлёвым, но у Журавлёва молодая жена, вечерами он пишет повесть «Капелька крови» про тяжёлые армейские будни (для того, чтобы попасть в госпиталь, солдат-одногодок капает в анализ мочи капельку крови), поэтому вечером кабинет замполита оказывается в нашем распоряжении! Гуров вызывает особенно приближённых, мы закрываемся и булгачим там до отбоя. Однако, куда важнее, что кабинет отказывается в нашем распоряжении утром. Главное незаметно сбежать с зарядки.
Было бы куда! А у нас есть! Нычка! Моя первая армейская нычка, сколько их будет потом… Правда, от разгрузки угля спастись не удалось: завербовали всех. Когда важен результат, никому не спастись. Но в будни возникает двухчасовой люфт между подъёмом и приходом Журавлёва, можно исхитриться. Особенно сладок сон после завтрака. Словно бы сливочным маслом намазанный сон.
– Димыч, всё, пора, сейчас замполит придёт!
– Гурыч, ну ещё десять, пять минут…
Как бездомные щенки, прижавшись друг к другу под плащ-палаткой.
Надо сказать, что Гурова сильно невзлюбил командир роты капитан Черных. Иначе как «хитрожопым хохлом» он Гурова не звал. Возможно, Илья пострадал из-за разногласий между Черныхом и Журавлёвым, однако, факт: через пару месяцев после окончания учебки, Илью перевели в Первоуральск и мне пришлось начинать поиски новой нычки.
В госпитале, располагавшемся на втором этаже командного корпуса, размещалась медчасть. В ней служил мой земляк Саша Альперович, субтильный, нервный тип, прозванный нами «Голубым ангелом». У нас даже общие знакомые оказались – точнее, знакомая, учительница литературы Мария Игоревна, которая ездила с моими родителями в туристическую поездку по странам народной демократии, а позже готовила меня к поступлению на филологический. Узнав об этом, я так разволновался, что сказал на разводе, когда мы оказались рядом в строю
– А, знаешь, Альперович, мы с тобой одной крови…
Достаточно двусмысленная, учитывая все обстоятельства, фраза. До сих пор меня от неё коробит. Ко мне Альперович относился хорошо, но не на столько, чтобы постоянно пускать меня спать в физиокабинет. Тем более, что у него на этот физиокабинет очередь давно образовалась. Из сержантского состава, между прочим, куда уж мне, курсанту. Процедуры там давно не проводили, отсыпались только. Впрочем, ходили слухи, что и не только…
Не знаю, не видел.
И ещё. После скоропостижной смерти командира полка подполковника Кадргулова (пришёл приказ о его выходе на пенсию, через два дня Кадргулов, высокий, статный, умер. Перед смертью, говорят, обошёл подведомственный полк, прощался, значит) здесь, в физиокабинете хранился постамент, на который ставили его гроб. Из твёрдого поролона или пенопласта…
Похороны выдались торжественными, с почётным караулом, нескончаемым потоком солдат и жителей посёлка Новогорный, оружейным салютом в бездонное осеннее небо… Гроб с телом вчерашнего командира поместили в крытый грузовик и отправили на родину – под Уфу, где, на небольшом сельском кладбище, боевой начальник нашёл вечное успокоение.
Альперович, коловший Кадргулову уколы, с некоторого времени стал позиционировать себя «другом семьи». Когда Минула Нигматулович, требовавший чтобы солдаты обращались к нему Михаил Николаевич, скончался, то Альперович ходил гордый и усталый. Вместе с родственниками покойного он сопровождал траурный кортеж до самой деревеньки, где участвовал в настоящих похоронах. Вернулся ещё более гордый. Вместе с ненужным теперь белым постаментом, который и оставил себе на память.
Постамент занимал крайнюю ячейку физиокабинета (всего их было три) и Альперович пристрастился в нём спать. Сам. Думая об этом, я понимал, что побрезговал бы спать на этом постаменте, а вот Сашка ничего, не брезгует. Его же никто не заставляет спать именно тут, в госпитале полно других мест, спи – не хочу, ан нет. Значит, и правда, «член семьи».
А ещё Голубой Ангел любил давить прыщи. Нет, не себе, у него прыщей, как раз, не было. Окружающим. Клал голову солдата себе на колени и впивался в его лицо длинными, холёными ногтями.
Первый и единственный раз я попал в госпиталь сразу же после присяги. Устал очень и нанюхался одуванчиков. Пока все отжимались возле полосы препятствий, я собирал одуванчики и нюхал. На пыльцу у меня аллергия. К вечеру поднялась температура, с утра меня записали на приём. Три дня блаженного ничегонеделанья! Спал, ел и читал журнал «Новый мир», привезённый родителями. Повесть Андрея Битова «Человек в пейзаже». Вот оно, счастье!
На соседней койке выздоравливал шофёр Ингвар из РМО (Роты материального обеспечения). Классический прибалт. Душевно разговорились. Особенно Ингвар гордился личным знакомством с певицей Лаймой Вайкуле – в самом начале творческой и трудовой деятельности певица работала в каком-то рижском (?) ресторане, а Ингвар трудился в подтанцовке. Очень уважительно отзывался о Лайме и вообще оказался адекватным и интересным человеком. Я думал, мы подружимся, но после выписки из госпиталя мы разошлись по разным ротам и более не пересекались. Ну, оно и понятно – у каждого своя жизнь. Даже если бы в одной казарме служишь…
На третий госпитальный день проснулся от шума. На марш-броске потерял сознание какой-то солдат с западной Украины. Сколько-то там км в полной выкладке. Остановилось сердце. Полумёртвого его принесли на второй этаж. Операционной, разумеется, не было. Прямой массаж сердца ему делали в душевой у входа. Кровь, стекающая в воронку, растерзанное тельце…Любопытствующие сгрудились в дверях. Меня чуть не вывернуло.
Его не спасли. Через месяц я уже буду работать на полковой почте, когда придёт посылка от родителей погибшего паренька. На сорок дней они послали однополчанам большой ящик еды. Чтобы помянули. А к тому времени учебка закончилась, все разъехались по новым частям. И поминать было некому.
|