| [ |
mood |
| |
фильм про Джуниора на первом канале |
] |
| [ |
music |
| |
саундтрек фильма на первом канале |
] |
Дело в том, что у городских жителей подвижная и крупная мимика. Этакий театр НО. Не хватает только бело-чёрной (густые брови) раскраски. Городской житель (при столкновении с другими городскими жителями, а так же с гостями столицы) выказывает как бы свои эмоции, которые, на самом деле, его собственными эмоциями не являются. Типичное для театра представления представление. И никакого театра переживания, ибо эмоции как сигареты, вымывают из организма и без того ограниченные силы. Городской житель знает это и экономит на отапливании улицы. С другой стороны, если не выказывать некое отоншение к тому, что происходит вокруг, можно взорваться изнутри. И тогда человек начинает изображать эмоции, рисует их на своем лице крупными мазками. гуашью. Выходит вполне по-театральному, и по форме и по сути тоже. По форме, потому что пластика театрального актера схожа с пластикой комикса - крупно и статично - чтобы было заметно из последнего ряда амфитеатра нужно крупно подавать эмоцию, застывая на стоп-кадрах. По сути, потому что городской житель воспринимает всё, что с ним происходит как постоянно продолжающийся спектакль. Люди обтекают его со всех сторон, но стараются избегать прямого соприкосновения, мимо, мимо... А если нарушители конвенции пытаются нарушить твоё личное (интимное) пространство, то тогда чувство спектакля включается вдвойне, ибо же нужно как-то безопаситься! Современный театр провокативен, подвижен и чужд бытовухе, ну а как иначе ехать в метро, разглядывая лица, придумывая или прозревая за каждым из персонажей свою собственную историю.
Самыми сильными городскими впечатлениями последнего времени оказываются чудовищные пробки на Ленинградке и сегодняшний дождь. Как бы не сложилась завтрашняя погода, но, в любом случае, можно сказать, что битва за осень оказывается выигранной. Действительно странно, но ты воспринимаешь нынешний отрезок погоды как битву, нет, не добра со злом или света с тьмой, но за тепло и солнце, например. Тёплый и солнечный октябрь это такой подарок судьбы, за который не хило расплачиваться свинцовыми мерзотами ну, например, февраля, когда силы на исходе подпитываются силами ожидания. Батареи еле тёплые, но дома тепло, даже жарко, я пошёл и открыл окно. Всегда с содроганием ожидаешь того холодного промежутка, когда тепло в городе уже отключили, а отопление ещё нет, отчего наши бетонные малометражки превращаются в сырые семейные склепы. Такие периоды приходят дважды в году - в мае, отрезая зиму от весны и осенью, знаменуя окончание естественного тепла и если особенно не повезет с погодой, то эти полторы-две недели (окей, десять дней) мможно вычёркивать из жизни - слишком уж плотной оказывается борьба за выживания, редуцирующая всю палитру желаний до самых простых, слишком уж много спать приходиться, ибо только под одеялом тепло. Только под двумя одеялами.
А тут ты не мёрзнешь, идёшь на кухню и открываешь окно, дни наполнены солнечным соком (иногда виноградным, иногда яблочным, сегодня грушево-виноградным), немного разбавленном, но вполне съедобном. А ведь ещё не забыт, не стёрт окончательно сентябрь, в котором тоже было много и воздуха и простора - той самой теплой, ненавязчивой пустоты, которую проходится засеивать ненавязчивыми, ни к чему не обязывающими делами, типа культпоходов, посиделок в кофейнях, покупок пластинок и иллюстрированных журналов. Вчера, прогуливаясь по Усиевича, мы увидели в стороне совершенно зелёное (с плотной, летней листвой) магриттовское по духу (по плотности и под подсветке, дерево. При том, что вокруг червлёные клёны, устилающие улицу, делающие из Усиевича бассейн с золотыми рыбинами. Идущими на нерест. На выкрест. Мимо Триумф Палаца, дающего осадку. Этот свет можно мазать вместо масла, на нём можно готовить овощи или даже жарить рыбу. Значит, битва, действительно, выиграна. Битва (странно, да?) - потому что каждый тёплый день словно бы отнимает, отвоевывает ещё один холодный день у некоей абстрактной вечности. Я ведь так не только про осень (осеннее тепло) думаю. Скажем, вот ещё один день прошёл, говорю я себе перед сном, и ты жив-здоров, то есть, остался жив, неплохо себя чувствуешь, у тебя есть перспективы и задания на следующий день и на день через день, именуемый послезавтром, ноябрём, ты начинаешь планировать зимние праздники, двигаешь носом в сторону снежной крупы, которая, вот-вот, и посыплется на кленовый беспредел, сватит его как та самая поджарка, приготовление овощей-гриль закончится незаметным исчезновением рыбных косяков, наведением чёрно-белого порядка, и пока снег будет в новинку, пока ты будешь привыкать к его белизне, а белизна начнёт превращаться в серо-буро-малиновую муть, снег тоже будет восприниматься как новость, как событие, обтекающее тебя в начале второго акта - в том самом спектакле, где лето выполняет роль беглого антракта с бокалом шампанского и бутербродом в буфете.
Поэтому сегодняшний дождь, под который выбегаешь для встречи у метро, воспринимается как карамель за щекой, сладковатая радость переживания, даже и пережидать не нужно, всё само собой устраивается, устаканивается. А тут ещё пробки. Ленинградка стоит днём, стоит вечером, тот же самый нерест, густой, тугой и непроницемый, подсвеченный сигаретным светом габаритных оней - тоже мимо ристалищ и капищ, Триумф Палаца и станций метро, из которых пахнет как изо рта любимой ранним утром, когда она только-только проснулась и ещё не собирается на работу, а только-только лениво потягивается, медленно приходя в себя, стряхивая с себя тепло, которое впитываешь ты, остающийся под одеялом, ну и само одеяло тоже впитывает её прощальное тепло. И тут такое дело - машины, терпеливо ожидающие перемены участи, целая маленькая жизнь (летнее почти выпадание - ну пока мотор работает), о которой можно было бы написать роман под названием "Пробка" и который мог бы быть прочитан в пробке. Два с половиной часа занимает дорога от Баррикадной до Сокола, два с половиной часа, в течении которой ты начинаешь различать малейшие нюансы движений и перемещений не только автомобиля и автомобилей, но облаков на дереве, голосов в радиоприёмнике, новостей, людей, деревьев и птиц. Возможно, это может быть аудиороман, с шумами и голосами, которые не дают тебе побыть в одиночестве, то есть, разрушают, как могут, одиночество человека, закованного в сталь и минимум движения, движения недостаточного для достижения цели, но вполне приемлимого для того, чтобы распробовать бисквит этого позднего, простуженного дня.
Если бы было чуть теплее (как летом), то бесконечные потоки автомобилей превратились бы в адище, зловонное и какое-то чуждое, чужое; если бы было чуть холоднее, то пары, вырывающиеся из многочисленных выхлопных труб превратили бы табуны одичания (с) в молчаливую демонстрацию угрюмых существ с поднятыми воротниками и кепками, надвинутыми на самые что ни на есть брови, а сейчас эти самые потоки совпадают с растворенной в воздухе ленцой, оказываясь чем-то вроде той же самой палой листвы, то есть чем-то сугубо имманентным, как если ты внутри и, одновременно, снаружи; как если эти самые машинки-лейкоциты бегают внутри тебя кровяными тельцами, разнося остатки кислорода, окиси водорода и карамельной, слегка горчящей, липкости-сладости. Странная у этого октябрского тепла участь! Единственное, что осталось от прошлой осени - это воспоминание о том, что арбузы продавались до самого первого ноября, таков, говорят (сам слышал) их официальный сезон (конец официального сезона). Но вот поди ж ты - нынешнее тепло оказывается скоропортящим и загончики с дынями и арбузами исчезают на Усиевича уже сейчас, растворяются в ночи, сдают без боя города и для того, чтобы вкусить дыни (медововой) или арбуза (сахаристого) нужно идти в "Рамстор". Нужно ли говорить, что в "Рамсторе" всё (в том числе, арбузы и дыни) оказываются безвкусными. Возможно только потому, что они куплены именно в "Рамсторе", где самыми манкими оказываются рекламные постеры накопительной системы "Малина" и мониторы возле касс, транслирующие рекламные ролики.
|