| [ |
mood |
| |
"Ох, бляди", кричит мама на кошек, которые что-то грохнули |
] |
| [ |
music |
| |
медитативное |
] |
Дело в том, что я сижу у окна и смотрю как поднимается солнце. По небу плывут облака, похожие на льдины, иной раз словно бы видно воду, по которой они плывут, проталины, а кое-где поток затуманен и уходит вглубь. Из-за воздушной многослойной полистилистики и происходит вскрытие светила. Для тех в Мск, кто уже забыл как оно (и вскрытие и светило) выглядят, попытаюсь описать. Желток, сваренный в чефире или йоде, обёрнутый золотистой мятой бумагой или же подбитый, набухший глаз, с кровавым подбоем, не доходящим до состояния кровоподтёка, ибо проносящиеся мимо облака облегчают участь, рассасывают сгущение, разносят вираж по всему выцветшему, разошедшемуся на лоскуты лоскуту. Из-за самой большой льдины, что подбила сам глаз кажется: желток лежит плашмя, нарыв сейчас прорвётся и день пойдёт гулять, ан нет: Уфимский тракт внизу (загороженный сумеречными деревьями) ещё пуст и день не торопится сбыться.
Значит, перед домом проходит дорога номер раз - это улица, улица обычного пригородного посёлка, белая со следами машин, такими продольными, как если дорога - это тампон, которым протяжно подтирали промежность; только улица эта односторонняя, нечётной стороны не существует. Точнее, она существует, но по ту сторону тропинки, разделяющей посёлок на две неравные части (с одной стороны психбольница и фабрика глухонемых, с другой, оканчивающейся железнодорожными путями, целый завод, некогда работавший на оборону), окружённые зонами запустения и отчуждения. Дом выходит на дорогу и на небольшую площадку, некогда бывшую картофельным полем. Когда бабушка и дедушка были ещё живы, то здесь, перед забором, между дорогой и рощицей, сажали картошку. Однако, позже, в конце 70-х в поселке проложили теплотрассу и картошку садить перестали. Странно, но и горячей воды не прибавилось, кажется, и отопления тоже. Отопление появилось ещё позже -с газификацией посёлка, не имеющего, между прочим, названия. Когда троллейбус останавливается, то говорят "Больница" или "Посёлок АМЗ", хотя сам АМЗ находится ещё дальше, через остановку на конечной, а больница тоже (в прямо противоположной стороне) на остановке "Улица Маяковского".
Но я же смотрю в окно, а не по сторонам. Поскольку я сижу на втором этаже, то я не вижу дорогу номер раз и следующие за ней бывшие картофельные поля (какие поля? Небольшие площадки не больше площадки для выгула собак), на которых теперь громоздятся отходы строительства нашего дома, доски, блоки, песок - все это и даже голубой гараж, занесены белым снегом. За бывшими картофельными площадками начинается роща, отделяющая наш посёлок от Уфимского тракта - местной "Ленинградки и Волоколамки одновременно. Странная роща, состоящая в основном из клёнов, тополей и ясеней, кусок девственного небритого лобка с непроходимой чащей из кустов, упавших деревьев и мерзотным мускусом мусора. В детстве этот участок лобка казался мне зело таниственным, иногда мы играли там во что-то типа пряток (?), теперь мне и вовсе противно и страшно туда заходить. Обычно там кто-то пьёт, гадит или ебётся. Судя по количеству презервативов и мусора, весь миллионник одновременно. Правда теперь, весь этот лосиный остров погнутых в разные стороны деревьев, занесен снегом по самые коленные суставы ясеней, из-за чего порядка становится больше, а запущенности меньше. Вдруг становится видно, что деревья стоят далеко друг от друга, что если у них что-то и путается, так это их кроны с проседью или с перхотью - остатками непережеванной осенью листвы.
Сразу за этой рощицей (она не больше километра в длину и метро стов в ширину) шумит Уфимский тракт - основная дорога, выводящая машины из города за город; должно шуметь, но не шумит, просто рано и празднично, даже дуги троллейбусов не сверкают. А, может быть, это стеклопакеты отгораживают от шума и холода; там ещё всегда в воздухе зимой такой слегка кисловато-горьковатый привкус, не привкус даже, аромат, амбре, потому что искусственного происхождения, словно бы нарочно разбрызганное, машинный мускус, пахучая смола ползучего городского предместья. А если тракта (он широкий, ровный) не слышно, значит, его и не видно. Сразу за трактом начинается военная часть. В детстве моём там был пустырь, а теперь там военная часть, что делает эту местность ещё менее родной, ещё более отчуждённой.
Теперь на троллейбусной остановке с другой стороны Уфимки, сразу за высоким армейским забором стоит желтая четырёхэтажная казарма. Кажется, в прошлый мой приез она была красной, но я могу путать. С крыши казармы валит густой дым: печку они там топят, что ли? В современном доме с высоченной телевизионной (?) антенной? Сейчас солнце поднимается всё выше и выше, из-за чего в окнах казармы, достаточно похожей на обычный жилой дом, отражаются изломанные и изорванные лучи. Солнце теперь не лежит плашмя, оно встало, разгладило отёкшие члены и подтянулось как на турнике над верхушки древесных путанников, из-за чего ветки словно бы истончились, заточились, наподобие зубочисток и стали казаться особенно колючими. Смотреть на светило уже невозможно - его сладостный пуп набух соками жизни и вот теперь, когда я переношу его энергию в постинг, негативы, запечатленные моей сетчаткой, незримо сползают по экрану монитора ФЛАТРОН.
Итак, я вижу слои - (опущенный слой) - поселковая дорога (дорога раз), сразу за ней ещё один пропущенный слой - бывшее картофельное поле-площадка - полоска белой земли, упирающейся в лесок-мысок, за которым на пригорке ещё один невидимый слой Уфимского тракта (дорога номер два), на высоком берегу на крутом которого стоит воинская часть. Часть эта торчит из-за деревьев четырёхэтажкой и сразу над ней начинается небо, в котором играют уже свои слои.
Так оказывается (судя по количеству невидимых слоев) я не вижу больше, чем вижу (+ отблеск солнца на аллюминии, проложенном между стеклами стеклопакета; + отблески солнца на моих очках, из-за чего начинает казаться, будто солнце у меня не впереди, а где-то сзади, сзади, где обязательно должно быть ещё и невидимое море), однако всё это невидимое активно участвует в ландшафте, в моем ощущении этого выученного назубок пейзажа.
Это важно, ибо очень часто я ловлю себя на том, что несу в себе места своего постоянного пребывания - эти или те, московские. Я не вспоминаю про них, не выкликаю, не загружаю в оперативную память, но они длятся параллельно моему существованию в каком-то внутреннем зрении внутренним зрением всегда и время от времени обращают на себя внимание. Они обращают на себя внимание и тогда я словно бы делаю их чуть ярче, выделяю, а потом, за ненадобностью, они снова возвращаются на полку, архивируются, так до конца и не пропадая из оперативки.
Важно так же, что это не застывший образ (отчего я и не могу назвать его воспоминанием), но какая-то длящаяся параллельно жизнь - вот как эта невидимая со второго этажа дорога, изгвазданная следами человеческой наличности. Впитанное, изображение всего этого живёт внутри, живёт и развивается, как давно любимый-нелюбимый человек, вошедший в мою кровь вирусом своего существования.
Солнце поднимается ещё выше; окончально распустить космы ему мешает переменная облачность, однако в щелочку я вижу его как пирсинг на пляже у какой-нить вертяшки; словно там серьга 695 пробы, сливочное золото, свет которого смешивается с позывными праздничного шоу "Малахов +", доносящегося с первого этажа - это мама встала, чтобы впустить кошек, да так и закружилась по хозяйству. Вот и утро, вот и светло так, что можно не смотреть в экран окна, но начинать описывать, например, саму комнату.
|
![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo-lj.gif)