| [ |
music |
| |
"Евгений Онегин", сцена дуэли |
] |
Дело в том, что в следующий вечер (а я смотрел спектакли "Женовачей" три вечера подряд) вышел сюрприз: Сергей Аброскин, выразительно игравший Перезвона, буквально на следующий день выходит на сцену в роли Ильи Ильича, пунцового, тянущего гласные.
Сцена поделена ровно пополам стеной с окнами, ряд окон, оконная галерея. Окна то открывают, то закрывают, сквозь них льётся свет, идут года, сквозь стекло за жизнью в барском доме подсматривают селяне.
Посредине домашней части сцены, прямо на полу – пышная перина, когда одеяло поднимают под ним оказывается гора равномерно распределенных внутри квадрата ленивых подушек.
Когда одеяло оказывается снято, целостность ложа нарушается и подушки начинают разъезжаться, их собирают, кучкуют, но так как диалогу у протагонистов эмоциональные, то прежнего единства уже не достичь.
После антракта история повторяется. Символ понятен.
Это вообще очень понятный и лёгкий спектакль.
Чистый и свежий, то, что называется «правильный»: и с точки зрения сценической композиции (все сюжетные линии соблюдены, все акценты расставлены) и с точки зрения соотношения сюжета и ритма, диалогов и монологов, идеологического наполнения и «трёх футов любви».
«Женовачи», надо сказать, вообще всё делают именно что «правильно» - то, как должно быть. Словно бы найдена некая золотая середина, внутри которой находится зона штиля.
В нём они (студийцы, спектакли, общий стиль) и находятся. Внутри театра и своего представления о театре, выращивая знаковую систему уже даже не второго или третьего, но четвёртого уровня, прорастая через наслоения русского, советского, российского, репертуарного и антрепризного слоёв и наслоений.
И эта многослойная почва, на которой возникает нынешняя рефлексия о современном театре, её лучше сравнивать не со слоёным тортом (между отдельными коржами существует воздух), но геологическим срезом – так всё у нас забетонировано.
Вот откуда у «Женовачей» эта уверенность и устойчивость.
Вчера собака, сегодня – главный идеолог особости российского «дольче фор ниенте», это ли не идеал студийного равенства?
Гончаров создал бессмертный соционический тип, навсегда увязанный, вместе со своим оппонентом Штольцем, в систему бинарных оппозиций, как Гамлет и Дон Кихот.
Обломов в постановке Сидакова – твёрдо и последовательно отстаивает право на внутреннюю эмиграцию.
Преходящие соблазны эпохи оказываются вечными демонами, дёргающими людей за полы, отчего правота Обломова оказывается безусловной.
Интерпретаторы «Обломова» всегда обязаны принять сторону ленивого русского барина или же делового немца.
Все симпатии «Женовачей», безусловно, на стороне ленивца: зря что ли ему подобрали обаятельного и обстоятельного Аброскина.
Важную рифму к роли в «Мальчиках» делает и исполнитель роли Штольца – стремительный Андрей Шибаршин накануне играл Колю Красоткина, главного «русского мальчика», запутавшегося между предельным рационализмом и мистикой.
В спектакле Сергея Женовача Красоткин – игрок и манипулятор, хотя бы (в силу нежного возраста) и простодушный.
В «Об-ло-мов-щине» Красоткин вырастает в делового Штольца, сохраняя при этом направленность существования из предыдущего спектакля, отчего он, безусловно, проигрывает Илье Ильичу в самом главном – в убедительности.
|