| [ |
mood |
| |
сытая усталость |
] |
| [ |
music |
| |
"Спящая красавицо", Плетнев |
] |
Дело в том, что чуда, разумеется, не произошло, дубля не вышло, как я не бежал с угорелой "Нон-фикшн", открывающей сезон предновогодней суеты, в театр. "Фауст", последний из поставленных Някрошюсом в "Meno Fortas", оказался рассчитанным, головным с холодным песьим носом. Жёсткая, просчитанная конструкция без особой суеты с необходимым количеством блеска. Караул устал или решил, что схватил бога за бороду.
Владас Багдонас, играющий главные роли и в «Отелло» и в «Фаусте» кажется со сцены двойником постановщика, Эймунтаса Някрошюса – скульптурный лоб, седая небритость. Из-за этого московские показы оборачиваются дилогией, рассказывающей историю взаимоотношений известного литовского режиссера с театром. Ослепляющая любовь, кровожадная ревность, гомункулус, выведенный в реторте, волшебство и магия, позволяющие остановить мгновение.
Нынешняя московская погода оказалась более щедрой на сценические эффекты, словно бы Някрошюс решил сэкономить, поставив фантасмагорию намеренно простыми, скудными средствами. Хотя фантазия его неистощима, мало с кем сравнить можно.
В «Прологе на небесах», где черт сходится с тружеником богом, кстати, тоже ведь скульптурно лысым, постоянно вращающим вокруг оси деревянное бревно, отчётливо пахнет серой. Словно постановщику хочется задействовать в восприятии гетевской трагедии сразу все органы чувств.
В третьем акте будут жечь бумагу или тряпки, а пока сцена погружена в дым. На ней нет ничего, кроме квартета мятых металлических конусов с окошками, из-за чего черный квадрат сцены начинает напоминать декорации к фильму «Кин-дза-дза». В смысле упрощения и схематизации, у него и вышло что-то очень похожее на "Мастера и Маргариту", поставленную в сценографии к фильму Данелии.
Первая часть «Фауста» сведена к трем эпизодам. В первый акт, помимо инфернального «Пролога не небесах» вошли диалоги Фауста с учеником Вагнером (литовский шуршит практически как латынь), во второй – история подписания договора с Мефистофелем, который в спектакле раздвоился на мелкого беса и собственно чёрта, третий отдан трагедии Гретхен.
Все три эпизода автономны, из-за чего сложно сказать о чем громада спектакля, в котором ни на секунду не умолкает звуковое и музыкальное сопровождение. Здесь, совсем как в опусах композиторов-минималистов, одна и та же постоянно повторяющаяся музыкальная фраза бегает по кругу, сопротивляясь медленному нарастанию драматического напряжения.
В каждом из актов есть центральная визуальная метафора – тщету разума обрести покой и гармонию первородства в первой части сопровождает яркая рампа, которая с помощью натянутых канатов бьется бабочкой о лысину горделивого ученого, порхает по сцене почти как живая.
Вторая часть, заканчивающаяся подписанием договора с нечистой силой, обрывается на кардиограмме Фауста с пульсом, постепенно сходящим на нет – её изображают с помощью все те же канатов, протянутых через всю сцену. Наиболее сильным образом в сумасшествии Гретхен оказываются окружающие ее живые деревья, которые накрывают ее агрессивным сочувствием.
А еще здесь постоянно пытаются что-то построить, стучат молотками или прялками, деревянными шестами и книжными страницами, выкладывая книгами целую поляну. Хотя суеты, мелкой моторики и символов внахлест здесь меньше, чем в других постановках Някрошюса, отчего спектакль кажется особенно центробежным, а Фауст на голой сцене – практически голым, несмотря на многие одежды и многие скорби.
А еще здесь танцуют и поют, жгут спички, смеются и кружатся то вовне, а то внутри круга, окружности для нынешней холоднокровной и головной интерпретации «Фауста» важны так же, как и вода для «Отелло».
|
