| [ |
mood |
| |
Шуман, Ашкенази |
] |
Дело в том, что в обычной жизни музыка звучит фоном. На музыке сложно сосредоточиться, особенно в повседневности, если дела захлёстывают, мыслям тесно. Приходя в концертный зал, ты расчищаешь пространство для слушанья и тогда положение меняется: вся жизнь оказывается рамой к музыка, а музыка занимает центральное место. Но тоже ведь не для того, чтобы сидеть на троне восприятия: музыка почти никогда не цель, но средство. Закрываешь глаза и смотришь внутреннее кино, состоящее из слов и образов, мыслей и движущихся изнутри сознания картинок. В жизни много суеты, какая уж тут музыка и очень важно, время от времени, выгораживать внутри существования островки покоя - чтобы посмотреть на себя и на свою жизнь как бы со стороны. Для этого, собственно говоря, мы и ходим в концертные залы. Только здесь музыка подобна солнечному лучу, пробивающемуся сквозь переменную облачность. Знаете, особенно после дождя бывают такие свечения, когда в светлое окошко начинает бить прямой и стремительный, как струна, подсвеченный теплом, луч - совсем как на барочных картинах, благостный до невозможности удержать в груди воссторг. Так и тут: сознание размягчается, внимание рассеивается, и ты сидишь на берегу, тебе тепло и сухо.
Сегодня в БЗК давали очень мартовскую программу. Дело даже не в том, что перед концертом начал моросить странный дождь, к которому не знаешь как отнестись - пока лежит снег дождь выглядит как нелепость; странно брать с собой зонт, странно воспринимать воду, падающую с неба, обычным погодным явлением, кажется, что всё это как-то избыточно, нарочито, очень уж искуственно как-то. Просто симфонический оркестр московской консерватории под руководством Анатолия Левина, игравший "Аполлона Мусагета" И. Стравинского и Третий концерт для фортепиано с оркестром (солист Тигран Алиханов) был словно бы только что после февральского грипозного обморока, расходился и разыгрывался постепенно, разбегаясь и соглеваясь. "Аполлон Мусагет", известный как балет Баланчина, наплывал одной громоздкой льдиной на другую громоздкую льдину, лед трескается и начинает медленное движение. Тягучие и плотные виолончели тянут вниз, скрипки пытаются вырваться из холодного дыхания замёрзшей воды, воспарить, но у них это не очень получается, виолончели и альты сильнее. Так они и борятся между собой, соединяясь в густые потоки ледяной патоки.
После антракта баланс смычковых нарушился: оркестр достроили до логического завершения и медь, необходимая для до мажорного Концерта для фортепиано с оркестром, утяжелила звучание. Стремительное соло Алиханова бежало по проталинам, стараясь не замочить ног, однако, фортепиано то и дело проваривалось в непереваренную студенистую юшку и лёд хрустел под ногами. В каждом опусе Прокофьева, где картины мгновенно сменяются, подобно зыбким и нестойким видениям, есть такие опушки, когда всё мгновенно становится ясно - про что и откуда мы смотрим на то, что проносится мимо. Оркестр замедляется или, напротив, вытягивается в струнку единого звучания, давая передышку и ориентир, а потом снова разгоняется так, что кажется мартовские облака бегут по небу, отражаясь в медленном пока что ледоходе или в многочисленных проталинах, чьи линзы, глазу больно, аккамулируют свет, обгоняют его, устремляясь за горизонт, где апрель плавно переходит в майское пробуждение и половодье.
Обычный, рядовой концерт, знаменующий переход от зимы к окончательному межсезонью. Днем рвал жилы холодный ветер, а к вечеру образовалась пустота, пока партер Малой Никитской не заполнил дождь. Согласно заранее купленным билетам.
|