| [ |
music |
| |
Брукнер, Пятая, Рождественский |
] |
Дело в том, что Третий Фестиваль симфонических оркестров мира открылся концертом Бамбергского симфонического оркестра из Германии (дирижер Джонатан Нотт). Давали Вторую Брамса и Третью Брукнера. Ощущения противоречивые. Ибо, конечно же, всегда интересно и полезно сходить на живое исполнение европейского коллектива, дабы сравнить с особенностями русской исполнительской школы (все русские оркестры как счастливые семьи похожи друг на друга, независимо от класса), но от гастролёров всегда же ждёшь ощутимый результат. А тут его не было. Практически не было. Практически не за что зацепиться.
Немецкий оркестр исполнял немецкую музыку совершенно по-немецки: четко, точно, сыгранно. Русские оркестранты ищут и находят разные степени прозрачности, так вот у Бамбергского оркестра этого чистого вещества более чем достаточно. Сыгранность разных групп, правильно расставленные приоритеты и акценты (смычковые стремятся ввысь, медь толчётся и раздувает ноздри внизу, под ногами) дают идеальный контур произведения, его эйдическую основу, музыку per se. Прозрачность сопротивляется интерпретации: золотистого мёда струя из бутылки текла, пока не вытекла вся, разливаясь патокой общих мест. Караяновская гладкопись идеально ложится на романтический канон, столь последовательно осуществлённый Брамсом. Эта струнная задушевность, лишённая задушевности оставляет совершенно безучастным: картонный задник так и остаётся фоном, струится и шуршит по периметру, оставляя авансцену голой. Без единой мысли.
Однако, во втором отделении, где давали Третью Брукнера (у нас широкую известность получило Адажио из этой симфонии, интерпретированное Геннадием Рождественским) немецкий, караяновский мейнстрим оказался важной составляющей "тихих" эпизодов, чья гладкопись противопоставляется апокалиптичности "громких" вставных "новелл".
У Брукнера же Симфонии, как правило, делятся на чередовании лиричных отрывков, прерываемых и обрываемых ощетинившейся, ощерившейся медью, вставшей на дыбы столпами ослепительного, надмирного света. Так вот прирученная и посаженная на цепочку медь в "громких" эпизодах очень точно передавала предвестье Страшного Суда. Заусеници и шероховатости пафосных вертикалей оказались контрастны и перпендикулярны залакированным смычковым, как если "верх" и "низ" брукнеровской симфонии, "громкая" и "тихая" составляющие Третьей существуют в разных агрегатных состояниях или исполнены в разных техниках (материалах).
Брукнер - это такой микс из Бетховена и Чайковского, сиамских-близнецов, переживших ядерные бомбордировки. Третья, явно отсылающая к Незаконченной Шуберта, замешана на сугубом серьезе, даже и не допускающем минимального отклонения в сторону, отчего немецкие исполнители, напрочь лишенные юмора и иронии, неожиданно попадают в яблочко.
Но всё это - сугубая техника, ремесло, а где же мясо? Джонотан Нотт совершенно не похож на мыслителя, его музыка не думает, сложно разобрать (при-думать) о чём она. бывают оркестры, которые не играют, но обозначают музыку, бамберцы хорошо исполнители, но не более. Величие замысла не рождает конгениальность трактовки. Как бы не были, подчас, плохи московские оркестры, но они, худо-бедно, думают и доносят свои мысли до слушателей.
Короче, смазанное вышло открытие. Затактовое. Дальше, надеюсь, выйдет больше.
|