| [ |
music |
| |
Стравинский, "Агон"; Стравинский |
] |
Прогон касался подгонки привозного спектакля по реалии сцены Малого театра + работа с журналистами, первые 10-15 минут фото и видеосъемка, когда каждый жест, возникающий на сцене, вызывает шквал щелчков; отладка титров, света, корректировка картинки - для того чтобы сдвинуть стол на несколько сантиметров ближе к кулисе в одних носках выходит на сцену сам Матс Эк, наступает на гвоздь.
Пару раз действие прерывалось, актеры кучковались вокруг Эка, он им задачу ставил, объяснял; главная актриса слушала его с пакетом "Глобус Гурмэ" в руках, балентные надевали трико; техники поправляли лампы внутри стальных банок на колёсах из втрого акта, изнутри которых идёт пар и в которых сидях невидимые до поры до времени актеры (эпизод карантина).
Остановки эти, зависания действия и опоздание с началом, пустой зал с дюжиной критиков выглядят метатеатральной рефлексией, тем более, что на занавес спектакля как на фотообои нанесена фотография фасада "Драматена".
Но эта "Игра снов" не про жизнь после смерти Бергмана и не очередная вариация на темы "Старой актрисы в роли жены Достоевского", это, скорее, вариация "Неба над Берлином", в которой дочь бога Индры, спускающаяся в прологе из-под колосников вместе с занавесом решает стать человеком для того, чтобы понять как же трудно на земле живётся.
Эк в первую очередь работает на картинку, в чем нынешняя "Игра снов" оказывается похожей на интерпретацию Уилсона всё в том же "Драматене"; здесь тоже много статики, как внешней, так и внутренней.
Пьеса Стриндберга развивается коллективной галлюцинацией; в ней, конечно, наличествуют причинно-следственные связи, но сюжет скрепляется более ассоциативно, нежели логически - как и положено в игре со сновидениями.
Достаточно бытовые сцены чередуются здесь с навязчивым бредом, что позволяет Эку совместить на сцене сразу несколько уровней реальности.
Кажется, именно это совмещение (смешивать, но не взбалтывать) интересует его больше всего - и на уровне метафор и на уровне актерской игры, и на уровне сценических метафор - когда на сцене вдруг оказывается много всего автономного и разнонаправленного, разностилевого.
Перемазанные нефтью рабочие митингуют на заднем плане и их показывают через видеокамеру на плазме, выкаченной на авансцену; тут же бегают и делают балетные па в балетных пачках балетные танцовщицы, тут же люди в белых халатах. Вот пробежал полуголый китаец с желтым мячом, вот пузатый негр прошёлся с огромной лампой-глобусом, проехал грузовичок...
А потом все начали петь. Или танцевать. Ну или сначала затанцевали, а потом запели. Но не как в мюзикле и не как в отечественных драматических спектаклях шестидесятнического розлива, постоянно прерываемого вставными номерами, иначе.
Многослойная реальность и нужна была Эку для того, чтобы один из её пластов оказывался музыкально-пластическим.
Песни и танцы народов севера не комментируют действие и не разбавляют его, создавая контрапункт, но они лишь создают ещё один, дополнительный, не связанный ни с кем и ни с чем уровень.
Все это становится возможным ещё и потому, что действие "Игры снов" происходит в черном кабинете, то есть как бы безвоздушном или космическом пространстве, в котором выгораживаются локальные мизансцены.
Некоторые из них обживаются подробно и бытово (хотя я бы не отнёс эковских актёровс школе переживания, сколько к традиции представления), другие обозначаются условными этюдами (особенно хорош тот, в котором бесформенное тело изображает младенца на руках героини, вышедшей замуж за адвоката), а потом, ну, да, все танцуют.
Танцуют - все: первый номер положен на музыку Чайковского и вплетен с театральные задворки (а потому не кажется отдельной какой-то частью), затем несколько полубалетных, полутанцевальных номеров идут под ситар, из-за чего возникает не только визуальное, но и звуковое остранение.
Последний большой хореографический кусок в стиле contemporary dance поставлен уже на рэп, из-за чего суггестия, впрочем, несколько наивная и иллюстративная, прёт как из прорванной канализации, оставляя ощущение постапокалиптического видения. И действительно - массовые сцены, когда на сцене оказывается разнозаряженная толпа, хаотически перемещающаяся от кулисы к кулисе, вызывают в памяти монохромные и как бы документальные вставки из "Жертвоприношения". Хотя в общем и целом "Игры снов" выглядят как вторая часть "Фауста", за которую взялся Някрошюс, но, не справившись с бюджетом, передал брозды правления Роману Виктюку и его постоянному сценографу Владимиру Боеру.
Только если у Виктюка минимализм - от экономии и бедности, из-за чего и выглядит убого, то у Эка минимализм евроцентричен и претендует на мгновенно окликаемое авторство.
Примерно такое же как у мебели из ИКЕИ.
( кусочек официального видео )
|