| [ |
music |
| |
Прокофьев "Ромео и Джульетта", Рождественский |
] |
Я, наконец, понял: холоду ты себя противопоставляешь, с холодом борешься. С жарой бороться невозможно, с ней сливаешься. Бешенство природной матки становится твоим собственным сумасшествием, второй кожей. Пока ещё ты осознаёшь себя как себя, но медленно завихряющаяся, вздутая, душная обезвоженность цепляется как загар, проникает в тебя даже не воздушно-капельным, но халвой, точно тебя кормят и кормят свалявшимися, сваленными (вот откуда тянет ручёнки слово "вяленный") сладкими, прессованными плитками, уже в горле стоящими, а тебя всё кормят и кормя, не снимая скафандра, внутри которого всё меньше и меньше пространства жизни. Жизненного пространства, простора.
Жара - это старость, наваливающаяся внезапно, не нега, но рассогласованность членов, когда каждый орган сам по себе из-за того, что сигнал не доходит - до мозга, до конечностей; ватное окоченение.
Пейзаж наваливается и дышит прямо в лицо,разгорячённой мордой, а не лицом. Авторитарной Средней Азией. Птичий грипп, привнесённый заезжими удальцами в фирменных оранжевых робах: жара тоталитарна, её не победить противостоянием и укрощением хаоса, которое (противостояние) лежит в основе любой жизни: пока ты вытираешь пыль и моешь окна дом стоит ("живите в доме и не рухнет дом), мост стоит, в небоскрёбы поступает электричество. Цивилизация крепится индивидуальными противостояниями, но сметается адским накатом, после которого приходит песок и засыпает ВСЁ.
В совке нас пугали атомной зимой, но с зимой, с морозами ещё можно работать, им можно протовостоять, но как бороться с липким слипанием, приникающим внутрь и раздирающим тело изнутри?
( китайские пытки )
|