| [ |
mood |
| |
Шуман, оп 12, 19, Ашкенази |
] |
Симметрия в том, что первый вариант «Преподавателя симметрии», опубликованный в перестроечной «Юности» почти затерялся среди возвращенной и вновь приобретённой литературы, переполненной западными авангардистами и отечественными авторами, вытащенными из спецхрана.
«Преподаватель симметрии» тогда ловко вписался в этот разнонаправленный контекст, будто бы выезжая из Борхеса и магического реализма, приближаясь к возвращению Набокова и Кржижановского. Будто бы один из. Логическое продолжение.
Ну, а теперь, вечность спустя, когда рассыпчатый, рассыпающийся роман, наконец, дописан, он снова оказался затерянным в промежутке, зажатый лавиной разнонаправленных новинок. Большая часть которых имеет меньше прав на внимание, чем этот, пожалуй, главный битовский роман, оставшийся незамеченным.
Чем лучше ты делаешь своё дело, чем важнее для тебя текст, тем меньшему количеству людей он нужен. Парадокс вполне в духе Урбино Вановски, сочинённого Э. Тайрдом-Боффином, которого, в свою очередь, придумал Андрей Битов для того, чтобы рассказать о себе.
Симметрия – это, вообще-то, смерть. Именно поэтому, стройный замысел написания новелл на каждое время английского языка, оказался невыполненным.
По идее, все эти тексты от разных авторов и рассказчиков, подтверждающие и уточняющие друг дружку должны были, в конечном счёте, сложится в замкнутый нарративный пасьянс и захлопнуться схождением всех повествователей и сюжетных линий в фабульное бонмо. Не вышло.
Автор добровольно отказался от принятых на себя обязательств, скосячил, из-за чего «Преподаватель симметрии» получился несколько про иное – он, конечно, много о чём (трактовок возникает даже больше, чем требуется), но, в том числе и о приближении человека (автора) к самому себе.
По крайней мере, так мне показалось – по мере продвижения от одной повести, из которых состоит книга, к другой многочисленные двойники становятся всё более и более похожими на Андрея Битова, который уже и не скрывает (а кое-где и намеренно проговаривается), что, ну, да, роман этот – метафорическая автобиография.
Чем дальше в лес и ближе к финалу – тем в этой книге всё больше и больше тоски по недостижимому идеалу жизни и творчества; тем меньше ловких парадоксов и фокусов, сюжетно отвлекающих от осознания того, что жизнь – это жизнь, а текст – это текст. И сколько их не смешивай, спрятаться не получится. Получается исповедь.
( оммаж Морелли )
|
