| Дневник читателя. "Волшебная гора" Томаса Манна (5) |
[22 Jul 2012|07:18pm] |
Волшебная гора устроена как Дом творчества широкого профиля (то есть, в широком смысле), который способен проявить творческое начало в любом, даже самом ограниченном [«немец»] человеке; то есть, поворотить глаза «внутрь».
Творчество, ведь, не есть производство ощутимого результата, но перестройка и изменение внутреннего ландшафта, отныне становящегося подконтрольным «лучу внимания».
Для того, чтобы ощутимый (материальный) результат имелся необходимо счастливое сочетание (целый букет) навыков и умений, владеть которым, впрочем, необязательно.
Тем более, что артефакт – чаще всего, шлак и замёршая бетонная болванка, лишь отсылающая к «голой процессуальности», которая и есть в искусстве самое важное и самое интересное [продуктивное; то, ради чего вся эта суета затевается, затевалась].
«Берггоф», принимающий все бытовые вопросы на себя, высвобождает временную энергию, чётко расчерченным расписанием понижая уровень внезапности и событий любого сорта.
Расписание – одно из важнейших свойств (орудий) местного быта-бытия, берущее в плен любого соприкоснувшегося тайной мечтой о свободе (причём, всех смыслов свободы – как свободы «от», так и свободы «к»), чтоб я так жил – с двойными завтраками, завёрнутый на балконе в одеяло верблюжьей шерсти.
Идеал комфортного существования, разгружающий и освобождающий сознание для рассматриваний и размышлений, истончающий, сводящий на нет грань между внутренним и внешним (как правило, замотанным, захламлённым – и, оттого, непрозрачным, утолщённым).
«Волшебная гора» и есть намеренно устроенный, весьма автономный и отгороженный хронотоп, внутри которого событийность понижается ниже самого нижнего «уровня моря» (Мёртвого?), из-за чего и становится возможным «расцвет искусства».
( абсолютная свобода и психология творчества )
|
|
| Загадка Андрея Платонова-1 |
[22 Jul 2012|11:07pm] |
Платонов для меня – вечная загадка того, как это сделано, как непостижимым образом устроено: языковая странность у него оборачивается массой дополнительных, расходящихся в стороны измерений, проконтролировать которые кажется нереальным.
Любой автор (скажем я) способен на пару-другую платоновских вычур (метафор да придумок), однако, ни у кого нет и не может быть такого густого, биологического потока, сделанного на бытийственном замесе.
Бытийственный (нерасторжимый, но предельно плотный) замес сближает Платонова с Хайдеггером и с Достоевским.
Язык Хайдеггера, являющийся выражением его философии (и, таким образом, экономящий массу усилий за счёт внутренней смысловой драматургии) танцует и сплетается вокруг слов-понятий, семантико-метафорической вязи, форма которой есть, в том числе, и её содержание, как непосредственное [переносное], так и буквальное.
Сюжеты Достоевского есть нечеловеческим образом устроенные розы смысловых сгущений, объединяющих в единую, общую композицию многократность слоёв и полей, более нигде, разве что только у Шекспира, невиданную.
Это и поражает – умение каждый раз найти такую всеобъемлющую «корневую метафору», обобщающую все возможные и даже невозможные уровни текста, что роман [повесть, рассказ] становятся автономным, полноценным объёмом бесконечного разворачивания, постоянного нарастания новых черт и смыслов. Организация такого живого текстуального потока, построенного на постоянном докручивании точности (определений и состояний, формулировок и характеристик любого рода) любым другим писателем [не Платоновым] будет выглядит многократно более бедной и бледной (менее организованной, более быстрой, более поверхностной).
( кора несоветского дуба; опасность [избыточность] гения )
|
|
