| Бассейн Озона |
[14 May 2013|06:30pm] |
Вчера, продираясь сквозь пасмурный холод, ковырялись с мамой в огороде: она занималась посадками и благоустройством, я выкапывал из толщи раздухарившиеся одуванчики – и когда успели?!
Грядки ещё пусты и одичалы, только трава у бордюра, только локальные пучки одуванчиков с длинными (склизкими, но и мощными) корнями, похожими на крысиные хвосты. Чувствуешь себя Щелкунчиком.
К вечеру пустота незаполненного растениями участка сгущается едва ли не до физически ощутимого вещества.
Если соседи затапливают баню, воздух оказывается «подсвечен» отдельной фигуристой одичалостью, из-за чего пустота начинает першить в горле.
Мытьё окон на Пасху – это не освобождение от зимнего гнёта, но попытка поставить барьер, не дать своему обжитому бытом пространству просочиться наружу.
Важно как бы заново вставить стекло в раму (немытое стекло с разводами, накопленными в морозы – это ведь и не окно вовсе, но нечто агрегатно совершенно иное, ближе к витражу или фильтру, надетому в цирке на софит), отгородиться от омута воздушной ямы, зазевавшейся над посёлком. Вправить пространству вывихнутый сустав. Закрепить его в пазлах, дабы не дребезжало на поворотах.
Вот и мама говорит, ковыряясь у грядок, что большая часть жизни уже позади: «Когда садишь дерево, начинаешь думать зачем оно; и как будет расти дальше, когда меня уже не будет?! И как оно все будет выглядеть, когда мы уйдём?!»
Мама, милая мама, как похож на тебя: жизнь кажется мне такой короткой, что странно мебель покупать, ведь куда её потом, дальше-то девать?
Вечер слеп от рождения, день же похож на бассейн, из которого выкачали воду. Или она сама ушла, испарилась, оставив разводы хлорки и плесени на осыпалых краях.
Дно его покрыто песчаною ржой, а в углу, для порядка, обязательно должен промелькнуть паук, то ли спускающийся, то ли подымающийся по одному из своих социальных лифтов.
( платочки белые, глаза печальные )
|
|
| "Письма из Франции и Италии" А. Герцена |
[14 May 2013|10:20pm] |
Герцен начал писать письма, едва переехав зимнюю границу (с большим, между прочим, трудом выпросив, после двух ссылок, официальный пасс-порт) в начале 1847 года.
Затем, в качестве ознакомления с Парижем, написал первые четыре письма (о, чудо: в них есть много о театре и даже описание игры Рашель, хотя у Стендаля про театр больше и, разумеется, интереснее), после того, как Париж надоел, Герцен махнул в Италию.
Где его и застали новости о Парижской революции 1848 года, из-за чего, бросив все, он помчался туда. Заканчивается книга (всего в ней 14 писем) в Ницце.
Места заключения пребывания нужны Герцену для того, что подробно (и даже занудно) обрисовать общественно-политическую ситуацию: надобу социальных слоев, степень их вовлечённости в текущую политику, последовательность событий (и в этом он похож, ну, скажем, на Кайзерлинга, умозрение которого весьма перевешивает даже самую экзотическую округу).
То есть, автор досконально (интернета же тогда не было) объясняет своим заочным читателям в России смысл происходящего во Франции и в Италии.
Разбросав по началу этого кружевного, в первых своих страницах, текста (схожим образом устроена заключительная часть «Былого и дум», растущая по остаточному принципу одной лишь «фактуркой», что, между тем, оказывается плюсом: теория суха, а древо жизни – пышно зеленеет) пару-другую странноведческих заманух…
Так советские журналисты-международники, показав для заманухи какой-нибудь небольшой странно-ведческий репортаж Владимира Цветова из Японии, переходили к вводным процедурам, вдалбливая «нашу» позицию по Афганистану, Камбодже или Черту Лысому.
Ну, или приберегая что-нибудь демонстративно аполитичное на финал «Сегодня в мире», сладеньким тому, что вытерпел всю предыдущую политинформацию.
( план-конспект в 14 позициях )
|
|