| "Литературные воспоминания" И.И. Панаева |
[30 May 2013|08:08am] |
Есть мемуары о себе и своём времени, когда во главу угла ставится история самого рассказчика, судьба которого сводила с самыми разными гениями; и тогда мы понимаем, что такой человек, шаг за шагом описывающий свою жизнь много чего о себе думает. Случай И. И. Панаева как раз из таких.
А есть люди, которые группируются вокруг события или человека, как бы отбрасывая «себя в сторону», как Эккерман в разговорах с Гёте или Анненков книги «Гоголь в Риме», которую я взялся читать после «Литературных воспоминаний» Панаева.
Парадоксальность в том, что люди, «вычитающие» себя из контекста и компонующие материал таким образом, чтобы центр заняло то чему им повезло быть свидетелями, тянут одеяло на себя гораздо больше «объективщиков», вышиваемых по «заранее предложенной кармической канве.
Они выступают творцами уже на уровне создания оригинальной и неповторимой формы, перестающей опираться на внешние и привычные опорные сигналы (условно говоря, «детство – отрочество – юность» etc) и задающих контекст, состоящий из головой имманентности (даже если текст сочится вежливыми ссылками на предшественников) как бы на пустом месте: мемуарная литература, как это ни странно, зависит прежде всего от формы.
И читателем поглощается именно она, форма. Об этом начинаешь задумываться, сталкиваясь с лакунами и пробелами «Литературных воспоминаний», так Панаевым и недописанных: автор намеревался последовательно пройтись по всей своей жизни, но умер, оставив недописанной вторую часть (начала «Современника», когда Белинский ещё жив) и некоторые главы внутри (московский кружок Белинского).
Если буквально, то книга, написанная приблизительно на четверть, заканчивается «закатом Кукольника», таким образом, сдвигая авторскую задумку в сторону случайного эффекта; ведь, насколько я понимаю, главной фигурой книги, помимо самого Панаева, должна была стать фигура Белинского, наиболее важного ему и его истории человека.
Но поскольку композиция вынужденно разрушилась, нечаянно «вылезло» начало, чья «роль» в общем объёме автоматически возросла.
И тогда, в свой черед, начинаешь размышлять – если воспоминания сугубо литературные, то причём здесь «благородный пансион»?
Боборыкин, прочитанный чуть раннее, простодушно объяснил причём: самосознание литератора вертится вокруг профессиональной идентификации, заменяя не только Родину, но и сексуальные предпочтения. По крайней мере, письменно.
Монолюди, одержимые творческой реализацией, воспринимают любые события собственной жизни как этапы становления литераторского пути. Ужо им!
( легковерт )
|
|
