Новый Вавилон [entries|friends|calendar]
Paslen/Proust

[ website | My Website ]
[ userinfo | livejournal userinfo ]
[ calendar | livejournal calendar ]

Персонаж. Шестая проза [29 Apr 2013|07:36am]
Одним из первых, точно немецкий поезд, следующий чётко по расписанию, пришёл фантаст Ведьмин (сам он ставил ударение в фамилии на последний слог, тогда как подавляющее большинство его знавших, баловало, предпочитая первый), похожий на овощ семейства тыквенные в весьма клечатой кепке: кожа его казалась непробиваемой, а ещё он курил трубку.

Впрочем, Ведьмин много делал ещё чего такого как бы эффектного, в первую очередь, думая о собственном имидже. Это означало в образе его и в поведении зону тотальной неопределённости, в которой, точно в густом бульоне плавали на поверхности детали, определённые носителем как занимательные: тот же кепарик. Та же трубка.

Точно Ведьмин был уже полуприготовленным блюдом из мякоти дыни (но с огуречными семечками), в которое, правда, на финальной стадии забыли положить соль и приправы - настолько он был прямолинейным и пресным.
Впрочем, куда деваться: издержки произведства: иначе ведь устойчивого имиджа не построить...

это не трубка  )
post comment

Персонаж. Седьмая проза [29 Apr 2013|07:35am]
Зато одним из последних, в окружении свиты, проявился слегка нетрезвый классик Ребров. Ну, то есть, возможно, кто-то пришёл на кладбище и позже Реброва, однако, их уже вряд ли кто-нибудь заметил или отметил, настолько появление Реброва было а) эффектным; б) подытоживающим. Все точно одного его и ждали, точно от его присутствия или отсутствия зависит удел церемонии.

При том, что Ребров, в отличие от того же Ведьмина, никогда не делал ничего специально - жил как дышал, писал как дышал, собирая вокруг людей, точно заворожённых его писательской харизмой. Он ведь и опаздывал-то всё время только потому, что долго собирался, искал кашне или ключи, выпивал на посошек или же, зацепив одним глазом интересную передачу по радио, застывал в прихожей, чтобы её дослушать.

А выходило так, что опоздав каждый раз, он вклинивался в литературные и прочие, в том числе и житейские, мероприятия тогда, когда они утрачивали обаяние[терпкой] первой свежести, заветривались, нуждаясь в новом толкателе или в новом герое...

в зоопарке имени зимы  )
post comment

Персонаж. Восьмая проза [29 Apr 2013|07:34am]
Если бы Рябова спросили зачем же, всё-таки, он пожаловал на поминки мало кому известного литератора, хромой классик вряд ли бы смог сказать что-то конкретное.

Мыкал бы, мялся, бился, прокуренный и косноязычный вне своей прекрасной литературы, безуспешно пытаясь облечь мутные, необъяснимые порывы во что-то, отдалённо напоминающее внятные, человекообразные формулировки.

Другое дело – картавая (а не грассирующая, почувствуйте разницу между вороньём и благородством) критикесса Наташа Дышло с вечно врущими (даже при полном молчании), глазами.

Подбила, значит, трёх своих подруг – православных поэтесс Иванову и Петрову, а заодно и злую детскую сказочницу Степанову, соблазнив халявной выпивкой и закусоном на поминках, а сама наметила пообщаться с известными прозаиками мужеского пола в неформальной, понимаешь, атмосфере всеобщего горя и полной умственной размягчённости, когда любая творческая единица, даже самой повышенной сложности, выпив и рассочувствовавшись, доступна как никогда.
Можно, точно нежное розовое мясо, брать голыми руками и ЖРАТЬ.

мимо энциклопедии )
post comment

Персонаж. Пятый набросок [27 Feb 2013|08:55pm]

В театр Санникова взяли его прицельно для инсценировки «Тысячи и одной ночи»; худруку привиделась на сцене «пряная восточная эротика»: открытые пупки, смуглые накаченные торсы. Опахала. Худрук жаждал лёгкой фрондочки и, кажется, знал как это сделать. Идеологически нейтральный материал. Сервировать под видом сказки. Не детский утренник, конечно, но постановка для тех, кто знает. Для своих.

Про эксперименты Григория Горина худрук не знал (как и про существование Романа Виктюка, только-только начинавшего театральную карьеру), метод нащупал сам, причём практически безошибочно. В интуиции ему не откажешь.

Сроками сдачи не давил, постоянно отвлекался на актуалку к очередному съезду КПСС или же продвигал невероятно смелые пьесы Розова и Раздинского. Но о «сказке в перьях», как Саня для себя инсценировку обозначил, не забывал.

постижёрский цех  )
post comment

Персонаж. Четвертый набросок [26 Feb 2013|05:23pm]

Это лишь теперь кажется, что между театром и Санниковым нет ничего общего (крутые парни не танцуют), но если вернуться на четверть века назад, станет очевидным: в годы «застоя» (невозможно писать это слово без кавычек) именно театр (бесконечно мутный, пошло богемный, недотягивающий до собственного представления о прекрасном) оказывался единственным местом, где можно было существовать хоть сколько-нибудь творческому человеку.

А где еще? Не в газете же, в самом-то деле. Единственный способ говорения правды. Возможность быть услышанным. Причём, даже не со сцены, но там, внутри.

Он попал туда по случаю: «Отечество мы не меняем», заказанная «литературно-драматическая композиция» к юбилею декабристов так понравилась главному режиссёру (слыл смелым экспериментатором, тонким ценителем искусств, не являясь ни тем, ни другим, прикрывая целый выводок вертлявых гомосексуалистов), что ему предложили «штат».

Санников прошёл закулисным лабиринтом. Заплутал в темени и пыли. Потрогал изнанку фанерных декораций. Ударил ногу о нечто странное в углу. Приятно поразился шири предлагаемого ему отдельного кабинета (квадратных метров – с его однокомнатную + плюшевая мебель «для оргий», подмигнул помреж «из этих»), за стеной которого в мастерской художника Олега шумела в тот момент дружеская пирушка. Симпатичные люди выходили на лестницу покурить.

Санников, может быть, и согласился из-за этих людей, которых, впрочем, никогда более не увидел: всё прочее время комната Олега, попавшего в больницу с инфарктом, а после переселившегося из больницы в санаторий, немотствовала.

пикник на обочинке  )
post comment

Персонаж.Третий набросок [24 Feb 2013|04:13pm]
Он выглядел удивительно цельным, хотя был попросту непроницаемым как в фильмах про писателей.

Знаете ли все эти ленты с ловко закрученным, вокруг «вопросов творчества» сюжетом, в центре которого человек возле пишущей машинки, мучительно прозябающий возле чистого белого листа. Процесс не идёт, актёр, морща лоб, комкает страницу за страницей и вот уже вкруг мусорного ведра громоздятся бумажные шарики, ловко [живописно] уложенные сценографом.

Ещё проще такие фильмы снимать из жизни математиков и физиков, ибо интеллектуальный напряг проще изобразить с помощью грифельной доски и горячечно набрасываемых формул: работа писателя, конечно, менее зрелищна, тут всё от исполнителя роли главного героя зависит, от подвижности его лица.

Нужно отметить, что лицо Санникова полностью соответствовало статусу серьёзного прозаика – хоть сейчас на сцену. Точнее, на экран. Чернявый, с жгучими, выжигающими пространство глазами. С тщательным беспорядком бороды. Всё-таки, не бородки. Как на некоторых фотографиях Высоцкого.

Кстати. Издали (или на некоторых фотографиях) вполне был похож. Особенно если вполоборота. И внешне и внутренне. Поджарый, с возрастом не расплывающийся, всё такой же сухопарый. Точно напряжение изнутри гложет. Точно ему везде и всегда неуютно.

Памяти В.  )
post comment

Персонаж. Второй набросок [23 Feb 2013|08:25pm]
Когда после смерти Сани Роман впервые зашёл к нему в комнату (всё те же книжные полки из грубой древесины, ряды разбухших папок с писательским архивом, который только выглядит так привлекательно – да, кстати, дизайнерам на заметку), покрывающиеся новорожденной пылью, он не сразу понял что не так.

О, эта особая атмосфера писательских обиталищ, всегда более чем фотогеничных алтарей (смесь святилища с конюшней – от первых здесь сиятельная пустота резко нарушаемая голосом, от второго – запах застоя трудной работы), до такой степени накуренных многолетними жертвоприношениями, что кажется все здесь исполнено значения, даже воздух, который если материализовать или хотя бы сделать видимым станет схож с пейзажем на средневековой миниатюре.

До появления в нашей жизни компьютера писательский стол обязан был быть большим, точнее, вместительным, можно вытянутым или растянутым в разные стороны – чтобы удобнее раскладывались странички машинописи, первые, вторые, третьи, а если и нужно – то четвёртые экземпляры.

Возле печатной машинки почти обязательно обитала старая пепельница – писание напрямую связывалось с курением, из-за чего портрет Хемингуэя мог и не висеть не стенке – данью ему горчили страницы прокуренных рукописей и книг, стоящих на расстоянии вытянутой руки от «рабочей зоны».

Сама библиотека могла расползаться по стенке где угодно – от кухни и вплоть до спальни (зависело от «жилищных условий»), но в святой тиши кабинета выживает лишь самое сокровенное. Или же назначенное таковым в соответствии с интеллектуальной модой текущего момента.
Ну, или того периода жизни, в который воды времени в первый и в последний раз сомкнулись над головой жильца.

Памяти В.К.  )
post comment

Памяти В.В.К [22 Feb 2013|06:08pm]
[ music | Чайковский, скрипичные квартеты ]

Почему-то первый образ Сани, возникающий в памяти – в профиль: он с небритостью, переходящей в начало бороды, в зрелость, загустевающую на пороге старости; в обязательной советской майке-алкоголичке (так как в квартире безвылазно?), смотрящий в окно. На фоне белой стены, мерящейся застиранными оттенками с майкой, на окне никаких штор, зато выразительный подоконник, живущий своей жизнью, за окном – бесконечная белая мгла.

Значит, зима, западный ветер, вечер, холст, мало – в том смысле, что вся эта картинка (сюжет, композиция, тональность) точно написана одним из художников сурового стиля, скрадывающего подробности под предлогом угловатых обобщений и подташнивающей пустоты.

Жизнь в таких холстах продолжается при полностью откаченном [уже на стадии подрамника] воздухе (из-за чего и тошнит), сложенная не из бытовой шелухи, но «морально-нравственных исканий», впрочем, никуда не приводящих. Да и не было у них с самого начала никакой результивности запланировано, только бы день простоять, да ночь продержаться в постоянном повышении самооценки, выдавливающей в стекленеющие глаза одиночества, даже писанина – не результат, но способ превозмочь особенно непереносимые «ближайшие пять минут». А ещё спрятаться в хлопотах и разговорах за мучительную судорогу собственной никчёмности, ничтожности, выпирающую из всех сурово написанных углов.

Не в первый раз замечаю, что суровый стиль как бы хоронит внутри себя своих навсегда цепенеющих персонажей. Сковывает, как реку льдом. Вмуровывает в вечность, вместо того, чтобы запечатлеть в развитии, во внутреннем движении, отличающем живопись от фотографии.

этюды по персонажу  )

post comment

Остромирово евангелие [15 Sep 2011|07:22pm]
[ music | Караиндру Элени "Пчеловод" ]


Давно хочется написать такой текст, где события бы развивались, штрих-пунктиром, от случая к случаю и зависели бы от внешних обстоятельств.
Типа: вот, жизнь столкнула, сталкивала до тех пор, пока не обратили друг на друга внимание.

Скажем, соседи по филармоническому абонементу, он и она (другое дело, что абонементы нынче коротки, а места прописываются перед началом концерта).
Или встречи, раз-два в год, у ближайших друзей на дне рождения (если у меня такие знакомые, возникающие с разреженной регулярностью, за жизнью которых следишь в режиме стоп-кадра).
Или, вот, если, конечно, выйти за рамки производственной темы, то можно придумать текст о том, как люди сталкиваются по профессиональной надобе.

а ведь так, вероятно, оно и случается )

post comment

navigation
[ viewing | most recent entries ]