| 3:16p |
чтение в другом месте
Падма Лакшми, девушка Рушди, выглядит просто потрясно. «Ярость» посвящена ей. Почему-то, глядя на нее, терпеливо стоящую с сумкой Louis Vitton на плече, в приструненном у талии черном плаще, я вспомнил патетичную Вивиен, жену Т.С.Элиота. Они прожили с Томасом около семнадцати лет. Некоторые исследователи потом утверждали, что Томас был гей. Соответственно, она якобы была его «бородой». Неважно, как обстояли дела, но она любила Томаса просто безумно. Держала дверь открытой в течение тридцати ежевечерних минут. Для него. Если ему в голову вдруг придет идея ее навестить. И вот как-то, когда разум ее совсем ослабел (однажды ее увидели мечущейся по улице в чем мать родила, оповещающую прохожих, что было найдено обезглавленное тело Т.С.Элиота), она наконец выследила его и пришла на его чтения (обычно таких вещей он не допускал - специальный секретарь был предупрежден насчет Вивиен, и как только она появлялась, Т.С.Элиот, испарялся, вылезая в окно). Она, как и девушка Рушди, также покорно стояла рядом со своим мужем, одетая в нацистскую униформу, держа на руках пуделя, бывшего домашнего любимца обоих, пока тот разбирался с почитателями его литературных даров. Ее домашний любимец, муж, теперь тоже мог назвать себя «бывшим». Вот тебе название для романа - девушка Рушди! Тут слышатся «Рупии» Бунина! Когда он шел на сцену, она случайно столкнулась с ним и только и смогла выдохнуть: «Том!» У меня в глазах слезы, когда я думаю о ней, психически подкошенной им - «Том!» Она любила его. А он, безлично поздоровавшись, равнодушно прошел мимо нее, а потом надписал ей свои книги (помнишь, кстати, жену Пола Остера, которая тихонько пристроилась в очередь за автографами вслед за нами, притворяясь обычной читательницей, а мы-то, по фотографии, снятой в Хельсинки Драгомощенко, знали, кто она есть, и с сожаленьем глядели под ноги, будто не замечая ни ее неприкаянность, ни под глазами мешков…), которые она ему принесла - и ускользнул. Потом она покончила с собой. Но все это - да и Пол Остер, о котором в следующем письме я тебе постараюсь еще написать, не имеет никакого отношения к Рушди. И какое отношение имеет к Рушди Шейбон??
Жена Шейбона, рыжеволосая детективщица с плохим вкусом в одежде, тоже была. Мужья сидели на сцене (Рушди поддергивал падающий микрофон, остря, что микрофону не хватает виагры), а их дамы светски расположились чуть в стороне. Падме вдруг стало холодно - бодигард тут же сдернул с себя пиджак, протянул ей. А вот тебе Рушди: серо-голубая рубашка, асфальтового цвета пиджак, черные ботинки, темно-синие брюки (никак не могу вспомнить, носки подбирают в тон брюкам или все же в тон башмакам?), сидит нога на ногу, руки сложил перед собою «в замок» (психологи говорят, что это «защитная поза»). Впрочем, все это на фото, которое я посылаю тебе. Галстук был у Шейбона. Рушди уверен в себе. Бритый телохранитель, похожий на Пима Фортауна, прислонил свою привлекательную фигуру к стене (прости, по соображениям безопасности, мне пришлось отсечь ему - нет, не голову, а всего лишь изображение головы, которая случайно попала в мой кадр... как он не улыбался, как не фрондировал и позировал мне... прости, Бодхисатва, прости, Бодигард!).
У Рушди - мягкий уютный английский с британским акцентом. Он индиец, родители - мусульмане, у героев его - смешанная разноцветная кровь. В детстве игрался в песочнице с детьми индуистов, сикхов, христиан, мусульман (отсюда, видно, и густой замес его прозы). В детстве в театре ему досталась горькая горбуньяя роль. Писать начал рано, первый рассказ назывался «На железной дороге» (почти Керуак). Отец обнаружил какой-то его детский рассказ, но показать отказался. Когда наконец умер, рассказ не нашли (тут Шейбон сообщает Рушди, что тоже начал писать в десять лет). Ранние ранимые мальчики!
В детстве Рушди, обожая фэнтэзи, перечитывал Артура Кларка, по чьему сценарию был поставлен фильм Кубрика «2001: Space Odyssey». Любимый рассказ: монахи купили суперкомпьютер, притащили его к себе в монастырь, чтобы с его помощью вывести на экран девять биллионов имен Бога. Как только компьютер выполнил свою задачу, с неба стали уходить звезды. Они гасли одна за другой.
Рушди: «нельзя убить Бога в самом начале. Если ты убьешь Бога на первых страницах, что же ты будешь делать потом?»
Рушди: «Филип К.Дик не умеет писать. Зато у него есть много хороших идей. В сайенс- фикшн у всех женщин (штамп или штамповка?) - огромные груди. Проза для детей - это гетто, и каждое гетто в свою очередь подразделяется на другие маленькие гетто - по годам. «Харри Поттер» стер в порошок жанровые границы, разрушив все представления о том, как надо писать для детей».
Рушди: «роман - это самая неуважительный тип письма. Он взрывает, ниспровергает каноны. Писатель должен быть безуважительным бунтарем. Джойс и Селин заботились о форме, довлеющей над нарративом. Обычное повествование, нарратив, стало прерогативой популярного чтива. Но нужен ли нам этот водораздел?»
Рушди: «идея «Сатанинских стихов» пришла ко мне, когда я читал «Мастера и Маргариту». Мастер (у которого есть своя собственная история) пишет историю Христианства - перемежающийся нарратив, как в «Сатанинских стихах». Когда он встречается с Дьяволом, он сообщает ему, что только что сжег свой манускрипт. Рукописи не горят, лыбится Дьявол». Зал рукоплещет.
Какая-то женщина сокРУШается, что так и не прочла «Сатанинских стихов» - обросли пролежнями, пролежав десять лет у нее на столе.
Рушди: «не нужно никакой особой смелости, чтобы читать. Это просто книга, и ничего больше. Я прочитал «Маятник Фуко» Умберто Эко - скучнейше! На обложке помещалась цитата из Энтони Берджесса о том, что направление, в котором смотрит маятник Фуко, это направление, в котором движется европейский роман. Я подумал, что мне нужно вскочить на автобус, идущий в обратную сторону. Вскоре мы встретились - Эко, Марио Варгас Льоса и я. Эко сказал: «ну вот мы и вместе, три мушкетера». Я сказал: «нет, мы три Stoodges». Эко парировал: «сначала мы были врагами, а теперь - подобно трем мушкетерам - друзья».
Рушди: «я слышал о новом фильме - там в парикмахерской точат лясы несколько черных парней. Один замечает, что Роза Паркс не заботилась ни о каких неграх, она просто устала и хотела присесть... Затем они говорят что-то нелицеприятное о Мартине Лютере Кинге. Эл Шарптон и Джесси Джексон, видные политические лидеры черных, заявили, что хотели бы вырезать из «Парикмахерской» эти сцены. Зачем же эта цензура? Цензура должна рассматривать каждый случай в отдельности. Общий принцип должен быть такой: разрешено все. А дальше - смотреть на редкие исключения».
Худший момент в его жизни - фетва, Аятолла Хомейни.
Рушди: «я получил письмо от поклонницы. Она обрисовала ситуацию, в которой человек заперся с заложником в пустой комнате и держит пистолет у его головы. Тот, кто откроет дверь, освободит заложника, но сам схлопочет пулю в лицо. Она написала мне, что я своим романом открыл ту закрытую дверь».
Сразу после объявления фетвы президент БАРД-колледжа Леон Ботштейн пригласил Рушди к себе в колледж, пообещав обеспечить охрану. Рушди там дали почетную докторскую степень, и он увидел получающих вместе с ним дипломы «босоногих детей с деревьями в волосах» («все это так отлично от чопорного капора Кэмбриджа!»).
«Я такой же мусульманин, каким может быть грецкий орех».
- Вы знали Форстера? - задаю я вопрос.
- Два года назад я ездил в Индию с сыном, отвечает мне Салман. Я поздравил Найпола с нобелевской премией, роняет он суховато. Зал рукоплещет.
История такова: Рушди ходил на лекции в Кэмбридж, а Форстер там жил. Рушди: «нет, он не пытался меня соблазнить». Пещеры снов, испещренные словами и предложениями. Встав, Форстер пытался их записать. Мысли были глубоки и невнятны. Каждый раз, когда Форстеру нужно было вставить что-то фантастическое и многозначительное в текст, он обращался к своим ночным записям.
Рушди: «я начал писать детские книги из-за моего сына. Когда тот принимал ванну, я рассказывал ему разные истории для детей».
- С каким из своих характеров ассоциируете себя вы?
- Не знаю, наверное, сразу со всеми.
У Рушди две пары очков - одна для чтения, другая - для дали. Я думаю, Маргарита, почему нет третьей пары очков - для письма?» |