Уличная арт-банда: Интервью с радикальной группой BLACK MASK. Ч.1.
Нижеследующее интервью было взято у основателя Black Mask Бена Мореа и у поэта, историка, кинокритика Дэна Георгакаса, и оно позволяет лучше понять историю, мотивы и тактики этой радикальной арт-группы.

Расскажите немного о вашем происхождении и о том, что вовлекло вас в радикальные круги Нью-Йорка шестидесятых годов?

Бен Мореа: Я вырос в Вирджинии. Когда мне было десять лет, моя мать повторно вышла замуж и переехала в Манхэттэн. Я был типичным подростком из трущобы, наркоманил и сидел в тюрьме. Но однажды, попав в тюремную больницу, я начал читать и обнаружил у себя интерес к искусству. Выйдя на свободу, я полностью изменился. Желая победить свою зависимость, я порвал со своим прежним окружением и с прежним образом жизни.

В конце 1950-х я примкнул к битникам, потому что, как мне казалось, они совмещали свою социальную сознательность с искусством. Я познакомился с людьми из Living Theater и очень увлекся их идеями, хотя особой тяги к театру у меня никогда не было. Джудит Малина и Джулиан Бек были анархистами и они прояснили мне то, к чему я сам имел склонность.

Тогда же я познакомился с американским художником Альдо Тамбеллини, образ мыслей которого был в высшей степени радикальным, и который воплощал свои идеи скорее в искусстве, чем в социальном протесте. Он неизменно устраивал свои шоу в общественных местах, где-нибудь на кладбищах или в фойе зданий. Это сильно повлияло на меня в том смысле, что музейное искусство одновременно пустое и, в то же время, является орудием правящего класса.

Я самообразовывался и продолжал свои познания в анархизме и искусстве посредством чтения и связей. Я проникся Дада, сюрреализмом и радикальным искусством двадцатого века, и знакомился со всеми, кто что-нибудь знал об этом или даже кто был участником тех движений. Я действительно чувствовал всю естественность взаимосвязи социальных идей и художественной практики. И довольно долго переписывался с тогда еще живым дадаистом Рихардом Хюльзенбеком, который жил в Нью-Йорке, но мы с ним так и не встретились.

Тогда же я сдружился с политически активными анархистами. Я встречался с теми, кто воевал в Испании в Колонне Дурутти и в других группах. Им всем было уже за семьдесят, а мне чуть-чуть за двадцать.


Сам я тоже был художником, рисовал абстрактные, но натуралистичные фигуры, а также немного занимался скульптурой. Здесь на меня повлияли американские экспрессионисты плюс дзенские практики.

Дэн Георгакас: Я вырос в Детройте, когда он был индустриальным центром Америки. В 1945 году половина автомобилей в мире производилась там. Это был такой очень пролетарский город, здесь либерализм граничил с радикализмом. Разговоры о политике были излюбленной темой у всех: от фабричных рабочих до университетских профессоров. Чуть что, сразу забастовка, часто с применением насилия; почти весь город состоял в профсоюзах. А его население было очень разнородным. Основная часть была иностранного происхождения или американцами в первом поколении. Другой большой частью были выходцы с Аппалачей или афро-американцы со всех концов Юга. Но своим сегрегационным разделением на районы Детройт напоминал типичный город на Юге, неслучайно в 1943-м здесь случился беспрецедентный расовый бунт . Само проживание в Детройте сделало меня политически активным. Чем старше я становился, тем более меня удручало и бесило то, что происходило вокруг и в целом по стране.

В эпоху Маккарти я включился в движение Новых Левых. Я посещал множество митингов и связался с местными троцкистскими и пост-троцкистскими движениями. В конечном итоге, я по личным причинам уехал из Детройта в Нью-Йорк. Прибыв туда в середине 60-х, я окунулся в Нижний Ист-Cайд в поисках политического и интеллектуального окружения. Я встречался с коммунистами и маоистами, но более склонялся к анархистам. Моей антиавторитарной натуре это было ближе. А натура моя – от деда, презиравшего в принципе государство и религию.

В какой момент Black Mask стали группой? Кто туда входил, как вы вообще организовались?

Б.М.: Трудно вспомнить, началось это в 1965-м или в 66-м, но журнал стал выходить именно в 66-м. Black Mask, действительно, было были очень малочисленны. Все началось с нескольких людей. Мы же были анархисты, никакой схоластики, лидерства, как такового, не было, хотя, надо признать, движущей силой был я. Вместе с Роном Хахне мы к тому времени уже помогали Альдо в его проектах, идеей которых было искусство как неотъемлемая часть повседневной жизни, а не некая установка.

Мы с Роном были близкими друзьями и решили, что, имея более социально направленное видение, нежели у Альдо, нужно двигаться в сторону политической составляющей Дада и сюрреализма, а также в сторону возрастающего недовольства негров. Мы искали точку пересечения искусства и политики в их радикальных проявлениях. Мы стали делать журнал, проводить акции и окружающие, поймавшие волну, тоже задвигались. Мне всегда был ближе тот подход, когда люди не устраивают митинги и не ищут лидеров, а по отдельности делают что-то близкое друг другу по духу.

Спустя какое-то время Рон потерял интерес к политике, а я, наоборот, все более вовлекался в движения за гражданские права и против вьетнамской войны.

Д.Г.: Black Mask были абсолютно свободной организацией. На самом деле, нас было всего трое, но многие были уверены, что гораздо больше, а мы это и не опровергали. Такая иллюзия существовала оттого, что когда мы объявляли какую-нибудь акцию, то находили широкий отклик. Я даже уверен, что кто-то считал себя участником Black Mask, ну, и по сути, это так, несмотря на то, что он не был из нашего ближнего круга. В нашей безграничной группе были даже девушки, хотя больше по той причине, что они являлись скорее подружками или любовницами, а не идеологическими товарищами. Позже, когда к нам присоединились некоторые ситуационисты, среди них были более политически подкованные женщины.

Бен был настоящим генератором и двигателем группы. Основные идеи были его, хотя и мы тоже что-то подкидывали. Не будучи никак иерархически организованы, мы просто собирались на каждую акцию на углу Шестой авеню и Восьмой улицы, раздавали листовки и смотрели, что из этого получится. Это всегда было спонтанно, и никто не знал, что будет дальше. И никаких напряженных совещаний и сосредоточенных раздумий в барах, кофейнях и на политсобраниях.

Б.М.: Я честно признаюсь: ни c Black Mask, ни с Family мы никогда не готовились к нашим акциям заранее, не расписывали ходы и ситуации. Все развивалось спонтанно, а наши действия были адекватны развитию событий.

Одной из первых акций Black Mask было закрытие Музея современного искусства. Расскажите, что тогда произошло и что к этому подвигло?

Б.М.: Мы чувствовали, что искусство само по себе, творческая активность были абсолютно оправданы, важны, что это настоящее духовное познание. А музеи и галереи отчуждают искусство от такого активного взаимообмена и не имеют ничего общего с жизненно важными творческими импульсами. Музеи – это не живые дома, это склепы. Мы хотели поднять эти вопросы - о том, как все происходит - и закрытие Музея было одним из таких вопросов.

Эта акция имела успех. Мы заблаговременно объявили о своем намерении, и администрация музея сама его благополучно закрыла, испугавшись каких-либо действий с нашей стороны. Впоследствии, многие люди подходили к нам и делились своими впечатлениями, так что эта и последующие акции привлекли к нам внимание многих радикальных художников.

Потом мы срывали выставки, показы и лекции. Большинство из этих акций были случайными, непродуманными – это был своего рода ученический процесс, наброски – ведь мы только искали свое место в начинавшейся борьбе. Многие политические группировки тщательно обмозговывали свои стратегии, а для нас подобные выходки были возможностью проявить себя и поставить на уши окружающих.

Д.Г.: Я не был среди основателей группы, но после переезда в Нью-Йорк, я вскоре о ней услышал как раз в связи с этими предупреждениями в адрес Музея. Полиция слишком серьезно отнеслась к этим заявлениям и усилила охрану. И вот однажды невысокий парнишка (Бен Мореа) просто подошел ко входу и наклеил на дверь стикер с надписью «закрыто» и так же просто ушел (смеется). Я подумал, что это очень круто и захотел познакомиться с этими ребятами.

Я кое-чему научился в Детройте, и мне нравилось в Black Mask, что мы не хотели казаться мучениками или играть по чужим правилам. Участь победившего подразумевает продолжение борьбы на следующий день, план действий и вот уже над головой нависает дамоклов меч повестки дня. А ты знаешь, чего хочешь, делаешь это и исчезаешь. У авторитетов всегда больше власти, денег, адвокатов. Поэтому здания суда не лучшее место для борьбы.

В 1966 году под ваш прицел попал также Loeb Center в Университете Нью-Йорка. Что там произошло?

Д.Г.: Там читали лекции всякие абстрактные экспрессионисты. Бен туда пошел и, вместо того, чтобы молча слушать, стал громко возмущаться на то, что неслось с кафедры. Он выскочил в центр аудитории и начал спорить. Лекция сорвалась, все переключились на него. В конце концов, нас пригласили в галерею на диспут.

Мы решили не выказывать молчаливого уважения и тупо всасывать, а превратить это в акцию. Наш гнев возрастал, и хотелось сорвать с себя путы вроде университетских курсов и огражденных пикетов. Поэтому мы напечатали флаеры с приглашением на вечеринку с бесплатной выпивкой и угощением. Единственным требованием было прийти в маске или переодетым и иметь при себе что-то производящее шум. Несколько сотен людей жестоко обломались, потому что в галерею их не пустили (смеется). Ну, а потом приехала полиция.

Б.М.: Да, мы были охочи до шуток и партизанского театра. Я помню это знаменательное событие, когда показалось, что случилось что-то из ряда вон. Это было направлено на элиту, на выявление ее сущности, ее оторванности от большинства. После нашей рекламы они перекрыли всю улицу, а мы ходили по Бауэри и продолжали раздавать флаеры, и обманутых людей становилось все больше.

Расскажите про акцию на Уолл-стрит.

Д.Г.: Мы решили переименовать Уолл-стрит, поэтому надели черные лыжные маски и понесли по улице гроб с черепом, который символизировал “War Street”. Мы шли по Бродвею, а тогда в Нью-Йорке еще был закон, запрещающий носить маски, и нас остановила полиция. Мы их сняли, показали свои лица и затем двинули дальше, снова надев маски.

Дойдя до Уолл-стрит, мы устроили акцию, но того эффекта, на который рассчитывали, не получилось. Мимо идущие коммерсанты лишь посмеялись над нами. В то время и так постоянно проходили какие-нибудь демонстрации, так что на их фоне наша выходка просто затерялась. Тогда были две или три группы, устраивавшие уличный театр везде, где только можно, даже в прачечных, но они сначала объясняли прохожим, что те увидят, а потом начинали играть. Я помню одно из таких столпотворений вокруг Монстра Капитализма. Надо было положить что-нибудь ему в рот и он высирал деньги.

Б.М.: Из акции на Уолл-стрит не получилось такого уж исключительного события, если судить по ее целям и последствиям. Для нас это была просто возможность расширить свой подход к искусству. Наш метод и так был абсолютно бессистемным. Мы брались за все, из чего можно было сделать декларацию, направленную на тех, кто уверен, что художники должны вариться у себя в художественном сообществе, а радикалы – не вылезать из своих радикальных кругов. Мы пытались навести мосты между этими двумя пространствами, двумя направлениями, послужить их взаимодействию. Тогда мы остались не услышанными.

Black Mask ведь черпали вдохновение не только в дадаистах, сюрреалистах и авангардных течениях прошлого, но и в современных негритянских восстаниях и молодежных движениях 60-х. Расскажите немного об этих влияниях и о ваших идеях о взаимодействии искусства и политики.

Д.Г.: Мне кажется важным то, что наибольшее влияние на нас оказало наше отношение к окружающему миру. Мы все были несчастны, живя в таком обществе, как американское. Ну, и, конечно, у нас у всех имелись какие-то идеи по поводу искусства. Бену была ближе живопись, я же больше сосредоточился на литературе. Мы не знали границ между искусством и политикой. Для нас они органично дополняли друг друга.

Оглядываясь вокруг, мы видели других людей с похожей точкой зрения и наиболее активными среди них были негритянские группы. В Детройте я был знаком с чернокожими художниками и политическими активистами, так что полагал естественным такое же окружение в Нью-Йорке. У нас были связи с Лероем Джонсом, который к тому времени уже поменял свое имя на Амири Барака, с Ларри Нилом . У них были какие-то театральные проекты в Гарлеме. Мы намечали что-то сделать вместе, но до этого не дошло.

Это не выглядело так, что какая-то группка белых ребят подражает или присоединяется к движению негров. Просто мы были рассержены и искали поблизости таких же злых. Мы не хотели просто поддерживать кого-то. Да и сами чернокожие вскоре объявили белым: «организовывайте свои собственные сообщества, а в наши не лезьте». Вот мы и пытались организовать или стимулировать других к этому.

Б.М.: Как я вспоминаю, мы видели необходимость изменить все: как мы жили, как думали, даже как ели. Тотальная Революция была нашим высказыванием о том, что мы не ограничимся культурно-политическими переменами, но пойдем дальше. Западное общество загнано в тупик и ему нужна реконструкция. Мы понимали всю утопичность этого требования, но не отказывались от него.

Это означало также необходимость понять, что включиться должны все, а не только политически активные люди. Поэты и художники не менее важны. Революция осуществляется во всей совокупности и путь к ней – изменение сознания, новый образ мышления.

Каким образом Black Mask заняли свое место в политическом и художественном мире Нью-Йорка? Создается ощущение, что вы пошли своим собственным путем осмеяния и вызова всем существовавшим идеологиям.

Д.Г.: Многие забыли, что в 60-е годы существовало два параллельных движения, которые пересекались, но все же имели свои отличия. Была прослойка людей, настолько завернутых на политике, что им не было никакого дела до искусства. Это, прежде всего, «Студенты за демократическое общество», Движение за гражданские права, некоторые из групп Старых Левых. С другой стороны была тусовка, где курили марихуану, играли музыку, бросали вызов обществу своей контркультурой. Границы между ними были условные, но многие политически упертые люди считали, что группы вроде Black Mask – это поверхностное дуракаваляние и нам место рядом с Алленом Гинзбергом, в то время как его окружение кривило рты: «о, Боже, опять эти Black Mask, что они здесь делают, они ведь такие политизированные». Нам нравилось стебаться над теми и другими (смеется).

Если просмотреть андеграундную прессу того времени, можно увидеть эту напряженность. С самого начала два эти направления сосуществовали и им находилось место в одних и тех же газетах. Эта пресса распространялась везде, была в каждом кампусе, каждую неделю расходилось до миллиона копий разных изданий. Это было очень здорово. К концу 60-х политическая составляющая совсем закостенела перед тем как сойти на нет, а культурная составляющая все больше коммерциализировалась и становилась частью масс-медиа.

Б.М.: Многие люди интересовались нашей тактикой и советовали более углубиться в политику, плюнуть на искусство. Мы не следовали этим советам, потому что для нас важно было следовать своим курсом.

Многие хиппи нам не доверяли, а политики не понимали, что мы делаем и ненавидели нашу неуправляемость. А люди из художественного мира, я уверен, считали нас сумасшедшими.

Black Mask публиковали свою критику движения за мир, у которого не хватало воинственности, а также нападки на левых за их безоговорочную поддержку Фронта Национального Освобождения. Многие радикалы 60-х сегодня сожалеют или умалчивают о своей былой поддержке режима в Северном Вьетнаме.

Б.М.: Мы поддерживали право вьетнамцев на сопротивление американскому вторжению, но не собирались поддерживать правительство Северного Вьетнама, которое угнетало народ. Это был очень непростой вопрос, а многие не обращали внимания на существующее противоречие. Мы помнили испанскую историю, когда и сторонники Франко, и сталинисты совместными усилиями казнили анархистов. Мы не хотели никого поддерживать.

Я терпеть не мог того, как многие левые бездумно и восторженно размахивали этим правительственным флагом. Мы не радовались, подобно другим, убийству американских солдат, сосланных туда как пушечное мясо.

В то же время мы ни к кому не приспосабливались и к нам тянулись люди, которых отталкивали догматические и пацифистские программы. И по мере эволюции Black Mask в Family, эти люди врубались в то, что мы делали и присоединялись.

Д.Г.: Мы пытались объединить людей с антиавторитарными позициями и таким же образом жизни, и которые стремились к большему радикализму в своей деятельности и искусстве, чего нельзя было претворить в жизнь в большинстве левых организаций. Но таких людей всегда было немного.

В этом смысле наибольшего успеха мы добились в 1967 году, когда Мартин Лютер Кинг приехал в Нью-Йорк возглавить антивоенный марш к зданию ООН. Мы пришли в ярость от того, что организаторы марша пригласили полицию «следить за порядком». Менее всего это было похоже на протест, когда полиция указывала нам, что делать и куда идти. Мы сформировали affinity group, где было около 250 человек с разными флагами: от чернокожих, от ФНО, от ирландских республиканцев и т.д.

На одном из пересечений с основными массами в Центральном парке мы попытались взбаламутить толпу, но безуспешно. Спустя полтора часа ожидания начала марша, мы услышали, как большой контингент чернокожих активистов из Гарлема скандирует лозунги. Они организованно маршировали по перекрытой улице, Central Park West, которая была и остается центральной транспортной магистралью.

Их было несколько сотен, наша колонна тоже поднялась и двинулась за ними. Многие люди поняли, что марш начался, последовали за нами, а мы, как обычно, не подчиняясь полиции, пошли свой дорогой по Седьмой авеню, окончательно нарушив все установления. С нами было около 7000 человек. Дойдя до Сорок Второй улицы, многие двинули в сторону ООН. Мы пытались призвать людей продолжить шествие по всему городу, но большинство предпочло послушать ораторов и остаться на месте. Хотя не все получилось, как хотелось, мы тогда убедились, что накопилась огромная злость, и она ищет своего выхода, и это мы старались использовать в своих акциях.

Black Mask, а позже и Family, были одни из первых групп, которые способствовали появлению такой концепции организации как affinity group. Один из членов Family дал известную характеристику affinity group – «уличная банда с анализом». Как развивалась эта концепция и как появилось название?

Д.Г.: Когда мы уже встали на ноги, некоторые активисты стали обсуждать вопросы самоорганизации. Что делать, если мы не желаем превратиться в обычную руководимую партию? Идея организации affinity group проистекала из таких вот размышлений.

Несмотря на это, тогда было много споров о том, что такое affinity group, что такое банда, что есть сообщество. Горячо обсуждался вопрос: будучи неуправляемым, подвергать ли сомнению действия, не согласованные с твоим сообществом, даже если ты думаешь, что это правильные действия? Как я понимал это - не надо быть управляемым, не надо вершить произвол, а еще не надо не иметь своего мнения, как большинство левых.

Б.М.: Хоть мы и вертелись в одних и тех же кругах с Мюрреем Букчиным , но наша группа всегда была немного в стороне, потому что на фоне его учености мы были дикарями. Мюррей все время использовал испанский термин aficionado de vairos, чтобы охарактеризовать подобные неиерархические объединения из прошлого. Мы сказали ему: «черт возьми, неужели ты думаешь, что американцы и в самом деле станут называть себя aficionado de vairos? Говори по-английски, называй их affinity groups».

Расскажите про журнал, десять номеров которого вы выпускали с 1966 по 1968 гг.

Б.М.: В основном журналом занимались мы с Роном, но печатать и распространять его нам помогали еще несколько человек. Он продавался за пять центов, это не так много, но мы решили, что уж если человек решил заплатить, то вряд ли выбросит журнал, не просмотрев его.

Мы продавали его в Нижнем Ист-Cайде, там была наша основная аудитория. Хотя мы выбирались и в другие районы, но там журнал стоил чуть дороже.

Д.Г.: Все было очень классно продумано. Мы собирали материал у Бена в каморке. Он выдвинул идею, что все должно быть в черно-белом цвете, минималистично - для достижения большего эффекта. У нас было всего четыре странички, так что приходилось отсеивать лишнее. Как писал Марк Твен: «нужно много времени, чтобы писать кратко».

Мы распространяли его на углу Шестой авеню и Восьмой улицы, там всегда было многолюдно, много книжных лавок, да и просто это недалеко от нас.

После того как вышло уже несколько номеров, Бен задумался о полноценной концепции журнала и стал печатать флаеры и листовки. Он считал, что если хочется порвать с устоявшимися художественными практиками, то надо выходить на улицы. Хотя, конечно, и там не просто: на улицах свои правила и ограничения в смысле распространения, содержания и т.д.

Black Mask были одни из первых, кто критиковал таких звезд контркультуры, как Тимоти Лири и Аллен Гинзберг, за их трусоватость, уход в религию, погоню за статусом, заклеймив их однажды «Новым Истеблишментом». Но после 1967 года, кажется, Black Mask ушли от критики художественного истеблишмента в сторону поднимающегося движения хиппи и Новых Левых.

Б.М.: Хотя мы их и критиковали, но я был близок к окружению Аллена Гинзберга, а спустя годы сблизился и с Тимоти Лири. Мы тогда пытались показать, что они позволили использовать себя навроде предохранителя. Мы нападали на сущность общества и верили, что они не позволят с собой такое сделать. В то время нам казалось, что журналы Time и Life купили их, хотя на самом деле, все ограничилось обложками, а внутри их не печатали, особенно Тимоти.

Мы всегда старались встряхнуть и разбудить не только других, но и себя. А тогда в радикальной среде творилась такая заваруха, что в одной ситуации тебе могли навешать, а в следующий раз заключить в объятия.

Д.Г.: Мы терпеть не могли религию и пацифизм. Я часто был дерзким и когда писал «поэзия исторгается из ружья», то некоторых контркультурных ребят это приводило в замешательство. Конечно, я не имел в виду призыв стрелять в кого-то, но хотел донести, что те, кто управляют Америкой, вкупе с военно-промышленным комплексом, имеют колоссальную власть, и нельзя добиться перемен, просто спев хорошую песенку.

Большинство наших споров с такими парнями были очень острыми и проникновенными, ведь если ты жил в Нижнем Ист-Cайде, то ты не мог остаться в стороне. Тогда это был дешевый, в смысле жилья, район и, к тому же, эпицентр контркультуры. Еще до того, как мы стали выпускать журнал и печатать листовки, мы уже были вовлечены в эту круговерть дискуссий на улицах и в кофейнях.

События сменяли друг друга с такой быстротой, что сейчас трудно припомнить, что когда было. Я помню, как Герберт Маркузе заявился однажды в Нижний Ист-Cайд, чтобы с кем-то встретиться - слово за слово и скоро он уже ввязался в дебаты с окружившей его толпой. Он очень быстро сник, потому что их было человек двадцать-тридцать, да к тому же они все читали его книги и говорили по существу.

Однажды я напечатал большой плакат с поношениями в адрес Эзры Паунда , которым так восхищались левые хиппи и поэты из кампусов. Мы повесили его на нескольких домах, где все могли прочесть. Меня тут же обозвали «неблагоприятным». В 1968-м я написал поэму, где обрушился с резкой критикой на многие хиппистские идеи. Она имела широкое хождение, а в последствии один иранский анархист сделал из нее постер и повесил его на Telegraph Avenue в качестве протеста против войны.

В 1966 году журнал Black Mask на своих страницах объявил Ситуационистский Интернационал своими единомышленниками в вопросах «революции повседневной жизни» и отказа от искусства как от изолированной и ограниченной деятельности. Тем не менее, в конце 1967 года СИ исключил трех своих британских членов за поддержку «некоего Бена Мореа, издателя журнала Black Mask». Какова была причина разногласий между вами, как вы, вообще, были связаны?

Б.М.: Я никогда лично не встречался с ситуационистами. Я думал, что они были излишне педантичными и ограниченными. Кажется, что они гораздо чаще исключали людей из своей группы, чем принимали кого-то. На самом деле, связи между нами не было никакой.

Впервые опубликовано в сборнике Realizing the impossible: Art against authority. Oakland, Edinburgh: AK press, 2007. Интервью является фрагментом книги о радикальном акционизме США и любезно предоставлено Сергеем Кудрявцевым, знатоком лево-радикальной летературы. Он также только что выпустил «Путь к терроризму», «Постижение французской революции» и «Либертаризм в российской леворадикальной идеологии». Многие его книги пока еще есть в Гилее: http://gileia.org/

При перепостах ссылки на Гилею обязательны, а на мой ЖЖ - по желанию.