Митя Волчек: "В истории российского искусства немало страниц будет посвящено Войне!"


Митя Волчек: Их акции обсуждают десятки тысяч людей, но у них нет желания извлекать выгоду из своей известности; они живут, как птицы небесные, ни в чем не покоряясь тем, кто властвует в российском царстве: они не идут на компромиссы с ''гомоупырями''. Депутаты Госдумы предлагают их арестовать, функционеры движения ''Наши'' называют их подонками и террористами, сотрудники центра по противодействию экстремизму допрашивают их знакомых.


Я побывал в гостях у арт-группы ''Война'' через два дня после акции ''Дворцовый переворот''... О том, как готовились эти акции, мне рассказали активисты Вор и Коза, перед началом разговора представившие самого молодого участника группы – полуторагодовалого Каспера. Каспер сыграл важную роль в ''Дворцовом перевороте'': его мячик, закатившийся под милицейскую машину, и вызволяли участники акции.

Вор: У него было довольно сложное задание, он блестяще справился. Ему нужно было пнуть мячик так, чтобы он закатился, куда надо – как шар в лунку. Он четко это сделал, и мяч закатился под ''мусоровоз''. <...>

Коза: Мы тренировались полтора месяца, и Каспер был на тренировках ночных. И после этого он нас очень сильно палил: когда мы просто гуляли, он подходил спиной к машинам и так их толкал...

Вор: Кряхтел.

Коза: Да, кряхтел даже. И пару раз даже к машинам с мигалками подходил.

Митя Волчек: Вы полтора месяца готовились к этой акции? <...>

Коза: Около двух.

Вор: Мы сделали ''Курочку'', а эта акция была вторым параграфом нашего учебника. Мы задумали такой иллюстрированный учебник для уличного активиста, чтобы немного абсурдные иллюстрации иллюстрировали простые вещи. Что делать, если вас всего пятеро? <...>

Коза: Если снять шок, который навязан человечеству всеми табу, то остается просто факт, что женщина зашла в магазин, спрятала еду и вынесла ее безнаказанно. А как это сделано...

Вор: Сделано самым радикальным образом. По идее, такой месседж, что уличный должен быть готов на все, в том числе и на крайние ситуации, почти из истории про зону, когда там проносят мобильники в заднице. Ты думаешь, что ты на свободе, а на самом деле попал в экстремальную ситуацию, когда ты не должен избегать и самых невероятных способов выжить – вот таких.

Митя Волчек: ''Дворцовый переворот'' мне напомнил карикатуру советских времен; кажется, был подобный сюжет у Херлуфа Бидструпа – противопоставление ребенка с мячиком и вооруженного до зубов громилы, символизирующего полицейский режим и американскую военщину.

Вор: Ну, вот именно. Некоторые говорят, что иллюстрация по-прежнему жива, что она даже переживает бум какой-то. Многие гламурные издания заказывают у художников, в том числе, художников с именем, какие-то такие рисуночки и называют это ''современной иллюстрацией''. Но это не так. Современная иллюстрация вообще не такая. Ряд наших небольших акций – это и есть современная иллюстрация. Вот такая должна быть иллюстрация, на мой взгляд, и поэтому это сравнение очень уместно. Да, действительно, сделано все как в книжке. <...>

Митя Волчек: Можно залезть в вашу лабораторию? Как вы акции готовите? <...>

Коза: Да, все должно быть отработано. Мы репетируем и в конце на время все делаем. Это очень важно. У нас такие условия, когда, безусловно, страх присутствует и включаются эти механизмы, и нужно все делать практически на автомате, чтобы неприятности не замечать, делать просто.

Митя Волчек: Сколько минут ушло сейчас?

Коза: На переворот машины у нас ушло 9 секунд.

Митя Волчек: А на всю акцию – на подготовку, на ворота?

Коза: Где-то полторы минуты. С блокировкой первых ворот, с установкой шухера. <...>

Коза: Раньше мы делали ставку на то, что у нас есть преимущество перед гомоупырями, мы строим саму ситуацию таким образом, что если вдруг они приходят и что-то видят, то им непонятно, кого хватать, зачем? Они пришли, и непонятно ничего. Это позволяет всем «отписаться». А здесь такого нет. Здесь есть прямые исполнители, которые подходят к их машине и ее переворачивают. И поэтому здесь действительно была сделана ставка на скорость, не было другого выбора. Да, это утомительные тренировки в течение двух месяцев, какие-то неудачи, в последние дни все на нервах, что-то не получается, очень много людей отписываются, приходят новые, потом вдруг приходят те, которые отписались, и в итоге все получается нормально.

Митя Волчек: 31 человек, Олег мне сказал, участвовали в подготовке этой акции. <...>

Коза: Кто-то приходил на репетиции, потом уходил, кто-то участвовал практически до самого конца, потом говорил, что не будет участвовать в самом действии. <...>

Коза: А многие люди разочаровались и очень сожалеют сейчас, что не участвовали.

Митя Волчек: Вы сказали, что момент искусства – это скорость. Но момент искусства – это и создание нового объекта: перевернутая милицейская машина превращается в артефакт. Это же и есть ваше произведение – перевернутая машина?

Вор: Я, наверное, не совсем точно выразился. Скорость, наверное, это не момент искусства, скорость в данном случае – доказательство, что это произведение искусства. Часто неискушенный зритель спрашивает: а где здесь искусство? Наверное, очень субъективно мы можем сказать, что доказательством, если оно нужно, в данном случае является скорость, потому что важно быть как можно дольше неуловимым, а желательно всегда быть неуловимым.

Коза: Скорость просто необходима для того, чтобы мы продолжали делать искусство. Мы не можем позволить, чтобы нас поймали, иначе мы меньше успеем сделать.

Вор: Это атрибут современного искусства – скорость.

Коза: Необходимая деталь.

Митя Волчек: То есть моя трактовка неверна, что машина превращается в произведение искусства?

Леня Ёбнутый: Лет через 10, может быть, ее так и будут выставлять – такая перевернутая тачка стоит. <...>

Вор: Просто мы объектами не мыслим, что искусство привязано к какому-то объекту. Совершенно не привязано. Для нас был объект то, что мы задумали, что это можно абсолютно сделать голыми руками, то есть никакого приспособления вообще не нужно. Сначала это нам казалось невозможным. Действительно, когда мы начинали тренировки, мы не могли ее поднять.

Коза: Мы делали все неправильно сначала. И потом, когда мы это поняли, вдруг обнаружили, что впятером это вполне возможно, а вчетвером можно просто поднять до половины.

Вор: Были случаи на репетициях, когда мы, все тот же состав, не мог даже оторвать ту же модель от земли. А на акции она сама прямо взлетела, сама. Мы потом друг у друга спрашивали: ''Слушай, я не очень сильно жал. Ты, наверное, жал?'' – ''Я вообще не жал'' – ''А кто?'' Никто не может сказать.

Митя Волчек: Высшая сила, магия!

Коза: Может быть.

Митя Волчек: Бог помог.

Вор: Бог повелел. Мы как раз накануне читали Касперу сказку, и там волка, съевшего зайца, спрашивают: ''А зачем ты это сделал?'' Он говорит: ''Я есть захотел, мне бог повелел''.

Митя Волчек: Леня, что для вас арт в ''Дворцовом перевороте''?

Леня Ёбнутый: Я не очень люблю отвечать на вопросы по искусству, потому что для меня первично политическое заявление. Искусство для меня – выбранное место, то, что это нужно делать в центре, нагло, быстро. И то, как мы подходили к машинам, то, как мы оформляли эту акцию, в этом я вижу момент арта. И сам результат. Потому что много комментариев было, что нужно было сжечь. Сжечь вообще проще. Но сжечь – это уже такое избитое действие – ну, сгорело и сгорело. Мне кажется, это уже обычно. А здесь практически не наносится ущерба, но при этом результат интереснее. И особенно интересно, когда ты представляешь: вот вышел сотрудник из ворот, все-таки выбрался. С удивлением видит, что на других дверях велосипедные замки висят, и из них нельзя выйти, и вот он видит свою перевернутую машину. Что он думает? Мне вот этот момент показался очень интересным. Какая его реакция? Можно сказать, что в этот момент для него переворачивается мир. Он может в своей жизни сталкиваться с бандитами, он может столкнуться даже с пулей, но с таким бессмысленным актом, что его машина перевернута, он никогда не сталкивался. Можно уверенно сказать, что они только это сейчас и обсуждают и в этом отделении, и в соседних. Я надеюсь, скоро в музеях будет правило, что милицейскую машину, которая охраняет музей, посетители могут перевернуть. Это как забава: здесь – бесплатные конфеты, а вот здесь – автомобиль.

Митя Волчек: Вы сказали, что в центре города, но ведь не просто в центре, а у ворот замка, тут исторические коннотации.

Леня Ёбнутый: Ну да, нужно было обрамление картины. У нас получилось.

Коза: Много туристов там ходят, им рассказывают про дворцовый переворот, который там состоялся. И символично все очень.

Митя Волчек: И вы тоже изображали туристов?

Коза: Туристов, шарящихся по парку в поисках мест отписки и самых темных кустов.

Леня Ёбнутый: Очень интересно, включат ли туристам в экскурсию рассказ о том, что в этом месте перевернули милицейскую машину?

Коза: Тем, кто на кораблях плавает под Литейным мостом, уже это рассказывают.

Митя Волчек: В новостях говорили, что вы, Леня Ёбнутый – единственный, кто не скрывал свое лицо. Это не совсем так. Но вы действительно шли во главе колонны. Не страшно было?

Леня Ёбнутый: Нет, я случайно на репетициях оказался на арке. Если бы колонна стояла наоборот, мордой, то я был бы в хвосте колонны. Просто у каждого есть четкое место. Здесь это часть заявления – открытое лицо. <...>

Митя Волчек: В прошлый раз, когда вас задержали, когда вы рисовали Хуй, к вам в милиции отнеслись очень толерантно, веселились. Но ведь теперь этого не простят, могут и замучить в застенках.

Леня Ёбнутый: Ну, замучить в застенках – это вряд ли.

Коза: Нас не испугаешь.

Леня Ёбнутый: Естественно, когда ты идешь что-то делать, ты перед этим взвешиваешь, что за это может быть, и принимаешь для себя решение. А дальше уже все спокойно. Ты просто знаешь, что, да, может быть, но ты делаешь выбор, участвовать или не участвовать.

Вор: Вот многие молодежные движения говорят: а нас – триста, а другие говорят: нас – пятьсот, а нас вышло две тысячи на митинг. Получается, что если триста человек разделятся на пять, за девять секунд будет перевернуто сразу 60 машин. Это ведь уже количество. Грамотное использование личного состава будет.

Коза: Это можно сделать семейным отдыхом – по выходным семьи из пяти человек будут этим заниматься.

Леня Ёбнутый: Сообразить на пятерых. <...>

Митя Волчек: То есть, когда вы переворачиваете машину, вы не думаете, что вас пригласят на Венецианскую биеннале?

Леня Ёбнутый: Да, я могу на нее просто не поехать, потому что нафиг мне Венецианская биеннале, я не понимаю, зачем это нужно.

Митя Волчек: Художник, который идет, скажем, к Гельману, думает о биеннале, о выставке в ''Гараже'', о Дарье Жуковой, о таких вещах.

Вор: Я думаю, что настоящие талантливые художники, помимо Войны, все меньше думают об этом. Когда я еще просто интересовался артом, я сталкивался с молодыми дарованиями, которые, когда собирались, действительно начинали беседовать об этом – как они вот этому понесут, как вот этому покажут. И эти разговоры не воодушевляли. <...> Мы, когда начинали, мы всех, абсолютно всех художников звали. Я подходил к каждому и говорил: давай помянем Пригова. И очень сложно было договориться именно с художниками. Мне кажется, тип размышлений вот так строился. Он думал, что если акция будет, допустим, успешной, то она не моя, я не прославлюсь, а если не успешная, то все ко мне подойдут и скажут: ''Что же ты такое говно делаешь?'' <...> Нам было всегда легче договориться с людьми очень далекими от арта. И в некоторых случаях, когда эти акции становились частью арт-мира, они очень удивлялись. И с этими людьми очень легко и интересно работать.

Коза: Люди, которые хотят действовать, готовы делать интересные вещи не ради карьеры в искусстве, не ради денег, а просто ради того, что им это интересно. И для нас все эти Венецианские биеннале заменяет сама акция, потому что это огромная радость, огромное удовольствие, когда ты видишь, что все получилось, что ты задумал, все прекрасно и все «отписались». Просто огромное счастье.

Вор: Еще я подумал, что, пожалуй, <...> мы снова возвратили важность события: именно само создание произведения. Ведь художники уже начинали мыслить выставками. Они что-то там сделали и думают: ''А куда я это понесу? А потом это куда? А ты в этом будешь участвовать? Я буду. И я буду, представляешь''. Мыслили выставками. <...>
Мне кажется, что мы снова вернули в центр само произведение.

Митя Волчек: То, что вы делаете, нельзя воспроизвести в галерее. <...>

Коза: Все висит в интернете.

Леня Ёбнутый: Вы там можете скачать. <...>

Митя Волчек: <...> Сейчас арт-сообщество обсуждает исключение работ Авдея Тер-Оганьяна из открывающейся в октябре выставки в Лувре. Позиция группы ''Война'': не идти на компромиссы, не подчиняться, атаковать.

Вор: Мне кажется, что художники изначально занимают проигрышную позицию. <...> Сразу после того, как Ерофеева начали таскать по всяким допросам, мы, зная, что придут эти чувачки из ''Народного собора'', просто развесили тупо скачанные из интернета их портреты и под ними скачанные тоже из интернета комменты юзеров. Самые нелицеприятные, самые откровенные, не иносказательные, а просто прямые комменты, типа ''кто-то дает им?'' или ''сто процентов – пидарасы''. Мы просто все это припечатали, зная, что они придут. И они пришли. Пришли как сильные, как такие мафиози, как картинка из ''Бешеных псов'' Тарантино, такие серьезные люди в костюмах. Пришли и практически физически начали сдуваться. Было удивительно на них смотреть. Потом опомнились, начали все это фотографировать, за аппаратурой побежали. Они пришли драться. А потом, поджав хвост, убегали от прессы, которая за ними гналась с микрофонами и говорила: ну, вы нам хоть что-то дадите? Отбежав на какое-то расстояние, они опять немножечко надулись, что-то там повякали и убежали. Так что они сами не готовы к нормальному такому лобовому противостоянию. Они думают, что их изначально боятся. А художники почему-то им почти всегда подыгрывают: то разрешение на выставку спросят, то еще что-то. Вообще не нужно этого делать.

Митя Волчек: Это единственная ситуация, где они почувствовали себя слабее.

Вор: Они бы чувствовали это всегда, если бы изначально себя все так себя вели. Это не адекватный ответ – тебя с говном мешают, а ты устраиваешь перформанс у здания суда, рисуешь чего-то. Это не работает. Многие художники приходили, пытались в своем жанре – кто-то нарисовать, кто-то покукарекать. Это в данном случае не нужно делать, не нужно заниматься своим творчеством. Просто нормальный такой же ответ, и они отступят. Просто потому, что мы реально сильнее, <...> у нас более здоровые мозги. В столкновении с сумасшедшим человеком не сумасшедший имеет чуть больше шансов. <...>

Коза: Когда на Лёню напали суды, мы сделали громкое заявление, что мы посылаем все суды на хуй. Мы против сотрудничества с судами, с ментами, мы хотим, чтобы люди сами разбирались со своими неприятностями. <...>

Митя Волчек: Леня Ёбнутый, <...> вы что думаете?

Леня Ёбнутый: Мне неприятно, что очень сильно художники сдали назад, и я слышал о письме Патриарху, которое меня шокировало, оно просто противоречит здравому смыслу. Ну, нельзя так. Дело даже не в том художник или не художник, а если ты здравомыслящий человек, ты понимаешь, что есть светская власть и какой бы мощью не обладала церковь, нельзя так прогибаться. Это просто противно <...>.

Вор: До известной степени позиция художника очень простая: если тебя провоцируют, ты просто обязан поддаться на провокацию. Вот если ты не поддался на провокацию, а остался таким разумным до конца человеком, это уже не художество, это может Юрий Самодуров себе позволить. Художник это как бы позиция такая, что кажется, что ты сейчас проиграешь, тебя сейчас возьмут, но ты должен просто: тебя провоцируют, а ты говоришь: ''Хорошо, давайте!''

Митя Волчек: Быть может, именно эта готовность ответить на провокацию и обеспечивает неуязвимость группе ''Война''. Россия не привыкла к радикальному акционизму, сегодня недоброжелателей у художников больше, чем друзей, и всё же, я думаю, время на их стороне: в будущей истории российского искусства начала XXI века немало страниц будет посвящено Войне.

Интервью печатается с сокращениями. Полностью читать на сайте Радио Свобода: http://www.svobodanews.ru/content/transcript/2172699.html