Философия пизды. Часть 7. Пизда философская.


ЧАСТЬ 7. Пизда философская

Субъект как постоянно трансфомирующийся символ при любой попытке прочтения (психоаналитической, поструктуралисткой, феноменологической) оказывается способен фиксировать сам факт попытки прочтения и отзывать смыслы, порождая бесконечную цепь каких-то клонов, сходных лишь внешне. Любая попытка его интерпретации вызывает в нем поток новых символизаций, смены масок. То есть центральные означающие ведут себя как комплексы субличностей, каждая из которых имеет свою инстанцию речи. Во всяком случае в пространстве нашего описания пизда эпистемологизируется именно как субличностный обмен информацией.
Реальные действия оказываются лишь симтомами чего-то непонятного, бессознательного. Как говорил Фрейд, "...Я <…> не является даже хозяином в своем доме, а вынуждено довольствоваться жалкими сведениями о том, что происходит в его душевной жизни бессознательно" .
Причем любые формы "реального" существования пизды также онтологизируются в качестве речи. Все звуки, которые она способна издавать, все экспликации ее биологических процессов, воспринимаются как речь. Выделения различных жидкостей, звуки в процессе совокупления, любые ощущения "там" – все не только интерпретируется как речь слушателем, но и продуцируется телом в качестве речевого бессознательного акта. Как известно, даже бурчание в животе – бессознательный речевой акт.
Однако тут возникает целый ряд вопросов. Если данный текст – это, как тонко подметил Г.П. Щедровицкий еще в 1965 году, лишь некие "...следы наших движений по объектам и применения к ним разных операций..." , то возникает вопрос: каких "наших", если автор данных строк тоже должен быть интерпретирован как комплекс субличностей. Тогда все сказанное в этой заметке – это, к примеру, речь Большого Другого автора. Желание быть умным – свойство нарциссического "я", желание говорить – прерогатива Другого и т.д.
Образно говоря, мы при написании любого текста сталкиваемся с аналогичным процессом оккупации смысловых пространств, ведущим к глобальной трансофрмации и сокрытии изначальных смыслов и обрастании всей системы новыми ложными знаками. Здесь, по выражению Бодрийяра "...мы видим, как побочная структура, отмеченная потворством знакам бессознательного и их взаимообмену, поглощает основную, в которой творится "работа" бессознательного, чистую и жесткую структуру перенесения и контрперенесения" .
Но тогда данный текст представляет собой своего рода снятие масок с некоторых субличностей, например, с нарциссического "я". То есть, по сути, мы имеем здесь дело с восстановлением законных прав Большого Другого автора. Но тогда перед нами не аналитика, а речь этого самого бессознательного, то есть Речь Пизды: "...всякая наука, всякая реальность, всякое производство только и делают, что отсрочивают миг соблазна, который в форме бессмыслицы, чувственной и сверхчувственной бессмыслицы, сверкает на небе их собственного желания" .
Конечно, в отличие от сновидения данный текст изначально "...рассчитан на то, чтобы быть понятым какими угодно путями и с использованием любых вспомогательных средств. Но именно эта черта у сновидения отсутствует" . Если сон – это "разговор" субличностей между собой, не продразумевающий наблюдателя, то статья – это все-таки информация, обращенная к слушателю. Но это не обязательно интерпретация (в данном случае некоей маски, вторично означенной как "вагина"), это может быть субличностная декларация (символов) Большого Другого, осознаваемая как речь субъекта в целом или его части, например, Пизды.
Получается, что думая о "пизде" как означающем символе, мы себя же им и означиваем. Но тогда наши рассуждения мифологичны и даже, извините за каламбур, "пиздологочины". Еще А.М. Пятигорский в "Лекциях по феноменологии мифа" говорил о том, что научное знание не может избавиться от мифологичности: "...миф о человеке есть миф о знании, с одной стороны, а с другой – миф о знании редуцируется к человеческому образу. Это приводит нас к размышлениям о мифологичности так называемой "научной" антропологии, включая сюда и любую антропологическую философию. Человек – точнее, "изучаемый, наблюдаемый человек" как одно из выражений понятия "другого человека вообще" – это не только одна из научно-философских фикций эпохи Просвящения. Это еще и сложный в своей композиции миф, непроницаемый для опыта современного антрополога или философа. Сложный, потому что за интуитивно мыслимым образом "человека", образом конечным и определенным, то есть недопускающим, при всех возможных изменениях, трансформации в "не-человека" <...> стоит идея "человека вообще", то есть иного, чем индивидуальность, моя или любого другого человека" . Человек в конечном счете это лишь означаемое (или означающее) некоей "мифологической" структуры сознания. Причем рефлексия не помогает нам деконструировать эти "мифологические" структуры сознания, а напротив, прячет их от нас. Рефлексия, как это ни парадоксально, оказывается функцией этих самых "мифологических" структур сознания, то есть их частью, а не чем-то внешним, неким посторонним исследовательским инструментом, с помощью которого их можно вскрыть и понять. Естественно, что хирург не может оперировать аппендицит с помощью хуя или другой части тела в качестве инструмента.
Ровно в той степени, в которой наша неотрефлексированная рефлексия пытается констатировать наше знание о пизде как сугубо "человеческое", ровно в этой самой степени она, эта мысль, мифологична. Типологически мифологична, то есть строится по образцу мифа, в том его значении, о котором говорил А.М. Пятигорский во введении к курсу лекций. В своем мышлении о "пизде", о ее означивающих функциях, мы, получается, означиваем с помощью "пизды" свои собственные символические пространства. Наши мысли о "пизде" – это и есть мы сами, не отделенные от нее в этом процессе мышления. Тем более, что сам субъект – это один из символов пизды как центрального означающего. Означающее – пизда – делает субъекта воображаемым, вскрывает его воображаемость и тем самым как бы упраздняет его. То есть метафизически в процессе написания данного текста мы не столько понимаем "вагину", сколько превращаемся в нее, как говорится, "идем в пизду".