Русский репортрер: «Нарисованный хуй – это не искусство!»

Фото - Владимир Телегин.

Больше фот - http://telega2.livejournal.com/110654.html#cutid1

Адвокат арт-группы Война Дмитрий Динзе только что сообщил, что ему позвонили из городской прокуратуры и сказали, что хотят видеть Воротникова, чтобы привлечь его по ст.5.35 "неисполнение обязанностей родителя". Прокурор также сообщил, что уже возбуждено уголовное дело в дознании на Воротникова. Номер статьи УК прокурор не сообщил. Одновременно источник радиостанции Эхо Москвы в петербургской полиции конфиденциально сообщил о том, что информация о "нападении" Натальи Сокол на сотрудника правоохранительных органов, а также о ее бегстве из-под конвоя уже направлена в следственный комитет. Решается вопрос о возбуждении еще одного уголовного дела (http://echo.msk.ru/news/762526-echo.html).



Козленок: Хотите пельмени? У нас пельмени есть…

Русский репортер: Спасибо, я не ем ворованное мясо. Давайте про нормы поведения поговорим. Про воровство, например…

Вор: Воровство в супермаркетах при сегодняшней системе распределения ни в коем случае не является не только преступлением, но и даже чем-то зазорным. Воровство – один из способов гражданского сопротивления.

Русский репортер: Ну и с какой стати? Вот я заработала денег, пошла и купила себе мороженого цыпленка…

Козленок: Вы молодая и здоровая.

Вор: Так идите и воруйте, а деньги отдайте тем, кто их не может заработать – бездомным, калекам, детям с ДЦП. А вы… с вашими отелями!

Русский репортер: Насколько я помню, цыпленка вы съели сами, вы же не отнесли его детям с ДЦП.

Козленок: Мы работаем круглосуточно, без выходных и не берем денег за свою работу.
А воруем только по необходимости, а деньги мы передаем политическим заключенным.

Русский репортер: Вы можете заработать и купить, как это делаю я. Вы вроде тоже молодые и здоровые. Я не хочу воровать, я – не вор. Брать чужое – плохо.

Вор: Это – не чужое, это – наше. Еда – не привилегия.

Козленок: Можно конечно попросить. Сначала просишь, если не дают, тогда берешь.

Русский репортер: Вы у меня попросите, я вам тоже ничего не дам.

Козленок: Это – ваш минус, вы организовали свою жизнь так, что вам плохо оттого, что даете людям еду. Это, что, человек?

Русский репортер: Но мир всегда так был устроен – кто-то производит, кто-то покупает, кто-то меняет.

Козленок: Менять – для меня нормально, я – за отмену денег.

Русский репортер: А что вы можете предложить в обмен на цыпленка?

Козленок: То, что умею…

Вор: Мы произведения искусства на века создаем.

Русский репортер: Это – не произведения искусства. Современное искусство – вообще не искусство.

Вор: В отличие от современной российской журналистики, находящейся в жопе, современное искусство вообще-то процветает.

Русский репортер: Нарисованный хуй – это искусство?

Вор: Вы выступаете за некую элитарность в искусстве, а это противоречит самим основам современного искусства, которое транслирует такую мысль: ты тоже это можешь.

Козленок: Мы непременно проводим акции так, чтобы их можно было повторить.

Русский репортер: Вот уж нет, быть художником – дар.

Вор: Бред. У вас какие-то охранительные взгляды на культуру. Вы говорите "один из миллиона", "культуру надо охранять", "музеи запирать". Культура делается всеми нами, всеми нами.

Русский репортер: Культура, но не искусство.

Вор: Искусство – передовой край культуры.

Русский репортер: Я подхожу к звездам Ван Гога и перерождаюсь, а смотрю, простите, на ваш хуй и ничего не чувствую.

Вор: Вы принадлежите к ушедшей эпохе. Мы из жалости не выбрасываем вас на свалку.

Русский репортер: А, может, у вас просто нет таланта, сделать красивее и лучше?

Вор: Если у меня нет таланта, то почему министр культуры Авдеев звонит Миндлину, и просит: «Ой как-нибудь уговори их, чтоб сняли свою кандидатуру с «Инновации». Если бы у нас не было таланта, они бы все за нами сейчас не бегали и не засыпали нас звонками и мольбами.

Русский репортер: Так они вас просто боятся.

Вор: Вам надо понять: культура - это то, что делается всеми. Искусство – как квинтэссенция культуры, как поэзия – квинтэссенция языка. Искусство в целом формулирует то, что потом культура будет выстраивать в каждом конкретном закоулке. Как философия дает понятийный аппарат или, скорее, возможность для создания понятийного аппарата в каждой отдельной науке, так и искусство занимается созданием самых общих, самых базовых вещей.

Русский репортер: Я не против существования всего того, о чем мы сейчас говорим, я лишь не хочу называть это искусством.

Вор: Потому что смотрите со свалки со своей. И на вашей свалке – отели, курица.

Русский репортер: Курица как раз у вас. А на моей свалке – ну, Ван Гог, например. Мне это нравится.

Козленок: Нельзя из искусства делать коробочку, оно же развивается.

Вор: Да и когда вы видели Ван Гога? Один раз, два раза в жизни? А я живу в культуре двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.

Русский репортер: А я уношу с собой впечатление и сохраняю его надолго.

Козленок: Это – неправильно.

Русский репортер: В любом случае, глядя на хуй на мосту, я ничего не чувствую.

Активистка: Потому что вы вырываете его из контекста. Это, как поэзия, если ее вырвать из контекста, она перестанет быть поэзией. Поэзия вам нравится как интеллигенту.

Вор: Интеллигенция – это не про нее. Интеллигенция – это люди, которые сейчас борются с ментами. Каждый день проводят акции – сжигают машины, банкоматы. Вот она – интеллигенция.

Русский репортер: И вы думаете, это единственный способ бороться с тем, что не нравится?

Вор: Нет, способ – это зарабатывать себе бабки статьями. Если бы вы эти бабки отдавали...

Русский репортер: Простите, а жить я на что буду?

Вор: То, что вы тратите на себя деньги, зная, что они кому-то нужнее чем вам - это этический нонсенс!

Русский репортер: А кому ж они нужнее, чем мне?

Вор: Вы – старуха? У вас ног нет? Есть люди, которым они нужнее. А если вы их продолжаете зарабатывать и тратить на то, чтобы покушать и на отели, вы уже не интеллигент. Интеллигенция в России зародилась тогда, когда аристократ начал сравнивать себя с народом и говорить: «Ой! Там же тоже люди! И эти люди лучше меня». А вы продолжаете покупать свой дорогой шампунь, замороженные тушки! Писать статьи! Отдавать их Виталику Лейбину, а он вам – пятьсот баксов за это! Это вообще не про жизнь!

Русский репортер: Как не про жизнь? А вы представьте, какое это удовольствие – берешь в руки денежки, едешь в Амстердам, там, знаете, возле музея Ван Гога есть такая улочка, заполненная бутиками, и покупаешь себе маечку за тысячу евро и носить ее.

Вор: Мы сейчас не про удовольствие, мы про моральное право, у вас есть моральное право?

Русский репортер: Да, раз я эти деньги заработала, то право у меня есть.

Вор: Вы извращены деньгами. Вы - извращенка.

Козленок: Есть люди, которые спрашивают: «Чем вам помочь?». Сделал доброе дело и тебе помогут.

Вор: Они видят, что за нами будущее, за нами культура.

Русский репортер: Вам в СИЗО вряд ли было хорошо.

Вор: Культура не спрашивает, культура – навязывает свои передовые формы. А мы – зверино серьезные люди. Жизнь одна, а вы ее проебывете – на Амстердам, маечки. Это – фашизоидность.

Русский репортер: А вы же материальное, как правило, крадете?

Вор: Мы просто приходим и берем наше. Мы пришли за своим, мне нужно с утра молоко.

Русский репортер: А кто вам сказал, что молоко – ваше?

Козленок: Так его ж корова дает.

Русский репортер: А вы знаете, как тяжело ухаживать за козой. Их нужно выгуливать, для них нужно косить летом траву, их нужно доить каждый день. Это – тяжелый труд, и молоко, которое они дают – мое!

Козленок: А, может, козы за то, чтобы его раздавать.

Вор: В тюрьме нам тоже предлагали несуществующие ситуации. У вас же нет коз.

Они верят в то, что у меня есть маечка за тысячу евро, и не могут поверить в то, что у меня есть козы…

Русский репортер: Вы только свою позицию рассматриваете, как единственно правильную.

Вор: Не как единственно правильную, а как единственно работающую. Мы же вас терпим, а нас не терпят, нас за нашу позицию кидают в темницу. Культура действует императивно. Она не спрашивает – ой, а можно я здесь черный квадрат нарисую.

Русский репортер: Вы можете рисовать квадрат где угодно, но только не на моей стене.

Вор: У вас нет стены! Алле! Вы сюда, как пришли, так и уйдете. У вас нет ничего, опомнитесь. Все, что у вас есть, это все, что вам дали. И вы на своих коз имеете такое же право, как и я! Вы за частную собственность, а ее нет. Алле, откуда? Это еще одно мнение фашизоидов. А стена – не ваша. И нельзя нас обвинить в том, что мы не зарабатываем деньги. Но вы свои тратите на маечки, а мы свои – на политзеков. Вы на маечку, мы на детский дом. Поэтому вы и сидите в такой жопе, как «Русский Репортер».

Русский репортер: И мне, признаться, очень нравится та жопа, в которой я сижу. Вы же сами видите, у меня – отель, дорогие шампуни и маечки. Это ведь мои деньги.

Активист: А мир чей?

Русский репортер: Так и улучшайте мир, на здоровье.

Активист: Я буду его улучшать, а вы – маечки покупать?

Вор: Жизнь настолько коротка.

Русский репортер: Но маечки не становятся смыслом жизни, они идут побочно.

Козленок: Нужно отбросить все побочное.

Вор: Анархия – это не хаос. Анархия – это свобода.

Козленок: Если человек собаку бьет или перепелов стреляет, он и к людям так же будет относиться.

Вор: У вас неуважительное отношение к людям, которые не могут сами заработать.

Русский репортер: У меня неуважительное отношение к вам, которые могут сами заработать. А что касается людей с ДЦП, то им государство обязано помогать, а не я.

Вор: Государство – устаревшая форма, - говорит Воротников, - оно никому не нужно. Оно существует только благодаря существованию «Русских репортеров». Оно нам мешает со своими решетками.

Русский репортер: А что делать с убийцами?

Вор: Мы много об этом думали, все наши идеи – либеральны. Может, потому что сейчас такое время, и людям, натерпевшимся жестокости, не нужно море крови… Мы думаем, что убийц надо отселять на острова.

Русский репортер: Ну, на островах – природа, рыбки, море.

Вор: Просто запирать в тюрьму – это, вообще ни о чем. Тюрьма укрепляет мировоззрение – я заработал и отстрадал свою точку зрения.

Ёбнутый: Просто есть разные подходы. Потребность наказать человека – не наш подход.

Русский репортер: Но у тюрьмы нет альтернативы.

Ёбнутый: Если мы отказались от моря крови, то острову альтернативы нет.

Вор: Государство как отдельная от общества карательная сила не нужно. Государство – тюрьма, и не исполняет никакие функции. А вам что не нравится? Что на острове их не так взъебут, как в тюрьме?

Русский репортер: Именно это мне и не нравится.

Вор: Значит, вы – жестокая фашизоидная женщина! Из вас фашизоидность так и прет!

Козленок: Надо селить на остров, где разрешено убийство.

Вор: Если я не готов его убить, я должен его отселить. Он сидит весь свой срок вот так на корточках. Это ничему не научит, не исправит.

Русский репортер: Но преступники будут бояться совершать преступления.

Вор: Вы опять за такое устройство общества, где все боятся. А бояться не надо, не на боязни все строится. Он может и готов умереть за свое зверство, но я не готов его убить. Я не готов… Мне не нужна его кровь. Она ничему не научит ни его, ни других. Я могу его убить только из личной мести, личную месть трудно отменить, и ее легко понять. Идите, убивайте этих убийц! Но сейчас они сидят для того, чтобы вам легко было покупать маечки.

Русский репортер: И не только маечки… - вставляю я.

Вор: Значит, вы – непорядочный человек. Убийца сел, чтобы вам было удобно и комфортно покупать. Но мы не это обсуждаем. Вы хотите, чтобы их изолировали. Так зачем еще издеваться? Вы хотите, чтобы над людьми в тюрьме издевались, их пытали.

Русский репортер: Правда?

Ёбнутый: По сути – да.

Русский репортер: Когда я впервые прочла о вас, я сразу поняла, что ваши акции – попытка людей, неотмеченных талантом, заявить о себе, устроить себе пиар.

Вор: Надо фашизоидов вычистить.

Русский репортер: То есть меня?

Вор: Вы всего лишь несчастны…

Русский репортер: Опишите человека.

Вор: Человек – это тот, кто может прощать.

Русский репортер: Вы несете серьезный заряд ненависти!

Козленок: Кого мы ненавидим?

Русский репортер: Тех, кто вас не поддерживает.

Козленок: Ненависть тут вообще не при чем!

Вор: Это люди, которые ловятся на определенные приемы подачи материала. А мы вскрываем в них фашизоидную сущность. Чтобы они заглянули внутрь себя. Рассмотрим пример Лени. Посмотрите, какая разительная перемена с человеком произошла – он бросил работу, он создал лучшие произведения современного искусства…

Русский репортер: Например?

Вор: Например, Литейный Хуй и Синее ведро.

Русский репортер: Это я не считаю искусством.

Вор: И третье: он отсидел и вышел. Человек за жизнь не успевает столько сделать.

Козленок: Он герой нашего времени.

Вор: Слава – это инструмент, с которым надо работать. Таисия Осипова – девушка, которую центр "Э" разлучил с ее пятилетним ребенком, подкинул ей наркотики, и она сидит в СИЗО уже больше нашего. Ее арестовали через неделю после нашего ареста. Но она не такая известная, поэтому мы пользуемся своей славой, привлекая внимание к ней. Для нас очень важно, чтобы вы о Таисии написали. Мы не сидим на своей славе как на бобах.

Русский репортер: А вы когда-нибудь видели по-настоящему несчастных людей?

Вор: Да. Я большинство своих родственников могу назвать несчастными людьми. Мы с братом попали в аварию, и он разбился насмерть у меня на глазах. Другого брата зарезали ножом. И вся моя большая семья - люди с очень тяжелыми судьбами. Мой отец – шахтер, ему пришлось водить маршрутку, чтобы хоть немного обеспечить свою младшую дочь, которая поступила на первый курс в Москве. Но и они довольно несчастные люди. Мать у меня усталая женщина, она думает, что ничего нельзя изменить, она апатичная, а апатичные люди уже несчастны.

Русский репортер: У вас было несчастное детство?

Вор: Несчастное? Почему? Нормальное детство у меня было. Я говорю, что сталкивался с несчастными людьми, как с живыми, так и с уже ушедшими.

Русский репортер: Вы боитесь, что я вас изображу в репортаже человечным?

Вор: Вы? Кто это у нас говорил про тюрьму? Что там должны страдать и бояться? Вы неправильно ставите вопрос. Нужно не избегать насилия любыми целями, а избегать насилия сильного над слабым. Сильный всегда должен оставаться сильным. Сильные и умирают сильными. А наша российская власть сильная, пока у нее власть. А сами по себе это – люди бесталанные, неинтересные, маленькие. Они играют в больших людей, в тиранов, в приличных людей, но ими не являются, поэтому и выходит у них так неинтересно и мелко.

Русский репортер: Когда вы в последний раз плакали?

Вор: Иногда читаю что-то, могу заплакать. Я читал правила внутреннего распорядка в следственном изоляторе, и там было написано, что прогулочные дворики для матерей с детьми, содержащихся в следственных изоляторах, должны оборудоваться песочницами, кустами. И время прогулки должно ограничиваться – для обычного зека это – час, для малолетки – два часа, а для матери с ребенком до трех лет – время прогулки не ограничено, но выйти на прогулку можно только один раз. Из-за этого я расплакался.

Козленок: Ты плакал?

Вор: Поймите, художник - он же не объективный человек. Он должен занимать ситуации, которые обыватель может себе позволить обойти. А вы хотите в нас увидеть людей. А художник – не совсем человек, он заранее занимает ситуации проигрышные. Он работает в идеальном пространстве, с идеальными конструкциям. И сам метод художественной работы – это ставить себя в идеальные ситуации, а идеальные ситуации проигрышные, потому что они нереальные. Вот... И эта ситуация идеальная, когда надо делить мир на белое и черное. Да, в жизни это не так, но мы сейчас работаем не в жизни, а в художественном поле. В художественной жизни деление на полутона – это потеря. Вот по поводу моральной позиции – имеешь право, не имеешь права. Да, эта позиция идеальная, но только в этой позиции художнику имеет смысл существовать, и у художника есть шанс что-то подвинуть, изменить. Если он будет обывателем, ничего у него не получится. Когда художник занимает обывательскую позицию, он перестает существовать, он занимается художественным промыслом, может быть, карьерой, называет это профессией, но это уже не художественная работа. Мы рисуем ситуацию гражданского поступка. Многие говорят: я бы с удовольствием присоединился к протестующим, если бы не работа, если бы не семья, если бы не то, что я хочу кушать. Мы ему показываем – не навяливай нам эту еботень, ели ты хочешь к нам присоединиться, то вот как добывается еда в большом городе. Все завалено едой. Это нельзя продать, это нельзя съесть. Иди и кушай. Только не говори, что ты не можешь придти в восемь вечера на митинг.

Русский репортер: А почему вы - Ёбнутый?

Ёбнутый: Почему я - Ёбнутый? Кличку такую дали.

Вор: За его талант! За его энергию и страсть! За его метаморфозу! Ебнутый – это тот, который бы не выжил. «Кто по крышам скакал над мигалками, бронированных черных Марусь!». Он готов умереть.

Русский репортер: Что ж не умер до сих пор?

Вор: Живучий падла. Мы – везучие!

Здесь публикация Русского репортера, где Война превращена в слабоумных дебилов: http://rusrep.ru/article/2011/04/06/war/

Приложение. К вопросу о журналистской этике.

Издание берет интервью. Ок. Но незадолго до того как лечь под нас Русская Репка написала одному известному фотографу:
"Материал о группе Война нам не интересен, поскольку издание не разделяет нравственно-этических ценностей группы".

А после интервью руководство издания (зам. главреда Дмитрий Соколов-Митрич) кроет нас публично матом:

"ВОЙНА" И МИР. Взыскательное интервью Марины Ахмедовой с активистами арт-группы "Война", из которого становится совершенно очевидно, что эти люди не только современные художники, но и реальные мудаки.
http://smitrich.livejournal.com/1293858.html