Сергей Соловьев: «Смысл провокационной деятельности Войны – полная дискредитация левых».


Этот текст я писать не хотел. Но трактовка роли арт-группы Война, оказавшаяся практически общепринятой в левой среде, заставляет меня высказать иную точку зрения. Не все левые готовы признать Войну своими товарищами. Мы в «Скепсисе» оцениваем их деятельность как всецело вредную для левой идеи в России. Вообще тот факт, что Война стала популярна в левой среде – это симптом тяжелой болезни как значительной части российских левых, так и современного искусства.

Сейчас, когда два участника Войны в тюрьме, такие высказывания могут показаться как минимум нетактичными, как максимум – провокационными. Поэтому надо сразу отделить человеческое сочувствие арестованным от оценки их деятельности. Сочувствие? – Да, разумеется, нельзя не жалеть людей, попавших в античеловеческую, чудовищную российскую тюрьму. Однако особенно жалко, что люди туда попали из-за приверженности принципам, которые с позиций здравого смысла нельзя назвать иначе, чем извращенными. «Художественная» сторона их акций (если кто-то верит в ее наличие) здесь не столь важна и не интересна. Но вот о политическом значении их деятельности несколько слов сказать надо.

Солидаризироваться с Войной после их ареста поспешили не только «актуальные художники», но почти весь спектр левых групп: от анархистов и ДСПА (члены ДСПА в Питере так и вовсе принимали участие в их акциях) до троцкистов. Разбирать все их тексты, посвященные Войне, нет смысла, они практически идентичны и малосодержательны. Наиболее показательны были выступления двух троцкистов, принадлежащих к разным группам: Ивана Овсянникова и Ильи Будрайтскиса. Последний даже выступил в качестве организатора митинга в поддержку Войны. В своей заметке он пишет:

«Защита “Войны” <…> должна начинаться с самоопределения каждого – частью какой группы, сообщества, класса ты являешься сам и какие права ты в качестве части этой группы хочешь получить. Богатые люди, чиновники и милиция имеют особые права, потому что они имеют возможность эти права отстоять и доступно объяснить необходимость их уважения всем остальным. Я, как и активисты “Войны”, шахтеры Междуреченска или жители Химок, отношусь к большинству, лишенному каких-либо прав, даже самых элементарных. Каждое из подобных прав предстоит завоевать: на забастовку, чистую окружающую среду или свободу собраний. Или на оскорбление полиции…».

В этом маленьком фрагменте все перевернуто с ног на голову. Начнем с того, что при всей несимпатии к полиции, оскорбление ее не может быть правом, оно может быть только средством какой-либо борьбы. Тем не менее, именно под лозунгом «За право оскорблять!» прошел митинг в защиту Войны. Затем, в списке Будрайтскиса жители Химок (территориальная группа, в которой, ясное дело, представлены разные классы и страты) поставлены в один ряд с шахтерами (представителями класса) и «арт-активистами» (маргиналами). И это не просто логическая ошибка, это политическая позиция, игнорирующая различие между этими группами. Но ведь Илья – «политический активист», причем левый. И на главный для левого вопрос: чем деятельность Войны полезна униженным и эксплуатируемым массам России? – ответа вы не найдете.
Быть может, тем, что Война разрушает табу, как повествует нам другой политический активист – Иван Овсянников?

«Талантливо ли то, чем занималась группа Война или вульгарно, остроумно или глупо, искусство это или не искусство – все это не имеет теперь никакого значения. Достаточно того, что они выступали против репрессий и цензуры, мракобесия и конформизма, царящих в российском обществе».

И тут встает второй важный вопрос, на который ни у Будрайтскиса, ни у Овсянникова вы не найдете ответа. Разве не имеет значения, каким образом выступать против «репрессий и цензуры, мракобесия и конформизма»? Давайте вспомним, что сделала Война:

- устроила групповую оргию в Зоологическом музее;
- провела «перфоманс» под названием «Говно – друг или враг?» с попыткой эту самую субстанцию отведать;
- нарисовала фаллос на Литейном мосту напротив здания ФСБ;
- устроила пробег по машине ФСО с мигалкой в центре Москвы;
- имитировала повешение «гастарбайтеров» в магазине «Ашан»;
- засовывала курицу во влагалище одной из активисток группы в супермаркете;
- наконец, перевернула машину со спящим милиционером под лозунгом «В Судный день мусор должен стоять на коленях и прощения просить у нас, деятелей изящных искусств!».

Это не все, но список репрезентативный. Смешно? Тошнотворно? – Для меня большей частью второе, но это не столь важно. Важно, что вопрос: каким образом все это имеет отношение к борьбе против цензуры и конформизма, – остается без ответа. Мы хорошо знаем, какую роль в борьбе против цензуры и конформизма сыграла книга Чернышевского «Что делать?» или творчество поэтов «Искры», повести Короленко и картины передвижников, а уже в XX веке, скажем, рассказы Варлама Шаламова в брежневско-андроповском СССР и настенные росписи муралистов в пиночетовском Чили.

Каким образом «акции» Войны способствуют борьбе с конформизмом? Какую они выполняют пропагандистскую функцию? Всерьез этим «акциям» в народе не сочувствуют – для начала потому, что не знают. Рабочий или студент если и узнаёт – то пожимает плечами. Быть может, посмеется минутку по поводу картинки на Литейном мосту или перевернутой милицейской машины, может, брезгливо плюнет в сторону при известии о других «акциях». И всё. Но не рабочий и не студент адресат этих акций. «Хипстеры» и «блоггеры», «актуальные художники» и прочие тусовки, относящиеся к московско-питерскому «среднему классу» – вот кому предназначается этот «месседж». А люди труда относятся ко всему этому как к дури – и вполне заслуженно. Но именно с этой дурью стала ассоциировать себя и солидаризироваться часть левых! Конечно, масса может заблуждаться – и как раз историческая задача левых разбудить её, прервать сон разума, рождающий чудовищ отчуждения и угнетения. Но «акционизм» не апеллирует к разуму, не будит разум, он воинственно антиразумен и эзотеричен, «акции» его по-настоящему могут быть истолкованы только узким кругом посвященных в замысловатую логику этого направления.

Вернемся к тексту Овсянникова. Выходит, ему совершенно не важно, как именно выступать против цензуры и конформизма. Но продолжу цитирование:
«Форма этого протеста может восхищать, раздражать или оставлять равнодушным, но суть заключается в том, что, несмотря на всю внешнюю бесшабашность, это – ответственное политическое высказывание».

Итак, рисовать фаллос на мосту – это ответственное политическое высказывание? То есть, если маленький и на заборе – это мелкое подростковое хулиганство, а если большой и на мосту напротив ФСБ – это «ответственное политическое высказывание»? Или заталкивание куриной тушки во влагалище одной из участниц группы в супермаркете – это тоже «ответственное политическое высказывание»? – Смешно, кабы не было грустно. Если политический активист не видит разницы между «ответственным политическим высказыванием» и постмодернистским хулиганством «актуального художника» – значит, что-то не так с политическим активистом.

Однако, внимание! – Овсянников точно показывает, какую именно социальную основу имеют эти акции: «Но разве бешеная популярность Войны – не показатель того, что они делали нечто такое, о чем миллионы здравомыслящихобывателей лишь мечтают?». Насчет «бешеной популярности» – это верно разве что для блогерской среды, но не в этом дело. Здесь сказано главное. Эти акции – не что иное, как эстетизация желаний обывателя. Добавим – чаще всего обывателя из «среднего класса». Но разве эстетизация желаний обывателя нарисовать слово из трех букв, перевернуть машину или публично совокупиться, наплевав на «буржуазные» приличия, – это левая политика? Теперь так принято расписываться в своем левом радикализме?

Но так хочет себя вести именно обыватель, филистер, именно так он представляет «романтического борца». Таким образом, совершается принципиальная подмена – за революционное освобождение выдается свиноподобный бунт «маленького и чумазого». Нет, мы здесь отойдем в сторону от такой солидарности. Воровать в супермаркетах не от голода, а исходя из «художественных принципов», переворачивать милицейские машины не во время демонстраций и стачек, а в виде «художественных акций» – это и есть постмодернистское извращение, превращение реальности в фикцию, в игру, в которой некоторые левые умудряются увидеть «ответственное политическое высказывание». Постмодернизм – это не что иное, как философия обывателя, утверждающего, что истины нет, у каждого – свое мнение, а наука, литература и политика не заслуживают серьезного внимания. Но обыватель считает так от глупости, а постмодернизм возводит эту шкурную «философию» в ранг философии без кавычек, эстетизирует и обвешивает модными прибамбасами фиктивного протеста. Подчеркну вновь, чтобы не быть неправильно понятым, речь не идет о конкретных людях – мотивы конкретных постструктуралистов/постмодернистов могли и могут быть разными, не в этом суть. Люди могут быть хорошими и дурными, умными и глупыми, левыми и правыми. Нообъективно постмодернистская позиция именно такова – мнимый протест, вызванный бессилием перед «властью дискурса», подменяющий реальное дело освобождения. Позиция отрицания истины как в науке и философии, так и в искусстве, уже приведшая это направление к бесславному закату и выходу из моды по причине полной неспособности дать ответы на реальные проблемы.

Но во всем том есть одно важное зерно истины, как раз и позволяющее рассматривать Войну как симптом. В современной России политика происходит в качестве «схватки бульдогов под ковром», как таковой политики в привычном понимании как борьбы представителей разных социальных групп за власть – нет. Протест натыкается на массу объективных препятствий: силу власти, прерванность революционно-демократической традиции, дискредитированность левой идеи, отсутствие современной работоспособной теории, пассивность масс, деградацию образования, постсоветскую депролетаризацию... У каждого из этих препятствий есть своя история и причины, но речь не о них. В такой ситуации не может не возникать гнетущее ощущение безнадежности, абсурдности происходящего. Как недавно сказал один мой товарищ – ощущение, будто попал в «злую сказку». Все это заставляет многих участников левых групп от безнадежности заниматься тем, что никак не может быть отнесено к социальному протесту, ударяться в элитаризм, уходить от политической деятельности в частную жизнь, иногда – кончать с собой… Все это уже бывало – в периоды общественной реакции элитаризм и элитаристский «протест» всегда оказывается востребован. И тем важнее становится задуматься над простым фактом: такой «нонконформизм» никогда не играл политической роли и всегда с течением времени либо встраивался в культурную индустрию капитализма, либо оказывался глубоко и безнадежно маргинальным.

Но тем ценнее сейчас здравый смысл – не здравый смысл обывателя, а рациональность, выстроенная на научном понимании окружающего мира. И если ставить вопрос шире: поддержкой Войны ее сторонники из левого лагеря отказываются от наследия Просвещения, от наследия великих революций XIX–XX веков, и ставят себя в совершенно иной контекст. Надо выбирать: либо Просвещение и марксизм, Троцкий и Чернышевский, либо постмодернизм и «акционизм», Бодрийяр и группа Война. Гибрид, как мы видим, можно попытаться соорудить, но он неминуемо окажется вопиюще эклектичным, противоречивым – и уродливым.

Нужна не посмотдернистская болтовня и не «художественный акционизм», а возрождение «политики истины». Сейчас, я уверен, именно возрождение революционно-демократических традиций, просвещение и пропаганда этики и практики этой традиции должны быть одной из главных задач, а отнюдь не культивирование «новизны» и «пощечин общественному вкусу», причем без анализа политического значения такой «провокационности».

Уже давно замечено, что «элитарная культура», «современное искусство» – это обратная сторона масскульта, так же как и масскульт, густо замешанная на коммерции. Война объявила себя врагом подобной коммерциализации – что не помешало другим деятелям (кураторам, галеристам и художникам) «современного искусства» громко поддерживать её «акции». Но выход из системы «элитаризм»-«культиндустрия» состоит не в усилении элитаризма и не в мнимой радикальности акций, – а в просвещении, в снятии, но не усугублении этого противоречия. Как ясно показал Мих. Лифшиц, подобная «радикальность» – это интегрированный бунт:

«Современная духовная проституция состоит именно в этом выворачивании наизнанку прежних канонов и догм буржуазной идеологии. Нынешний мещанин не верит больше в нетленную красоту Венеры Милосской и Аполлона Бельведерского. Он повторяет банальности ходячего релятивизма, утверждающего, что нет никакой объективной истины, что все эпохи и стили одинаково хороши, что безобразное имеет даже преимущество перед прекрасным, как более «провоцирующее» <…>. Достаточно проявить некую «агрессивность» за счет вечных канонов красоты, давно уже преданных анафеме, достаточно оскорбить «идеальное», придумать новый вид насмешки над старой «культурной набожностью», чтобы этот скандал в искусстве был немедленно подхвачен, разнесен по всему свету, возведен в ранг священного бунта против косности. Столь легкий способ участия в творчестве новых культурных ценностей обратного типа открывает большие возможности для личного успеха. Любое ничтожество может стать легендой, превратиться в «имидж», звезду первой величины. Таков сложившийся путем естественного отбора, но получивший уже зеленую улицу, сознательно применяемый, наиболее современный способ защиты буржуазной идеологии и привлечения к ней новых сил, иногда не лишенных известной демонической значительности, но с течением времени все более жалких».

И здесь необходимо внимательно посмотреть на главный пафос текстов в защиту Войны. Главная их черта – замена содержания на риторические приемы и даже политические угрозы.

Илья Будрайтскис пишет: «Чего не стоит делать в этой ситуации – пытаться оправдывать свой конформизм и трусость, особенно публично, забалтыванием сути дела с помощью каталогизации собственных «эстетических разногласий» с Войной».

Получается, что если ты не конформист, то должен поддерживать Войну? – Замечательная логика, вполне соответствующая лозунгу «кто не с нами, тот против нас». А что, если разногласия не художественные, а политические? Но эта возможность даже не рассматривается. Вынужден расписаться в своих «трусости и конформизме». Я не хочу, чтобы меня ассоциировали с воровством в супермаркетах, с хулиганством и оргиями. Мелкобуржуазно? Интеллигентские предрассудки? Непонимание современного искусства? Возможно. Но вообще-то типичный мелкобуржуазный «протест» угадывается и за действиями Войны, и за риторикой ее защитников.

С их стороны раздается общий клич: «Наших бьют!» Но кто сказал, что Война – это наши, т.е. «левые»? Возможно, вы знаете это из личного общения? – Но это, согласитесь, не аргумент. Да, Война говорит слова про ментов, капитализм и власть. Но что они делают на самом деле?

А делают они дело провокатора. Не художественного, а просто – провокатора. Они работают на создание устойчивой ассоциации левых с объектами своих «акций» – дерьмом, оргиями, рисованием слова из трех букв и переворачиванием машин. Вам нравится подобная ассоциация? Вы готовы включиться в эту политическую логику? Объективный смысл провокационной деятельности Войны – полная дискредитация левых в глазах «широкой общественности». И пусть Война переворачивает машины, трахается в музеях и супермаркетах и рисует похабщину на мостах и заборах. Но за пределами левого фланга. Чем принципиально этот якобы левый «акционизм» отличается от разного рода «голых пионерок» – других продуктов «актуального искусства»? – Ровным счетом ничем. Зато для власти эти акции совершенно безопасны, они никак не угрожают ничьим интересам – кроме, как уже было показано, интересов левых.

Подчеркну, я намеренно не стал здесь рассматривать вопрос о том, была ли эта группа связана с арт-директором «ЕдРа» Маратом Гельманом (думаю, что прямо или косвенно связана), какую роль в ней играет фекальный активист и «специалист по русскому мату» Плуцер-Сарно (активно работавший с Гельманом), «пиаривший» и «раскручивавший» её акции. Но уже один этот факт для меня был бы достаточен для того, чтобы воздержаться от изъявлений солидарности. Замечу, что разобраться во всех этих связях левым, выступающим сейчас с декларациями в защиту Войны, очень стоило бы.

Кстати, интересно, что праволиберальный фланг вполне терпимо отнесся к Войне и оказался в трогательном единстве с рядом левых. Мне кажется, что сам факт поддержки Войны со стороны, скажем, Юлии Латыниной и того же Марата Гельмана должен вызывать как минимум сомнения у наших леваков.

Здесь важна объективная роль Войны в дискредитации и геттоизации левых. Хотите быть левыми в модной арт-тусовке – ваше дело. Но не надо заниматься демагогией про «ответственные политические высказывания» и «забалтывать суть дела» через отсылку к якобы «эстетическим разногласиям», в то время, как разногласия эти – политические. И не надо говорить за всех левых.

Мне жалко сидящих в тюрьме участников Войны как жалко очень многих, находящихся в чудовищных российских тюрьмах за мелкое хулиганство, мелкое воровство или вовсе невинно (хотя замечу, что все они достойны сочувствия куда больше Войны!). Но человеческая жалость ни на секунду не должна превращаться в демонстрацию политической солидарности. В интересах развития антикапиталистического движения исключить т.н. «актуальное искусство» и Войну из круга левых идей как напрочь их дискредитирующие. Именно потому, что деятельность Войны враждебна тому делу, тому наследию, тем идеям, которые защищает «Скепсис», я и мои товарищи. Враждебна интересам угнетенных классов России, которым нужна не постмодернистская провокация, а «политика истины». «А кто не за один класс, тот, значит, за другой».

Эта подментованная статья, густо сдобренная крокодиловыми слезами жалости, закончена 24 декабря 2010 года, когда Леонид Николаев и Олег Воротников уже 1 месяц и 10 дней сидели в СИЗО и не было никакой надежды их оттуда вытащить.