|
|
Пишет plucer (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} plucer)@ 2011-05-10 12:36:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Илья Будрайтскис: «Акции Войны провоцируют вредную полемику!».
Последовавший за триумфальным награждением Войны шквал самых разнообразных реакций позволяет, вероятно, снова поставить вопрос: выражением каких общественных настроений стало вручение им «Инновации» и какие настроения становятся следствием этого вручения?
В своем тексте Екатерина Дёготь, разъясняя политическую составляющую решения большинства жюри, описывала точку «небывалого консенсуса» художественного сообщества, общества и даже циничной, но не лишенной остроумия власти, одобрительно смеявшейся про себя. Премия, таким образом, стала по-настоящему народной, родившись из сочетания катастрофически низкого доверия к государству, его силовым структурам и правящей партии с дефицитом (а точнее, практически полным отсутствием) возможностей выражения этого недоверия на политическом уровне. Как герои сказок и былин прошлого, воплощавшие чаянья забитых и лишенных воли к сопротивлению крестьянских масс, сегодня Война, смело вступающая в бой с ментами, реализует подавленные желания измученного коррупцией и беспределом большинства.
Даже если не разделять эту народно-героическую трактовку (на которой, конечно, настаивает сама Война), можно легко поддержать и оправдать действия группы, включив их в более широкий общественный контекст. Ненависть к «Единой России» если и не привела пока в действие дубину народной войны, то уж точно стала общим мотивом протеста самых разнообразных сред — от рыболовов до обманутых дольщиков и прочих «новых сердитых».
Эта связь акций Войны с социальной и демократической повесткой стала определяющей и для волонтеров кампании за освобождение Воротникова и Николаева, и для некоторых членов жюри «Инновации», и, конечно, для десятков московских и питерских левых активистов, без участия и самоотдачи которых большинство громких акций Войны просто не смогли бы осуществиться. В любом случае предполагалось, что Война будет награждена не в качестве мастеров радикального жеста, но как общественный факт.
Однако практически сразу после вручения мы стали свидетелем резкого изменения линий фронта. Теперь не Война, этот авангард бесправных, срывает маски с кучки насильников в погонах, но Илья Глазунов и Общественная палата именем оскорбленного в лучших эстетических чувствах морального большинства разоблачает заговор чиновников Минкульта, галерейных снобов и деструктивных интеллектуалов, бросивших вызов красоте и нравственности. Одна за другой на сцену выплывают тени борцов с «постмодернизмом» — от ультраправых до псевдолевых (см. телеинтервью главного редактора журнала Sсepsis.ru Сергея Соловьева, в котором он называет Войну «игрушкой для планктона»). Они посылают проклятия Войне под аплодисменты тысяч обитателей сетевого сообщества. Теперь в качестве выразителей настроений безмолвных масс выступает уже не Война, а ее противники-охранители, атакующие девиации и хулиганство (см. комментарий Максима Соколова в интернет-газете «Взгляд»). Если в обществе и существует некое подобие консенсуса недоверия к правительству, то Война и ее акции в гораздо большей степени поставили его под сомнение, чем укрепили. Вместо того чтобы радикально повысить градус общественной дискуссии о милиции или возмутительных бюрократических привилегиях, акции Войны провоцируют исключительно вредную полемику о том, почему курица, засунутая в промежность, не имеет отношения к подлинному искусству.
Умело пущенная в оборот энергия консерватизма, используя всю слабость и невнятность политической позиции Войны, смогла радикально изменить акценты. Вместо взрыва ненависти к чиновникам мы получили управляемый взрыв ненависти к авангардистам. Социальный конфликт был успешно подменен культурным — старый трюк элит, который тем не менее почти никогда их не подводил.
В своей знаменитой книге «Что случилось с Канзасом? Как консерваторы завоевывают сердце Америки» политолог Том Фрэнк пытается понять, почему жители этого штата Среднего Запада, бедные фермеры и рабочие, в начале прошлого века практически поголовно голосовавшие за радикалов и уравнителей, к началу века нынешнего так же консолидированно оказывают поддержку наиболее жестким неолибералам с крайне правого фланга республиканской партии. Что же случилось? Жители Канзаса не стали богаче, они всё так же нуждаются в развитой социальной сфере и доступной медицине, но при этом без всяких сомнений готовы выбирать своими представителями тех, кто проводит приватизацию, лишает их рабочих мест и делает все, чтобы остановить реформу здравоохранения в любом виде. Но консервативное движение сумело завоевать большинство — через установление культурной гегемонии. И вместо блока прогрессивных интеллектуалов и организованных наемных работников Канзас получил монолитное сообщество патриотичных американцев, верящих в Бога и единых — от простого электрика до наследника нефтяной империи — в своей священной ненависти к атеистам, красным, умникам с побережья и прочим внутренним врагам. Самое печальное, что американские либералы в свое время фактически заранее отказались от битвы за Канзас, скопом записав его непутевых жителей в расисты и «реднеки».
Консерваторы получили возможность говорить от имени «молчаливого большинства» тогда, когда их оппоненты добровольно согласились признать самих себя меньшинством. Впрочем, борьба за гегемонию нигде не проиграна окончательно — ни в Канзасе, ни тем более в России. Необходимо помнить, что она всегда ведется именно за линии, разделяющие большинство и меньшинство. Как они пройдут — между ментами и их жертвами, богатыми и бедными, «путинскими» и «медведевскими», русскими и нацменами, «нормальными» людьми и придурками, ворующими еду из супермаркетов? Каждый из этих вариантов неочевиден, за каждым из них стоит та или иная политическая программа.
Какие бы не были у кого-либо сегодня личные или эстетические претензии к Войне, нужно признать – после государственной премии за акцию на Литейном взаимоотношения актуального искусства и общества в нашей стране вышли на новый уровень. Более того, само искусство получило возможность превратиться из сферы частных экспертных интересов в принципиальный элемент демократической политики, вырастающей за пределами выхолощенных институтов путинско-медведевской «стабильности». Эта возможность существует, но она пока только потенциальна. Ведь есть и другая – идти дальше по пути забавных гэгов, «безблядной» субкультуры, политической невнятности ( чередным важным свидетельством которой стала поддержка крайне правой украинской активистки Синьковой). Можно оставаться в рамках искусства «затейников» (по выражению Андрея Ерофеева), воспринимающего реальность исключительно через надуманное и заранее проигрышное противостояние веселых безумных художников с «гебней», серой реальностью и «агрессивно-послушным большинством». Можно задирать это большинство, отдавая его в безраздельное владение Максиму Соколову в дурацком колпаке, а можно за это большинство бороться. Это выбор, стоящий сегодня не только перед Войной и множащимися группами их прямых эпигонов, но и перед российским политическим искусством в принципе. И от него не в последнюю очередь будет зависеть, что же случится в итоге с нашим Канзасом.
05/05/2011
http://www.openspace.ru/art/projects/18
Комментарий Марата Гельмана:
"Илья, конечно, умный парень, но не понимает что подобные ситуации неизбежны если двигаться. Например привлечение к искусству внимания общества в начале 2000-х привлекло и внимание мракобесов. Без этого никак. Можно было сказать, что вот, мол, в девяностые они выставки не громили. Но в 90-е совриск никого не интересовал кроме тех, кого касался. Так и сейчас - да, Война делает нас много более уязвимыми. Но, не ослабив сложившееся статус-кво, вперед не двинуться. Да, консерваторы в связи с Войной получили голос, но может нам нужна эта полемика, и пусть даже с невыигрышной позиции - чтобы стать сильней и главное - убедительней".
http://maratguelman.livejournal.com/2072
Последовавший за триумфальным награждением Войны шквал самых разнообразных реакций позволяет, вероятно, снова поставить вопрос: выражением каких общественных настроений стало вручение им «Инновации» и какие настроения становятся следствием этого вручения?
В своем тексте Екатерина Дёготь, разъясняя политическую составляющую решения большинства жюри, описывала точку «небывалого консенсуса» художественного сообщества, общества и даже циничной, но не лишенной остроумия власти, одобрительно смеявшейся про себя. Премия, таким образом, стала по-настоящему народной, родившись из сочетания катастрофически низкого доверия к государству, его силовым структурам и правящей партии с дефицитом (а точнее, практически полным отсутствием) возможностей выражения этого недоверия на политическом уровне. Как герои сказок и былин прошлого, воплощавшие чаянья забитых и лишенных воли к сопротивлению крестьянских масс, сегодня Война, смело вступающая в бой с ментами, реализует подавленные желания измученного коррупцией и беспределом большинства.
Даже если не разделять эту народно-героическую трактовку (на которой, конечно, настаивает сама Война), можно легко поддержать и оправдать действия группы, включив их в более широкий общественный контекст. Ненависть к «Единой России» если и не привела пока в действие дубину народной войны, то уж точно стала общим мотивом протеста самых разнообразных сред — от рыболовов до обманутых дольщиков и прочих «новых сердитых».
Эта связь акций Войны с социальной и демократической повесткой стала определяющей и для волонтеров кампании за освобождение Воротникова и Николаева, и для некоторых членов жюри «Инновации», и, конечно, для десятков московских и питерских левых активистов, без участия и самоотдачи которых большинство громких акций Войны просто не смогли бы осуществиться. В любом случае предполагалось, что Война будет награждена не в качестве мастеров радикального жеста, но как общественный факт.
Однако практически сразу после вручения мы стали свидетелем резкого изменения линий фронта. Теперь не Война, этот авангард бесправных, срывает маски с кучки насильников в погонах, но Илья Глазунов и Общественная палата именем оскорбленного в лучших эстетических чувствах морального большинства разоблачает заговор чиновников Минкульта, галерейных снобов и деструктивных интеллектуалов, бросивших вызов красоте и нравственности. Одна за другой на сцену выплывают тени борцов с «постмодернизмом» — от ультраправых до псевдолевых (см. телеинтервью главного редактора журнала Sсepsis.ru Сергея Соловьева, в котором он называет Войну «игрушкой для планктона»). Они посылают проклятия Войне под аплодисменты тысяч обитателей сетевого сообщества. Теперь в качестве выразителей настроений безмолвных масс выступает уже не Война, а ее противники-охранители, атакующие девиации и хулиганство (см. комментарий Максима Соколова в интернет-газете «Взгляд»). Если в обществе и существует некое подобие консенсуса недоверия к правительству, то Война и ее акции в гораздо большей степени поставили его под сомнение, чем укрепили. Вместо того чтобы радикально повысить градус общественной дискуссии о милиции или возмутительных бюрократических привилегиях, акции Войны провоцируют исключительно вредную полемику о том, почему курица, засунутая в промежность, не имеет отношения к подлинному искусству.
Умело пущенная в оборот энергия консерватизма, используя всю слабость и невнятность политической позиции Войны, смогла радикально изменить акценты. Вместо взрыва ненависти к чиновникам мы получили управляемый взрыв ненависти к авангардистам. Социальный конфликт был успешно подменен культурным — старый трюк элит, который тем не менее почти никогда их не подводил.
В своей знаменитой книге «Что случилось с Канзасом? Как консерваторы завоевывают сердце Америки» политолог Том Фрэнк пытается понять, почему жители этого штата Среднего Запада, бедные фермеры и рабочие, в начале прошлого века практически поголовно голосовавшие за радикалов и уравнителей, к началу века нынешнего так же консолидированно оказывают поддержку наиболее жестким неолибералам с крайне правого фланга республиканской партии. Что же случилось? Жители Канзаса не стали богаче, они всё так же нуждаются в развитой социальной сфере и доступной медицине, но при этом без всяких сомнений готовы выбирать своими представителями тех, кто проводит приватизацию, лишает их рабочих мест и делает все, чтобы остановить реформу здравоохранения в любом виде. Но консервативное движение сумело завоевать большинство — через установление культурной гегемонии. И вместо блока прогрессивных интеллектуалов и организованных наемных работников Канзас получил монолитное сообщество патриотичных американцев, верящих в Бога и единых — от простого электрика до наследника нефтяной империи — в своей священной ненависти к атеистам, красным, умникам с побережья и прочим внутренним врагам. Самое печальное, что американские либералы в свое время фактически заранее отказались от битвы за Канзас, скопом записав его непутевых жителей в расисты и «реднеки».
Консерваторы получили возможность говорить от имени «молчаливого большинства» тогда, когда их оппоненты добровольно согласились признать самих себя меньшинством. Впрочем, борьба за гегемонию нигде не проиграна окончательно — ни в Канзасе, ни тем более в России. Необходимо помнить, что она всегда ведется именно за линии, разделяющие большинство и меньшинство. Как они пройдут — между ментами и их жертвами, богатыми и бедными, «путинскими» и «медведевскими», русскими и нацменами, «нормальными» людьми и придурками, ворующими еду из супермаркетов? Каждый из этих вариантов неочевиден, за каждым из них стоит та или иная политическая программа.
Какие бы не были у кого-либо сегодня личные или эстетические претензии к Войне, нужно признать – после государственной премии за акцию на Литейном взаимоотношения актуального искусства и общества в нашей стране вышли на новый уровень. Более того, само искусство получило возможность превратиться из сферы частных экспертных интересов в принципиальный элемент демократической политики, вырастающей за пределами выхолощенных институтов путинско-медведевской «стабильности». Эта возможность существует, но она пока только потенциальна. Ведь есть и другая – идти дальше по пути забавных гэгов, «безблядной» субкультуры, политической невнятности ( чередным важным свидетельством которой стала поддержка крайне правой украинской активистки Синьковой). Можно оставаться в рамках искусства «затейников» (по выражению Андрея Ерофеева), воспринимающего реальность исключительно через надуманное и заранее проигрышное противостояние веселых безумных художников с «гебней», серой реальностью и «агрессивно-послушным большинством». Можно задирать это большинство, отдавая его в безраздельное владение Максиму Соколову в дурацком колпаке, а можно за это большинство бороться. Это выбор, стоящий сегодня не только перед Войной и множащимися группами их прямых эпигонов, но и перед российским политическим искусством в принципе. И от него не в последнюю очередь будет зависеть, что же случится в итоге с нашим Канзасом.
05/05/2011
http://www.openspace.ru/art/projects/18
Комментарий Марата Гельмана:
"Илья, конечно, умный парень, но не понимает что подобные ситуации неизбежны если двигаться. Например привлечение к искусству внимания общества в начале 2000-х привлекло и внимание мракобесов. Без этого никак. Можно было сказать, что вот, мол, в девяностые они выставки не громили. Но в 90-е совриск никого не интересовал кроме тех, кого касался. Так и сейчас - да, Война делает нас много более уязвимыми. Но, не ослабив сложившееся статус-кво, вперед не двинуться. Да, консерваторы в связи с Войной получили голос, но может нам нужна эта полемика, и пусть даже с невыигрышной позиции - чтобы стать сильней и главное - убедительней".
http://maratguelman.livejournal.com/2072
