"Писсуар - это священный объект!": Беседа Виктора Мизиано с Александром Меламидом
Александр Меламид (р. 1945) - один из крупнейших современных русских художников, один из создателей соц-арта. С 1972 г. работает в соавторстве с Виталием Комаром (р. 1943). С 1978 г. живет в США.


"Художественный журнал": Задумывая этот номер журнала, мы исходили из наблюдения, что искусству сегодняшнего дня присущи консервативные черты. Это его главное отличие от 90-х, когда художники были увлечены экспериментами с новыми технологиями, делали процессуальные проекты, радикальные акции, медиальные провокации и т. п.

Александр Меламид: Мне кажется, что 90-е - это в первую очередь искусство зданий. Именно в эти годы стали строить новые музеи, которые сами по себе как недвижимость оказались важнее, чем их содержимое. Эти музеи были столь колоссальны, что поставили перед кураторами проблему, чем их заполнять, ведь коллекции современного искусства были поначалу сравнительно небольшими. Притом здания этих музеев настолько эффектны по архитектуре - вспомним хотя бы Гуггенхеймский музей в Бильбао! - настолько монументальны, что не могут не напомнить нам религиозные постройки. И действительно, в атеистическом обществе, где религия постоянно ставится под вопрос, ее место занимает искусство. Если ты веришь, что искусство - это "величайшее достижение, вершина человеческого духа" - то это чистой воды вера. На протяжении XX века искусство и явилось, в сущности, атеистическим заместителем религии, иначе не объяснить, почему оно привлекло к себе такое исключительное внимание. Вспомним, например послевоенное почитание Пикассо. Его же воспринимали как воплощение почти сакрального творческого титанизма! Кстати, авангард ведь и сформировался в конце XIX века параллельно с мистическими обществами, стремившимися переосмыслить, а то и заменить традиционную религию. Мы знаем, что Мондриан был членом теософического общества, да и Кандинский, не в укор ему будет сказано, все украл у теософов. В философском трактате одной из последовательниц Блаватской, выпущенном в 1902 году, можно встретить иллюстрации, почти идентичные работам Кандинского. Поэтому термин "украсть" здесь даже не очень подходит - они просто вместе работали. Все это было изобретено вместе с искусством. Как я сейчас понимаю, на самом деле искусство не ушло далеко от теософского "верчения столов" и прочей псевдомистики. Никакой же подлинной духовности в современном искусстве нет, хотя оно нам и пытается доказать, что духовность можно видеть в любом произведении, находящемся внутри музея, чем, на самом деле, себя скомпрометировало окончательно. Если все есть искусство - то искусства нет.

"ХЖ": Но искусству XX века была присуща не только сакральная, но и критическая компонента...

А. Меламид: Да, такое искусство пыталось возникнуть, но капиталистическое общество прекрасно умеет все адаптировать. Уорхол или произведения дадаистов - это замечательный капустник. Смешные, дурацкие, эти произведения тем не менее превратились в религиозные объекты! Получилось, что писсуар - это священный объект! Хотя это произведение родилось как чистое издевательство! Я не говорю, что издевательство - это плохо, я сам всю жизнь издевался. Нет, современное искусство все-таки выросло как религия: охватив сначала маленькие группы, оно стремилось повлиять на все большее и большее количество людей. И сейчас во все эти новые музеи ходят толпы народу! Но вот что интересно: толпа-то эта в процентном соотношении не увеличивается! Искусство как религия осталось на уровне митраизма, который так и не стал мировой религией. Искусство проиграло. Сейчас искусство больше увлечено строительством храмов-музеев, но как институция - это слишком хлипкая конструкция. Точно так же, как и в религии, в искусстве может появиться Лютер, который скажет: "А зачем роскошь? Нужна простота!".

"ХЖ": Но что заставляет публику ходить в музеи, поклоняться культу искусства?

А. Меламид: Посетители музея делятся на два типа: это сами деятели искусства, своего рода монашество, и туристы - паства. Но монашество развратилось. Ведь в основе монашества мученичество Ван Гога, а нынешние монахи искусства слишком хорошо кушают и развлекаются, чтобы их вера оставалось сильной. Туристы же приходят в музей, чтобы посмотреть на Дом. И все это приводит к разрушению структуры искусства. Заметьте, не конец искусства - именно конец системы! Должны произойти какие-то изменения в этой системе, чтобы она смогла выжить. Ведь если приглядеться, то можно заметить, что у всей этой толпы, которая посещает музеи, сквозит какая-то нелюбовь к себе, отвращение к самой толпе. Многие понимают, что такой путь - это, может, и хорошо, но неправильно

"ХЖ": Но каковы догматы веры современного искусства?

А. Меламид: Искусство металось, пыталось прицепиться к чему-то - к теологии, политике, социологии. При этом оказывается, что эта привязка стала важнее того, ради чего она возникла. Ты должен быть против или за войну в Чечне: иначе то, что ты сделал, не будет искусством. Первой же привязкой, появившейся при самом зарождении искусства, стала привязка к корням. Вспомним Гогена, уехавшего в поисках истины на острова, Ван Гога, Сезанна - с них-то и началось современное искусство. Поиском истины занимались и авангардисты, причем у них был пафос глобального созидания мира. И нынешних художников нельзя обвинить в какой-то корыстности - по сути, они занимаются тем же поиском истины. И точно так же, как в средние века был невозможен вопрос: "Веришь ли ты в Бога?" - потому что все верили, так и сейчас невозможен вопрос: "Верите ли вы в искусство?" - потому что все верят. И это очевидно - что искусство вышло из религии.
И конечно, все поколения говорят о кризисе в искусстве - но сейчас многие буквально чувствуют, что что-то не то происходит. Хотя литература, в той же Америке, процветает. Текст осознать проще, и он осмысляется каждым. А в искусстве сейчас доминирует принцип, появившийся в XIX веке: смотри не на то, что нарисовано, а на то, как нарисовано. То есть буквально не важно, изображен ли на картине Иисус или Сталин, важно то, как он изображен. Читать абстрактную картину тоже можно - только все ее читают по-своему. Гитлер вот читал в абстрактных картинах, что это коммунисты и жиды. Если представить себе человеческое сознание как линию, то на одном конце будут "умствующие" - ученые, философы, а на противоположном конце будет Поллок - потому что ничего глупее придумать нельзя. Абстракции Поллока - это просто идиотизм. Я сам пытался сделать что-нибудь глупее - не получилось. Характерно, что когда хотят показать "великий талант" Поллока, то показывают его ранние работы, а потом ходят и говорят: "Ну, видите, какой он талантливый". А все потому, что в этих его классических расплесканных абстракциях таланта разглядеть ну никак нельзя, а нужно доказать, что Поллок - гений изначально.

"ХЖ": И каково ваше место в конфессии современного искусства?

А. Меламид: Если почитание искусства - это род веры, то я эту веру потерял, стал попом-расстригой. Как говорится: "Может бога нет, может все - химия?". Да всю жизнь я этим занимался, верил - но вера ушла. Живя в СССР, я свято верил в то, что хотя все и поражено ржавчиной соцреализма, идиотизмом окружающей жизни, но если ее снять, счистить, то откроется это священное пламя. Лет восемь назад я понял, что все снято и там абсолютно ничего нет. Оказывается, за этим идиотизмом нет ничего, даже звенящей пустоты. Очередное псевдорелигиозное направление, как необуддизм или любое другое суеверие, которые вместе уже стали создавать особую религию XX века. На самом деле это достаточно трагично - потому что я понял, что занимался ерундой. Но при этом до сих пор хотелось найти истину, но уже другим путем. Это не значит, что истины нет в принципе - ее нет в нынешнем пути искусства, что я, к сожалению, понял только к пятидесяти восьми годам. Часто этот путь оправдывается историзмом - но разве это оправдание? Алхимия тоже существовала не одну сотню лет, но в результате оказалась тупиком, не оправдавшим свое существование. Для меня уже нет бога искусства в месиве этой системы.

"ХЖ": Но где же этот пламень? Где его найти?

А. Меламид: Если бы я сам знал. Сейчас я занимаюсь выпуском одного литературного журнала. Потому что литература всегда останется интересной - это же текст, который можно прочесть. Как и фотография - но для меня нет разницы между фотографией какого-нибудь родственника и фотографией в музее: всегда интересно просто посмотреть на чью-то жизнь. Так и в чтении мне интересно читать просто о том, как и где живут люди. Я перестал ходить в музеи - почти все мое свободное время я посвящаю чтению. Да, это практическое занятие, но мне оно гораздо интересней, потому что духовное начинается в практическом. Можно сказать, что это просто уход в мир. Потому что если я не могу помочь людям духовно, то уж лучше я помогу практически. Если я собираю деньги на охрану африканских слонов от браконьеров, то все почему-то считают что это какой-то дадаистский проект! Никто не понимает, что мы действительно помогаем, что это практическое занятие. Еще недавно мы были в Бирме и Северном Таиланде - показывали людям картины Ван Гога и помогали деньгами, потому что духовно мы им помочь не могли. Деньги же эти мы зарабатываем, продавая работы, созданные под впечатлением от того, как мы побывали в тайских деревнях. И я не вижу здесь этического противоречия - это жест сугубо практический. Раз мы знаем, как это можно сделать, то почему так нельзя заработать? А потом использовать средства для миссионерского подвижничества. Я не призываю к этому всех, но я еще раз повторяю: "Пора выйти из музея!". Потому что в музеях все одинаковое и никому на самом деле не интересное. Недавно какие-то шутники тайно повесили картину в одном музее современного искусства, так она там бог знает сколько провисела, никем не замеченная. Потому что внутри этого мира разницы между двумя инсталляциями нет никакой.

"ХЖ": Но как у вас может сочетаться столь присущий вам иронический взгляд на вещи с духовным подвижничеством?

А. Меламид: Я недавно прочел книгу Властаса, главного специалиста по Сократу, которая называется "Сократ - иронист и моральный философ". Он говорит, что есть две формы иронии, одна - когда ты говоришь заведомо ложную вещь, вторая - когда то, что ты говоришь, непонятно, истина или нет. Сократовская ирония - всегда и правда, и ложь, ее позиция не ясна. Не в том смысле, что я придерживаюсь этой концепции - ни в коем случае, я просто предлагаю воспринимать все как есть. А на лекциях я никогда не показываю своих работ, всегда только классиков, то есть я выполняю функции медиатора.

Беседа была опубликована в Художественном журнале