Война: «Чахалу нужно уйти в монастырь, иконы писать!»
Самая радикальная московская арт-группа отвечает Гору Чахалу на его упрек в конформизме и рассказывает об актуальном бескомпромиссном искусстве, раздражающем всех, включая московскую прокуратуру, которая 24 октября начала новую проверку деятельности этой неполиткорректной арт-группы.


Гор Чахал не случайно противопоставил свое творчество деятельности арт-группы Война, самого на сегодняшний день радикального культурного сообщества Москвы. Коллективные акции Войны предельно политизированы и неполиткорректны. Эта анархистская вольница особенно интересна в контексте современного искусства, давно и безнадежно обуржуазившегося в музеях и галереях.

- Гор Чахал считает, что искусство должно быть религиозным. Что об этом думает группа Война?
- В XXI веке искусство не может быть религиозным в прямом смысле этого слова. Сегодняшнее искусство должно быть принципиально светским. К тому же творчество самого Гора Чахала – не религиозное искусство. Это галерейное, светское, дизайнерское искусство.

Даже если Гор сам себя считает религиозным художником, то это его право называть себя хоть Папой Римским. Но от этого он Папой не станет. Некоторые вкрапления религиозных тем остаются лишь вкраплениями. Если в искусстве поднята отдельная религиозная тема, оно не становится от этого религиозным.

В современном искусстве поднимаются разные темы. Мы, например, поднимаем тему гастарбайтеров, но мы от этого не становимся ни гастарбайтерами, ни Федеральной миграционной службой. А хотелось бы…

- А что такое религиозное искусство?
- В православии – иконопись. К тому же Гор Чахал ведет светский образ жизни. Если он хочет делать религиозное искусство, то ему стоит уйти в монастырь, писать иконы по всем правилам. А не пытаться торговать собой на Винзаводе.

- Как вы оцениваете ситуацию с письмом митрополиту Кириллу?
- Мы считаем, что это унижение. Причем еще никто из современных художников так не унижался. Арт-сообщество защищается, а Гор только и думает о своем прозрении. Гор Чахал на всех чихал в своем религиозном экстазе.

- Как вы относитесь к позиции Винзавода?
- Там сидят управленцы, функционеры, которые не любят художников. От руководства Винзавода устали даже галеристы. А в этой ситуации Соня Троценко, наверное, из подсознательных сексистских соображений захотела, чтобы Гор унизился.

- Что думаете о современных музеях и галереях, например, о Винзаводе?
- Художнику все это преподносится как большое благо: «Вы же, ребята, так долго были бездомными, а теперь у вас есть Винзавод. Мы вас приглашаем. Вы можете высказаться по любой неактуальной и незапрещенной теме. И здесь вы можете повторять все, что нам будет угодно!».

За этим художник должен не заметить, как убивается актуальность его высказывания. Можно зайти в галерею и делать там все, что угодно, но только с разрешения галериста. И эта ситуация навязывается как большое сытое благо.

- Репрессивная институциализация художественных высказываний?
- Посмотри на Винзавод. Для него все поработали: власти города, делегированные художники, типа Куличушкина, которые договорились, чтобы все это благословил Церетели. Это ситуация, когда многие высказывания не будут прочитываться. Это как с пожаром. Локализовали пожар. Он может быть и не потушен, но он контролируется. Все проблемы решены. Очаг возгорания современного русского искусства окружен.

- Хотите сказать, что художественное высказывание, погруженное в институциональный или галерейный контекст, – умирает?
- Искусство было голым. И тут его начали наряжать. И получился фэшн какой-то, «мода».

- А чем плоха музеефикация и проектность?
- Мы против проектности, потому что если ты обозначаешь свою деятельность, даже самую агрессивную, как проект, то уже загоняешь ее в некие рамки. И это ограничивает не только восприятие, но и само произведение в том смысле, что искусство – это продление перспективы человеческого существования. Современное искусство вряд ли должно попадать в музей, оно должно очень быстро выходить в тираж и устаревать. Если оно не исчезает, а музеефицируется, то, значит, что-то неладно.

- Что думаете о современном российском акционизме?
- Художественный ответ на языке акционизма на то, что происходит, сейчас опять в центре внимания. В 1990-е годы художники очень красиво охарактеризовали социальные ситуации. Никто точнее них не высказался о том, что происходит. Куличушкин, например, выбегал псом. Тогда он был интриганом пространства. А сейчас он дошел до того, что обсуждает с Васей, какие свеченьки они будут ставить, какой чаек заваривать. Это больше не великий художник Олег Кулик. Это Куличушкин.

- Но то, что он уже сделал, все равно навечно оставляет его в рядах мэтров российского акционизма, разве нет?
- Не спорим, его «собака» - это главный перформанс 1990-х годов. Когда Куличушкин разделся голый и побежал на улицу кусать людей, это было высказывание и о времени, и о человеке, очутившемся в этом времени, о человеке, который жаждал прихода несоветского времени. Тогда, в 1994 году человек очутился, казалось бы, в желанном времени, которое он сам как бы создал. И тут он понял, что теряется в хаосе и что все меньше в нем остается человеческого. И в нем начинает преобладать какая-то звериная растерянность. Точно также, как домашняя собака, оказавшись на улице, лает и мечется не потому, что она злая, рассерженная, а потому, что пытается что-то сказать, хочет, чтобы ее услышали.

- Поговорили о Кулике, но забыли Авдея Тер-Оганяна. Тоже заслуженный акционист.
- В нашей табели о рангах Тер-Оганян стоит в одном ряду с Бренером и Куличушкиным. Однако и Бренер, нарисовавший доллар на Малевиче и отсидевший за это полгода, и Тер-Оганян со своей рубкой икон – какими бы своевременными ни были их поступки, – это все-таки высказывания художников о художествах. Все это искусствоведческие дела.

Тер-Оганян, когда рубил иконы, обобщил главнейшие черты модернизма и дал их на пределе. Это личная смелость перед лицом уже осознанного тотального небытия; это богоборчество, присущее авангарду. Прекрасная акция.

- Среди мэтров российского акционизма числится еще Олег Мавроматти.
- Мы не считаем, что экстремальное – это единственное, к чему нужно стремиться. А Мавроматти на этом сосредоточен. Мавромати экстремальными способами заявляет исключительно о собственном индивидуализме. Это, разумеется, было актуально в 1990-е. В перформансах Мавроматти много общего с «мистериями» Германа Виноградова. Это индивидуальное творчество, внутрихудожественная рефлексия. А художник, на наш взгляд, должен как можно дальше дистанцироваться от конкретных событий своей частной биографии и не рассматривать их как интересный материал, с которым нужно работать. Он должен отходить от себя и идти в общественное. Быть художником, прежде всего, некомфортно для самого себя.

- То есть акции Войны - это портрет общества?
- Да, это очень верное определение.

- Кто любимые художники группы?
- Нам многие художники нравятся. Например, Вадим Захаров. Захаров очень успешно работал в жанре фотоперформанса. «Ласки и поцелую делают людей уродливыми», «Слоны мешают жить». Это потрясающе.

- Значит, концептуалистов любите?
- Нам вообще концептуалисты нравятся. Мы их ученики. Российские концептуалисты лучше, чем западные. Несмотря на то, что концептуализм – это западное явление, но именно в советской ситуации он обрел законченность. Наш кумир - Андрей Монастырский.

- О галеристах что скажете?
- Прошло время галерей. В галереях просто не интересно: ощущения настоящего никакого. Трудиться на госинституции и то приличней, а для многих бездарей это единственная дорожка вообще. Но галереям капут. Творец, замышляющий новое произведение под формат приютившей его галереи, несущий свой труд туда в волнении, - унылый анахронизм.

- Ваш взгляд на Андрея Ерофеева?
- Сколько бы ни тявкали на Ерофеева интеллектуалы старинные, какие бы дела ни подшивали трупаки министерские, – что это за ругань и против кого? Против самого компетентного человека среди чиновников по современному искусству. Ну, уберут они Андрея, а сами-то как ориентироваться станут, без Вергилия?

- Анатолия Осмоловского забыли.
- Толик Осмоловский - очень здешняя, местная личность, соразмерная. Чувак без образования, особого пластического дара и теоретического чутья инспирировал целую эпоху арта. Если на то пошло, он был главной фигурой 1990-ых. Одна его «баррикада» чего стоит.

- Ваше отношение к акциям Бренера?
- Бренер кажется сейчас наиболее своим, хотя он действует чаще всего в арт-пространстве. Раньше он вызывал на бой Ельцына, а сейчас он своими акциями строит преимущественно взаимоотношения с художественным миром. А мы работаем с широким социальным контекстом. Но все же Бренер создает определенную поэтическую ситуацию, которая обеспечивает нескучность.

Интервью подготовил Алексей Плуцер-Сарно специально для журнала "Частный корреспондент". В интервью использованы фрагменты двух эксклюзивных авторских неопубликованных бесед с группой Война