Дима, что же вы, как неживой. ну не читал я Владимира Сорокина, он мне какой-то пластмассовый, разве только "30 любовь Марины" показалась чуточку естественной, да и, смешно сказать, только до определенного момента, когда коммунист предал главную героиню, да и оказался мелок и лжив, я отвернулся от пропаганды, не смог больше читать передовицу газеты "Правда", стилизованную под передовицу газеты "Правда", я не заплакал, конечно, мне тогда было прекрасно, почти прекрасно, я чувствовал в себе силу и поэтому совсем не заплакал, мне жизнь была важнее литературы, как писателю Набокову на склоне лет по предисловию к "Оригиналу Лауры", хоть я и никогда не мог терпеть бабочек, всегда не мог терпеть шизофренических безмозглых существ абстрактной разноцветной красоты, вернее, никакой и не красоты, а затасканной изысканности узора, но все равно гадко одушевлённых, даже не растений, нет, существ, претендующих на, пусть и слабоумное, мутное, размытое, недалёкое, но постижение капустно-салатовой пелены с голубыми проталинами, внезапно промытыми жёсткой, острой, жёлтой слепотой, я жестоко, пускай и смешно звучит, не мог им простить того, в чем они никак не могли оказаться виноватыми, и тянулся всем освежеванным мясом своей души к мягкому мятному сквозняку честного, казалось, с сердцем вырезанного из автора, шахматного романа - мне, между прочим, больно было, Дима, когда я прочёл циничные инсинуации находчивого литературоведа насчёт наивысшей механической сконструированности, триумфа ненавистного постмодернизма во второй книжке креационно мракобесствующего лепидоптеролога, мне, Дима, конечно, не было больно, враньё, но разозлился я порядочно и отраву сомнения в себя ни на пядь не пустил.
и иногда тревожит меня проскользнувший в тот миг шаткий мотив - что, если кусочки истины, недоступной мне, разбросаны перетасованной шрапнелью по ненавистным мне местам, по неприемлемым голосам и пошлым, бесстрастным похотям шаблонно оригинальных псевдоподростковых имитаций как-бы-необщего какого-нибудь душевного движения, наглой бесвкусной мысли, и я даже не знаю, чего боюсь - того ли, что от неясной сути, способной меня то ли переварить, то ли перевернуть, своим трусливым снобизмом я отрезан, то ли того, что соблазн, страх, аллергия на собственное лукавство меня пересилят, и расставленный по местам и сплетённый нервами воедино мир развалится на чередующиеся квадраты и перестанет существовать