Как я ставил "Двух ангелов..." в табакерке. Часть 5
Потом на репетиции как-то появился Шендерович. И тогда Мохова я потерял совсем. «Я не могу репетировать в два часа ночи!» - едва артикулируя пьяный бред, заявлял он, на полтора часа опоздав на утреннюю репетицию. «Пьеса написана на меня!!!» И шел в кабинет директора, интересоваться бутылкой коньяка. Вижу - Табаков. Светское общение у доски объявлений. Но спектакль не отменяли, никаких оргвыводов никто не собирался делать, и на следующее утро я просыпался с ощущением тягостной неизвестности предстоящего дня. Наконец Мохов пришел трезвый и с порога объявил: - Валера! Я ухожу из театра. Не принимай на свой счет. Ты, конечно, далеко ушел в своем понимании театра, но. … Твои тренинги я делаю со своими студентами… Короче, мне тут все порядком надоело, и я с Апасяном сейчас подписал контракт… Воробей еще успеет ввестись вместо меня.
Это на самом деле было очень благородно. Ведь он мог тянуть почти до премьеры. А сейчас и на самом деле еще можно было ввести Воробьева. Саша Мохов! Спасибо тебе! Ты – благородный человек! Да, было с твоей стороны непонимание по теории. Да, не было с моей стороны понимания твоего поведения. Если бы ты сказал: - «Или он, или я!», - убрали бы меня, конечно. Но ты не стал топить работу, зная, что ее и без тебя есть кому утопить. Ты оказался не мелочным человеком. И поставил по крупному. На Апасяна.
О.П. был в ярости и пытался язвить: - Ну, и зачем он это сделал? Газаров – где теперь? Но у него от горя крыша поехала, это я понимаю, жена умерла. А этот – что? На что он нас променял? (Мат-перемат.)
Хомяков: - Стало быть, не большая у человека оказалась, как вы говорите, «глубина до донышка», Олег Палыч.
У О.П. и на самом деле есть такая присказка. Ее я услышал первый раз, когда на его вопрос «чем удивлять будем?» ответил, что, дескать, «сочинением на глазах у зрителя». На что получил шепотом, секретно косясь на находящегося в это время на сцене Хомякова: - Понимаю!… Но не с такой же «глубиной до донышка»…
Мохов, на мой взгляд, поступил совершенно, как лучший ученик О.П. Он пошел туда, где больше платят. Сейчас он вернулся. «Трудности киноискусства» - так называется монолог Жванецкого.
Воробьев справился с ролью за три дня. В это трудно поверить, но это так. До этого мои отношения с Хомяковым ничто не омрачало. Но теперь оказалось что 1. я им совсем не занимаюсь, 2. слишком много занимаюсь техническими вопросами, 3. все, что я выдумал с Интернетом – рассчитано на узкий круг специалистов и для нормального массового зрителя – не понятно и не смешно. Он очень занервничал. Начались приступы неоправданного хамства. Например, после того, как он одел шапку ушанку набекрень, специально, «посмешнее» (а может и случайно!), я делаю замечание: - Миша! Если так наденешь шапку - можешь уже ничего не играть. До свиданья сцене!
Взрыв негодования: - Если ты ищешь способ уйти, то – не нужно стараться! Можешь, как Невежина, проваливать!
Я онемел от неожиданности. Ничего не понял про Невежину. Но на всякий случай заткнулся. Перерыв. В перерыве подхожу: - Миша! Ты что, с ума сошел? Как ты мог понять, что я тебе говорю до свиданья?! СЦЕНА не получится, если так шапку оденешь. СЦЕНЕ можешь сказать до свиданья! Нельзя такими подробностями пренебрегать!
А он это не понял даже после моих объяснений. Таких нюансов, на счет костюмчика, в театре Табакова не улавливают. Там важно, чтоб было «удобно». И все. Остальное – в руках актера. Режиссеры и художники приходят и уходят, а играют спектакль актеры. Такой вот социально-психологический оптимизм.
Ангелам были придуманы парики. В разное время, как со стороны актеров, так и со стороны Табакова это подвергалось сомнению. Если кто видел «Амадей» то ясно, что О.П. парики сам носить не умеет. Там у него их два. У него с маской всегда проблемы. Потому, что она у него одна на все случаи жизни. Она удачная, но менять на другую – резона нет. Так дешевле. Поэтому, что делать с двумя париками – не нашел. И ученикам не передал. А Воробьев сам себе нашел парик из мочалки. Это – самое смешное место в спектакле: Ликвидатор в длинном хипповском парике приходит к Пашкину в мочалке.
Но я, после того приступа с шапкой, стал побаиваться замечания Хомякову делать. Что еще больше подогрело комплекс «нелюбимого актера». Тогда мне казалось это чудовищной несправедливостью – подозревать меня в том, что я больше внимания уделял Воробьеву. Тот просто фонтанировал импровизацией и придумками. Я же - только фильтровал. Это был полный триумф моей методы. Выучив за одну ночь партитуру, (а не линию жизни персонажа!) Воробьев, банально говоря, просто купался в роли. Конечно, я занимался им больше! Я занимался им до этого шесть лет лабораторий по новой системе, в которой он достиг практического уровня, с которого иногда и меня ловит за руку: - А вот это ты, Сторчак, как в обычном театре рассуждать начинаешь! Взаимоотношения персонажей рассказываешь….
И т.д. в таком духе. Святее папы римского. Все это не сразу пришло. Он когда появился у меня на лаборатории в ДК Сухого - недели две сидел камнем. Задницу боялся оторвать от табуретки. Пока-пока втянулся. Сколько раз мы с ним грохнулись! Сколько совершили ошибок! Какой был накоплен бесценный опыт! На Платоне, на Чехове, на Соллогубе, да на Ионеско! А тут Шендерович. Как два пальца. Когда вместо Мохова назначали Воробьева, я сказал директору, что застрелюсь, если Воробьев сыграет хотя бы средне. Это единственный актер за кого я мог так поручиться. Мише, конечно, было тяжелее. Все время была попытка усидеть на двух стульях. Оба: «А как, с точки зрения персонажа? Если Табаков спросит – что я играю?» То-то и то-то. «Так давай так, и сделаем» Ну, сделай. Сашке это нужно только как алиби. Миша делает. «Ну, как?» Не очень. «Почему?» Потому, что все остальное так не выстроено. Рассогласовка. Партитура ломается. «Выходит, что я тридцать лет до этого занимался ерундой? И теперь мне нужно от всего отказаться?» Нужно. Именно потому, что тридцать лет занимался. Если б не занимался, то и от нечего было бы отказываться.