Просто сюжет нельзя понять. Не понятно, что действие происходит в богатом монастыре, известном чудотворною иконою Спасителя. Не понятно, что Савва задумал эту икону именно взорвать. Именно ее, а не просто так всем подряд кровь пустить. Не понятно зачем Тропинин. Зачем сначала в кальсонах, потом разодетый. Зачем Пелагея. Зачем Олимпиада. Все по верхам. Приблизительность.

Очень понятно зачем Еремей (Царь Ирод) . Это – очень внятная, подробная,  и трогательная актерская работа Ивана Волкова сама по себе. Но не понятны его претензии к монахам. Просто не проходит текст про трех баб которые содержит в деревне один из отцов. Вообще не слышно про обиду имени Царь Ирод. Да, видно, что обижен.

Но почему обижен – не проходит. Конфликт разъедает все эти смыслы атмосферой. Атмосфера ненависти есть, смысла этой атмосферы нет.

Очень был внятный взрыв. Это да. Но не понятно, что между этим взрывом из третьего действия и началом четвертого проходит что-то около суток хотя-бы. Олимпиада все это время валяется отброшенная взрывной волной. Контуженная, наверное. Но ее никто не пытается поднять с грязного пола. У Андреева в пьесе ей нет нужды в медицинской помощи. В спектакле молодой послушник Вася просто трогает зачем-то ее ручку раз десять и мечется по усыпанному горелой трухой полу.

 А это ведь совсем уже другое место действия! И другое время!

Действие как таковое отсутствует в принципе.
И как перемена. И как это обычно понимают актеры – типа «физическое действие».
Все занимаются мизансценированием под контровые лучи прожекторов. Очень скульптурно получается, да. Красотища. Немножко не из этой оперы, но зато быстро надоедает.

Мелочь, конечно, но абсолютно не понятно, зачем нужно было разделять зрительный зал на две противопоставленные друг другу стороны. В Италии когда мы дурачились в Пиранделло , так было удобнее кидаться друг в друга тортом. И там пространство театрального зала было симметричное. А здесь нет. И совсем не цирковая предполагается ситуация.
Не понятно, зачем одним зрителям отвлекаться на других.

И нельзя же керосиновую лампу начала ХХ века ставить впритык к осветительному прожектору над советским радиатором. Это уже моветон какой-то.

В итоге стремления молодых актеров к органике к финалу спектакля все скатывается в детский сад какой-то.
Хотя все - такие крутые, с правильной русской речью, поставленными голосами. А у некоторых, как например у Дмитрия Волкова (Сперанского) – совершенно оригинальное чувство юмора.

У Андреева важна бытовая подробность: «Летний жаркий полдень,
тишина; изредка под окном прокудахчет курица;
через каждые полчаса на монастырской колокольне бьют часы: 
перед тем как ударить, они долго и непонятно вызванивают что-то.» 

«Вблизи монастыря. Большая дорога, наискось пересекающая сцену. 
По ту сторону дороги - через реку - широкий вид на 
окрестности: луга, леса, села с горящими на солнце крестами
церквей. Направо вдали, на выступе горы, над блестящей 
излучиной реки видна часть монастырских стен и башен. 
По эту сторону дороги бугроватое место, покрытое сильно 
притоптанной травой.

Раннее солнечное утро; часов пять-шесть. Над лугами 
кое-где туман, медленно рассеивающийся.   По дороге 
изредка проходят богомольцы, торопящиеся к монастырю,
провозят повозки с калеками и уродами. 
Со стороны монастыря приносится гул многотысячной, 
чем-то радостно возбужденной толпы. 
Отдельных голосов   не   слышно, но чувствуется пение 
слепцов, крики, радостный, торопливый, частый говор. 
Впечатление той же стихийности и силы. 
Через равные промежутки, как волна, крик упадает, 
и тогда ясно слышно пение слепцов.»

И в этих двух ремарках смысла и красоты раз в сто больше чем в описанном выше четырехчасовом скульптурализме.