М. Цветаева (продолжение)
Февраль2004
Читала прозу Бродского. Очень интересно его мнение: влияет ли горе (неприятности) на всплеск творчества. Он уверен, что несчастье разрушает личность и не может быть источником творчества. Мол, Цветаева до своих несчастий сложилась, как поэт. Будь революция или не была бы, а она все равно была бы огромным поэтом.
Ещё такая мысль : «Искусство и инстинкт продолжения рода схожи в том плане, что оба сублимируют творческую энергию, и потому равноправны». По моему, это «Поэтому» не из чего не следует. Если схожи, то необязательно равноправны. Да и схожи ли? Искусство сублимирует творческую энергию, это приемлемо. Но при чем тут инстинкт продолжения рода? «Дурацкое дело – нехитрое» Какое тут творчество? Одно пыхтение, вызванное инстинктом, и удовольствие, как всякое удовлетворение любого инстинкта. Вот эти заносы Бродского, эффектные, потому что парадоксальные, но настолько однобокие, что диву даешься – сам что ли не видит? И вспоминаешь Цветаеву: чтобы продать рукопись – готова на все. Желтая кофта Маяковского – это чтобы рукописи покупали, ничего больше. А рукопись продать надо, чтобы не думать о быте, чтобы писать и писать. Она осознавала, что является даром для человечества, что ее надо беречь и пестовать, она – рупор. А вот статья ИБ об Одене - замечательная эта цитата о прощении временем человеческих слабостей поэтов, потому что ими (поэтами) жив язык.
«Время, которое нетерпимо
К храбрости и невинности
И быстро остывает
К физической красоте,

Боготворит язык и прощает
Всех, кем он жив;
Прощает трусость, тщеславие,
Венчает их головы лавром…
(Оден. Подстрочный перевод Бродского).

Действительно, поэт продолжает жить во времени своим творчеством, его имя и облик не только на памятнике над могилой, оно повторяется в сборниках, цитатах, его поют, его читают, ему посвящаются статьи, его биография изучается, а стихи, даже неизданные при жизни, вдруг всплывают через десятки и даже сотни лет, только бы жива была культура. Иметь поэтический дар, это иметь заявку на бессмертие, не физическое, конечно, не личное для тела, на бессмертие своей души здесь на Земле, и своего имени и облика. Конечно, кто пишет, тот в последнюю очередь это держит в уме. Мало того, если ты свой дар отдал на службу чему-то (Маяковский), то твои ошибки тоже будут обсуждаться, а стихи, отданные идее, будут порицаться. Т.е. ты в памяти будешь не только триумфатором, победившим время (в отличие от толпы), но и изгоем. Но в любом качестве ты не умрешь, и твой душевный опыт будет также ценен в веках, как и опыт любого твоего собрата, отдавшего свою душу на общее обозрение.

Март 2004-08-03
Читаю Швейцер опять о Цветаевой – купила.
Она очень хорошо перешла от Парнок к новой Цветаевой, которая вырвалась на простор вседозволенности, похоже – объясняет именно тем, что она испытала гоморрский грех, и хотя с Парнок порвала, но он (грех) в ней открыл шлюзы сдержанности и благости

14.04.004
Апрель2004
Дочитала «Цветаеву» Швейцер. Какая же все ужасная судьба – у нее самой, а у ее детей! Бедный Мур – в 16 лет остаться вовсе без родителей и родни. Как все же нескладно у него было. Вот еще один пример, что от воспитания характер не зависит, зависит от манады, что вселилась при рождении. И еще мне пришло в голову – гений, что живет в поэте («творце»), никак не диктует ему поведение, это что-то отдельное от человеческой судьбы, личности. Т.е. личность может формироваться под влиянием ощущения своей одаренности, мучиться, гордиться, задавать себе жизненную цель, исходя из факта своей одаренности. Но гений за это не несет ответственности и отлетает напрочь при умирании (физическом) личности. И тогда уже личность идет на Высший суд именно за свои поступки, как личности, человека. Его поэтический дар на суд не представляется – это не он. В том его, человека, заслуги нет. Заслуга – реализовался дар или нет, но свою человеческую сущность личность разрушать не в праве. Доказательство (для меня) в судьбах тех поэтов и поэтесс, что попирали нравственные нормы и заповеди. Их грехи пали не только на них самих, но и на детей. Что Ариадна, что Георгий – это же кошмар, а не судьбы. Не знаешь, кого жальче. А за что? Ну ладно Ариадна – ее судьба – это сотни тысячи жертв сталинских времен, но Георгий-то – за что? Что мать при ее жизни не ценил? Так в этом возрасте кто этим не грешил, тем более у такой матери! Но Георгий совершенно оказался без поддержки и защиты, подросток – и Марина его оставляет! Это при ее то поисках «надобы во мне». Всем себя предлагала, а сына бросила – живи один! Пусть тебя чужие люди в жизнь выводят – в войну, в эвакуации, без кого-то близких. Уму непостижимо! Ее биографы оправдывают – истощились силы, не видела дальнейшего смысла, измоталась. Все это так, но мать – прежде всего мать, сохранить птенца, первейший инстинкт, а она и Ирину потеряла, и Алю «потеряла» пусть не физически, но душевно (та, бедная, потом всю жизнь отмаливала свой отход от матери, в эмиграции произошедший), а уж Мура – просто предала, как мать – предала. И «оттуда» не помогала, не защищала, наверное, земные грехи отмаливала – самоубийство, в том числе.
Июль 2004
Купила себе «Записные книжки Цветаевой». Какая у нее есть интересная мысль, которая и мне подходит и многим:
«Не могу» - естественные границы человеческой души. Снимите их – душа сольётся с хаосом, следовательно, перестанет быть… При отпадении каждого моего «не могу» у меня двойное чувство презрения к себе и легкости: еще немножко меньше меня!» (МЦ)

Т.е. мы все родимся с четким для себя критерием: «не могу» то-то и то-то. Но жизнь и окружающие заставляют корректировать собственные «не могу» (т.е. «не могу так делать, как не хочу»), и вот ты – такой, как все, и чем больше такой, как все, тем более людям с тобою проще жить, и ты приемлем в людях. Цветаева, как «призванная», не могла и не хотела и берегла себя, чтобы не смешаться с другими, презирала, если уступала, но и ощущала легкость, что нивелировалась – жить легче, но себя теряла. Трагична! Все объяснения ее странностей – кольца, невнимание в одежде, манера говорить, не глядя в глаза… Совершенно на голову не наденешь в рассуждении об Ирине, вроде не мать о дочери, а не любящая животных о приблудной собачонке. Она в отношении близких была лишена моральных принципов. Слово «долг» ненавидела. От нее могли только те ощущать тепло, кого она «любила», остальных она просто отшвыривала или буквально, или холодом. Неземная женщина!

Цветаева, как любящая и даже долго под присмотром матери обучающаяся игре на рояле, в своих стихах очень гармонию использовала, музыкальные ритмы. То же у Пастернака - он так же вложил в стихи музыку, в которой был виртуоз. Может, тут объяснение - почему дворянские поэты отличались музыкальностью стиха? – они же все учились музыке, танцам, ритму и мелодии.
2.08.04
Читаю записные книжки Цветаевой.
1914 год. Цветаева: «Я не знаю женщины, талантливее себя к стихам. – Нужно было бы сказать – человека. .. В своих стихах я уверена непоколебимо».
Её преклонение перед Ахматовой… Мне кажется, это ее выплеснувшее в стихах восхищение – ожидание ответа, мол, и ты – сестра, и ты – не хуже. Но АА не была так открыта наружу, наоборот – всё старалась скрыть, зашифровать, чтобы собственную личность задрапировать и увести в тень. Если бы МЦ имела тот же темперамент, что и АА, то у нее и таких бы стихов не было. Она совсем другая, она понимала АА – как поэта, она была готова воспринять и тот Ахматовский стиль, но писать им она не могла и не хотела. Ахматова - обузданная стихия, Цветаева – беспредельна).
Цветаева: «…написав, читаю, как новое, не свое и поражаюсь» - Вот! Если удачно получилось, то поражаешься, что ты это мог сделать.
Она очень любит себя. Свой талант, свою внешность (1914 год), свою фигуру, свой гардероб, свою Алю, своего Сережа. У нее все – самое лучшее. Отсюда полная уверенность в своей непогрешимости – требовательность (Аля, двухлетняя, ела шпинат 45 минут, выпихивая и рыдая, но мать была непреклонна-« любящая мать»). А как она перебирает варианты изложения одной и той же мысли и выбирает безукоризненный по музыкальности («В ложечке розового варенья – вся 1001 Ночь… Проза должна быть музыкальной»), вот что ей дали материнские уроки музыки.
Удивлялась любви к себе, удивлялась, когда не любили, но больше всего удивлялась, когда человек был к ней равнодушен. Когда же она не удивлялась? А вот уже гораздо позже: «Любование моей наружностью меня удивляет почти так же, как любовь к моим стихам, и совершенно так же, как не-любование - моей сущностью» (т.е. тем, кто в ней «сидел»). Она себя выше своих стихов ценила.
Великая ненависть к типу женщин «княжна Марья»: юродивая покорность отцу, слезливые письма к Жюли, страстное желание замужества. МЦ подкоркой понимает, что этот тип, не имея ничего, чем богата сама МЦ, тем не менее, будет иметь все на этой земле, чего МЦ будет лишена. Эта ненависть к «курицам». МЦ даже мысли не допускает, что «княжны Марьи» - это матери, чье призвание – нести свою ношу: семья, муж, дети, делать их счастье и быть этим удовлетворенными. Их никто не будет помнить, кроме детей и внуков, если только доживут. Они, Марьи, поддерживают жизнь на земле, а поэты (МЦ) придают ей смысл, и потому поэты «переживут» память о лишь поддерживающих жизнь(княжон Марий).
Вот еще у МЦ: «Вся пресловутая «фантазия» поэтов – не что иное, как точность наблюдений и передачи. Все существует с начала века. Но не все – так – названо.- Дело поэта – заново крестить мир.» Это же, по моему, касается и открытий. Все существует от века, и гении в науке (а потом – в технике) – все это «наблюдают и передают (и приспосабливают) к пользованию людьми. Поэзия – это тоже голос духа, «приспособленный» к людскому восприятию. У нее очень много точных афоризмов – поэтическая точность наблюдений и формулировок.
Иногда ее «заносит»: «Не женщина дарит мужчине ребенка, а мужчина – женщине. Отсюда возмущение женщины, когда у нее хотят отнять ребенка (подарок), - и вечная, бесконечная – за ребенка – благодарность». А по-моему, пока ребенок маленький – благодарность ему самому, что он есть, что с ним так хорошо. При чем тут мужчина? И какая вечность, когда выросший ребенок – уходит, отходит.
Здесь полное непонимание института семьи (МЦ: «Семья… Да, скучно, да, сердце не бьется… Не лучше ли: друг, любовник?»), неготовность следовать правилам этого института, игра, дорого потом ей, МЦ, обошедшаяся. Она – человек-эмоция. То для нее дети – первый сорт, то – она их терпеть не может (МЦ: «Не люблю (не моя стихия) детей…»), даже собственных. МЦ: «Взрослые не понимают детей. Да, но как дети не понимают взрослых! И зачем они вместе?» И это пишет мать, женщина 24-х лет. Или вот: «Предательство указывает на любовь. Нельзя предать знакомого». Указывает, да только на прошедшую любовь, т.е. нелюбовь. Прошедшее – не в счет, предательства не оправдывает, что когда-то любили, а вообще предать можно и знакомого. Предают – доверившегося. Любви (перед предательством) может и не быть, может быть приязнь, дружба.
Много объяснений ее поведения и пристрастий, которые удивляли людей и осуждались, отмечались, как странность. МЦ: «Глаза и голос, это слишком много сразу. Поэтому, когда слышу голос, опускаю глаза», «… ничто во мне не было причудой, все – каждое кольцо! – необходимостью, не для людей, для собственной души», «Почему мне совсем не стыдно быть плохо одетой – и так бесконечно-стыдно – хорошо одетой?!» (Ну вот что это? Гордыня запредельная? А ведь раньше до революции – сколько перечислений своего гардероба, просто щеголиха!)...
А вот хорошо: «В мире ограниченное количество душ и неограниченное количество тел». Может, так и есть? (Прости, Господи!), но то, что она «допускает», даже уверена в переселение душ – это однозначно: надеется « в следующей жизни» родиться в любимой Германии. И предчувствия: «Бог, создавая меня, сказал: Я создал тебя так, что ты неизбежно должна сломать себе шею. Смотри не ломай!», и еще: «Я, конечно, кончу самоубийством… И может быть я умру не оттого, что здесь плохо, а оттого, что «там хорошо», «Я, более чем кто-либо достойна умереть через кровь, с грустью думаю о том, что неизбежно умру в петле». (Напророчила!) О поэтах: «Слово – вторая плоть человека. Триединство: душа, тело, слово. Поэтому – совершенен только поэт».
А вот она об источнике вдохновения: «Что мне нужно в мире? Собственное волнение, высшая точка своей души. Наисильнейшее напряжение. Любое средство – лучшее.»
Как наркоман, она искала этого «наисильнейшего напряжения», не заботясь – во что это ей может обойтись. Подорванная психика, неврастения, неадекватное поведение. Она искала страсти. И Ирина – это так больно читать, такая МЦ в отношении к Ирине – монстр. «Случайный ребенок». Да ей бы, когда она родила Алю, сказали бы, что она назовет вторую девочку «случайным ребенком», она бы глаза, наверное, выцарапала говорящему от возмущения. (Что же произошло с Мариной за эти 5 лет? Отвращение к долгу, все обязанности превращает в приключения). Еще Марина-мать - о 18-тилетней Але: «Стоило мне убивать на неё жизнь? Порождать её 18-ти лет, отдавать ей свою молодость и в Революцию – свои последние силы???» И об Ирине: «Ирина – …случайный ребёнок. Я с неё не чувствую никакой связи», и позже - и запоздалый вопль: «Ирина! Если есть небо, ты на небе, пойми и прости меня, бывшую тебе дурной матерью, не сумевшую перебороть неприязнь к твоей тёмной непонятной сущности.- Зачем ты пришла? – Голодать – петь «Ай дуду», ходить по кровати, трясти решетку, качаться, слушать крики…» И констатация: «На одного маленького ребёнка в мире не хватило любви».
История Марины и Ирины (она никак больше не называла эту малышку, умершую в приюте от голода в возрасте неполных 3-х лет) – ужасна. Уж и не знаю, как можно говорить о «нормальной» или «ненормальной» матери, если оставить Ирину в жизни Марины, а не стереть до дыр этот «эпизод».
А вот с Георгием (воплощенной мечтой Марины о сыне) – всё было с точностью до наоборот. Хотя и ему не позавидуешь. Потому что и с ним Марина была верна своему постулату - признавала два вида собственности – на рукописи и на детей.
Вот одно из лучших её стихотворений, стихотворение-предсказание.
ТЕБЕ -- ЧЕРЕЗ СТО ЛЕТ

К тебе,имеющему быть рожденным
Столетие спустя, как отдышу,-
Из самых недр -- как на смерть осужденный,
Своей рукой пишу:

-- Друг! не ищи меня! Другая мода!
Меня не помнят даже старики.
-- Ртом не достать! -- Через летейски воды
Протягиваю две руки

Как два костра, глаза твои я вижу,
Пылающие мне в могилу -- в ад,-
Ту видящие, что рукой не движет,
Умершую сто лет назад.

Со мной в руке -- почти что горстка пыли --
Мои стихи! -- я вижу: на ветру
Ты ищешь дом, где родилась я -- или
В котором я умру.

На встречных женщин -- тех, живых, счастливых,
Горжусь, как смотришь, и ловлю слова:
-- Сборище самозванок! Все мертвы вы!
Она одна жива!

Я ей служил служеньем добровольца!
Все тайны знал, весь склад ее перстней!
Грабительницы мертвых! Эти кольца
Украдены у ней!

О, сто моих колец! Мне тянет жилы,
Раскаиваюсь в первый раз,
Что столько я их вкривь и вкось дарила, --
Тебя не дождалась!

И грустно мне еще, что в этот вечер,
Сегодняшний -- так долго шла я вслед
Садящемуся солнцу, -- и навстречу
Тебе -- через сто лет.

Бьюсь об заклад, что бросишь ты проклятье
Моим друзьям во мглу могил:
-- Все восхваляли! Розового платья
Никто не подарил!

Кто бескорыстней был?! -- Нет, я корыстна!
Раз не убьешь, -- корысти нет скрывать,
Что я у всех выпрашивала письма,
Чтоб ночью целовать.

Сказать? -- Скажу! Небытие -- условность.
Ты мне сейчас -- страстнейший из гостей,
И ты откажешь перлу всех любовниц
Во имя той -- костей.
(Август 1919)

(Ух, это окончание! Это срывание покровов, обнажение сути…)

"Розового платья никто не подарил"? Судя по записям в её «записных книжках» -это одна из её «мечт» образца 1919 года: «Розовое платье, о котором я так мечтаю и которого у меня. вероятней всего не будет: 1) потому что никто из вас мне его не подарит…розовое платье для меня также природно, как и мои золотые волосы». Марина Цветаева, про признанию своего окружения, была очень красива, но всего лишь 8 лет: с 18-ти (когда она полюбила и вышла замуж за Эфрона) и до 26-ти лет. Потом Революция, голод, эмиграция и борьба с Жизнью.
Или вот мнение Цветаевой: «Раз есть Пушкин, зачем Марина Цветаева. Согласна. Но: раз есть Пушкин, - зачем Иван Бунин? (Еще более – согласна!)»