Я не стану излагать биографию Бедреддина Симави. Кто захочет подробностей, найдет легко. Главное, что этот человек, живший на рубеже XIV и XV веков, всю жизнь искал путь к истине и справедливости. К 70 годам он стал величайшим из живших в те времена богословов и юристов исламского мира, чьи теологически суждения воспринимались безоговорочно, а приговоры были истиной в последней инстанции от Гранады до Дели и от Казани до Занзибара. В поисках истины он стал суфием, как считалось,  одним из очень немногих, нашедших путь к единению с Божеством. Однако, придя к выводу, что одинокая душа не может достичь праведности, в то время когда другие души пребывают в рабстве, разработал собственное учение, согласно которому мир един, а раз так, единым должен стать и человеческий род, отринув все второстепенное, что разделяет и ссорит людей. Согласно проповедям Бедреддина, как вода и хлеб остаются водой и хлебом, называют ли их по-турецки, по-гречески, по-еврейски или по-болгарски, так и богу безразлично, называют ли его Богом, Иеговой или Аллахом. Все веры равнозначны, учил он, ни одна не лучше и не хуже другой, а раз так, то мусульманам, католикам, православным и иудеям незачем враждовать друг с другом. Ему верили очень многие. Даже султан Муса, которого он учил с детства и в котором видел «идеального государя». Но Муса погиб в борьбе с братом Мехмедом, и Бедреддин, до тех пор не вмешивавшийся в светские дела, решил, что не имеет более права оставаться в стороне. Он поднял знамя Войны за Справедливость, и к нему пошли люди. Мусульмане, христиане, иудеи, турки, греки, армяне, славяне, крестьяне, ремесленники, феодалы всех рангов, короче говоря, все-все-все. Судя по летописям, в ходе боев не было даже эксцессов, свойственных такого рода событиям – авторитет Бедреддина был так велик, что повстанцы, по свидетельству очевидца, «не убили никого без крайней нужды, не отняли ничего, нажитого честно, и не оскорбили ни одной женщины». Как ни парадоксально, Но кончилось все, как всегда. Тысячи погибли. Сотни пошли на плаху. Сам шейх попал в плен. Что его надо казнить, у султана сомнений не было, а поскольку, по правилам, осудить духовное лицо на смерть мог только суд равных, Мехмед I собрал диван шейхов и улемов, услужливо выполнивших заказ. И вот тут-то возникли сложности. Как богослов и юрист, и формально, и неформально, осужденный стоял настолько выше всех осудивших (многие были его учениками), что вступление приговора (не то, что смертного, а любого) в силу невозможно было без утверждения… самим приговоренным. И не устно, в кулуарах, а явно, публично, с обоснованием, подписью и личной печаткой. Иначе никак. Более того, сами судьи, согласно нерушимой субординации, могли подписать приговор лишь вслед за улам-аль-улама. Султан Мехмед бесился, пытался купить первую подпись, однако совет улемов каирской "Аль-Азхар" предупредил, что любой, кто сделает это, "будет приравнен к шииту", и даже самые жадные перестали слышать посулы. А что его величество (еще не халиф, халифами его наследники стали лишь век спустя) мог поделать? Ничего. Даже удавить втихомолку. Ибо поступить так с высшим авторитетом уммы означало бы оттолкнуть не только всех исламских государей, но и, что страшнее, озлобить все духовенство. В том числе, и орден "Бекташи", то есть янычарских наставников. В итоге, пришли к единственно возможному решению: приговор переписать,  заменив виселицу ссылкой в далекую уютную Гранаду. Или в Мекку. За такой вариант высказались все. Согласился и султан. Но последнее, окончательное слово принадлежало опять же Бедреддину. И сказал он: «Я собрал людей, посулив им скорое Царство Справедливости, и повел поверивших мне за собой. И вот пошедшие за мной мертвы, а поверившие мне страдают, и у меня, обещавшего им рай и взявшего на себя руководство, нет права не разделить с ними их судьбу». Так он сказал, и сказав, разорвал фетву и на листе пергамента начертал смертный приговор, скрепив его  подписью и печатью. Вот и все. Если вы ждете от меня комментариев, то – зря. Комментариев не будет…