Надоело. Опять, в который уже раз и который уже оппонент из числа «чистых демократов» заявляет, что, мол, чего и ждать от России, если даже великий поэт Лермонтов заклеймил изначальную склонность к рабству. «Страна рабов, страна господ», понимаешь, да еще к тому же и «немытая». Достали. Берем текст и начинаем рассуждать…

Итак:
Прощай, немытая Россия,
Страна рабов, страна господ,
И вы, мундиры голубые,
И ты, им преданный народ.
Быть может, за стеной Кавказа
Сокроюсь от твоих пашей,
От их всевидящего глаза,
От их всеслышащих ушей.
Что мы тут видим? Прежде всего, видим, что народ, в понимании автора, вовсе не «угнетен». А, напротив, «предан» властям (то есть, слушается их не из страха, а по доброй воле). Или (менее вероятно, но допустим) «предан» (передан) «им» кем-то. Но – опять же – «предан» кому? Сказано очень четко: «голубым мундирам». То есть, речь идет только о государственной системе, но не о крепостничестве. Иными словами, стихотворение, по сути, резкий наезд на конкретную государственную контору – 3 отделение ЕИВ канцелярии, сиречь на жандармов. А почему? И это не секрет. Жандармы, понимаешь, поэта обидели – аккурат в апреле 1841-го в административном порядке, чуть ли не под конвоем выгнали из Питера. Без причины? Не-а. Михаил Юрьевич, офицер действующей армии, без спроса просрочил отпуск и не собирался уезжать. За самоволку и вообще-то не хвалят, но армия-то была не просто армия, а армия воюющая, так что это уже не самоволка, а чистой воды дезертирство. Однако наш герой рассержен всерьез. Еще и потому, что никто не вступился. А кто может вступиться в такой ситуации? Тут еще слава Богу, что дело без крепости обошлось. Но этого парень понимать не желает, в нем «эго» бушует. Вот и пишет злобный стих, изливая желчь (а ведь и вообще был желчен и нервен, недаром же за полтора года службы на Кавказе лечился на водах от «нервических колик» аж трижды). Месть, конечно, отложенная, но страшная: плевок талантливого литератора, как еще один классик писал, «страшнее пистолета». Пушкин, например, как обхамил Воронцова, так тот в памяти потомков остался «полуневеждой, полуподлецом», да еще и «полугероем». Хотя ведь  и героем был самым настоящим, и одним из образованнейших людей России - куда там 20-летнему сопляку-недоучке («мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь») Пушкину, а вся «подлость» графа состояла в том, что не пожелал, понимаешь, терпеть, что столичный бездельник подбивает клинья к Елизавете Ксаверьевне. Но Пушкин был хоть веселый, сексуально обеспеченный, да и о семье ему думать надо было, а Лермонтов – злой и склочный, и девушки его не любили. Так что заодно с «голубыми мундирами», оформившими высылку из столицы, и «им преданным народом», не пожелавшим вступиться за фактического дезертира, обосрал юноша и Россию как таковую. «Немытая» она, видите ли. А почему, собственно? Неужели потому, что крепостническая? Не-а. Лермонтов – не Рылеев. «Вольность» его, судя по творческому наследию, не интересует. Индивидуалист он, солипсист и эгоцентрик. И не Некрасов. В его творчестве, довольно обширном, днем с огнем не найдешь ни слова о «тяжкой участи» крестьянства. Романтика, лирика, военные вирши, экзотика, сатира, бунт личности - это сколько угодно, даже порнушка имеется, а вот насчет «униженных и оскорбленных» - тишина. Да и полученные от бабушки «оброчные» (крестьянские!) деньги тратит он весьма лихо, еще и пеняя в письмах, что можно бы присылать и побольше. Но вот что интересно. Вплоть до весны 1837-го на Лермонтова никто особого внимания не обращал. Он-то писал, и писал много, но признавать его никто не хотел. В принципе, и поделом. Не заслуживал. Кто, в самом деле, сейчас помнит «Исмаил-бея» и «Литвинку»? Никто, кроме специалистов и особо изысканных натур. А среди современных поэту читателей если что-то и пользовалось популярностью, так разче что «Юнкерские поэмы» - ерничество в стиле незабвенного «Луки Мудищева» или «Гавриилиады», но это ж достаточно специфическое чтение, на нем в бессмертие если и войдешь, то разве что раком. Да и вообще, жизнь не удалась: девушки по-прежнему нос воротят, стихи в стол идут, даже в университете не прижился по лени и склочности. А тут еще и смерть Пушкина: на встречу с АС возлагались такие надежды, а вышел облом. Короче говоря, "На смерть Поэта" – не просто стихотворение, а наскоро зарифмованная истерика. Причем еще и не совсем о том, о чем полагается думать. Про «погиб Поэт» и «не мог он видеть нашей славы» мы все со школьной скамьи знаем, но стих0то длинный, и до конца мало кто его помнит. И зря. Потому как основная мысль подается, как положено, под конец. Помните? - "А вы, надменные потомки Известной подлостью прославленных отцов, Пятою рабскою поправшие обломки Игрою счастия обиженных родов!". Вот, оказывается, в чем причина! С какой, то есть, стати кто-то, благодаря «известной подлости отцов» (вслух такое не говорится, но намек на убийства Павла и Петра III прозрачен) имеет кайф стоять у трона, в то время как кто-то более достойный (ну хорошо, не Лермонтовы, им вообще не по чину, но Арсеньевы или, на худой конец, Столыпины!) обижены «Игрою счастия»? Типа, блин, вот не повезло моей родне вовремя оказаться в Ропше или Михайловском замке, так что ж, я, такой неповторимый, теперь за это страдать должен?!!! Но вот что интересно: стихотворение, с точки зрения поэзии очень корявое (куда там до Пушкина), чистой воды рифмованная публицистика типа евтушенковских «Наследников Сталина» наконец-то делает Лермонтову имя и популярность. Именно потому, что публицистика. Общественность, ранее Лермонтова в упор не видевшая, отныне возводит его в кумиры. А как же! Поругать власть вообще, а уж верхушку, приближенную к Особе,  «общество», к Особе не приближенное, всегда  любит, но в жесткие времена предпочитает делать это на кухне, обсуждая новинки «самиздата» и восторгаясь смельчаками-авторами. Причем, чем круче автор «наезжает» (талант тут второстепенен), тем  популярнее становится. С этого момента Михаил Юрьевич, парень обидчивый, закомплексованный и амбициозный, крайне остро переживавший равнодушие публики, расцветает. Он нашел свою нишу и намерен никому её не уступать. В связи с чем его стихи становятся все более, на грани фола злобными. И чем злобнее они, тем более «на ура» встречает их общественность, вне зависимости от литературных достоинств. Гениальным объявляется каждое слово, в том числе и полный отстой; разумеется, теперь тот досадный факт, что ранее "стихи гения" публика не очень замечала, эта же публика теперь объсняет происками цензуры.  Грубо говоря, если Пушкин был в общественном мнении чем-то вроде раннего Евтушенко (легкая фронда без последствий) с тенденцией ухода в «рождественство», то Лермонтов, пометавшись, становится... нет, не Высоцким, туда не дотягивает! - скорее «Галичем». Такой себе обличитель режима на потребу салонным бунтарям и нарождающейся образованщине. Сперва наощупь, по наитию, а потом уже и сознательно: ничуть не сомневаюсь, что Белинский, с которым юный мизантроп тесно общался на водах во время «ссылки», не преминул подробнейше объяснить «непонятому гению», что к чему. Так что России еще повезло, что она просто «немытая», мог припечатать и покруче. А проживи чуть подольше, так и припечатал бы. Вне всякой зависимости от проблем крепостного права…