|
|
Пишет putnik1 (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} putnik1)@ 2010-08-30 10:36:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
БУНТАРИ И САТРАПЫ (2)
Начало здесь.
Шантаж с последствиями
Сталкиваясь иногда с оппонентами, утверждающими, что, дескать, «ладно, Восточная Грузия ушла под Империю по закону, по царской просьбе, но уж Западная-то точно была незаконно оккупирована», в недоумении развожу руками. Да, действительно, карликовые княжества Колхиды перешли под протекторат России, заключив с ней (в 1804-1810 годах) полноценные договоры. Вроде тех, которые заключала Англия с княжествами Индии. Полностью и «на вечные времена» уступая Империи контроль за своей внешней политикой, они – тоже полностью – сохраняли внутренний суверенитет и даже, в отличие от тех же раджей Индостана, не обязаны были платить дань. Однако, как известно, договоры должны соблюдаться, а если не соблюдаются, утрачивают силу. Нарушение Соломоном II Элазнаурского трактата и переход его на сторону турок в 1804-м превратило Имерети в одну из воюющих сторон, после чего аннексия царства по праву завоевания стала столь же юридически безупречным актом, что и, скажем, аннексия Пруссией Ганновера или Сицилии Пьемонтом. Аналогично и с Гурией. Переход последнего тамошнего «владетельного» Давида Гуриели на сторону османов во время войны 1828-1829 годов привел к изгнанию из княжества династии, правившей им около трех веков. Но, что важно, не к упразднению самого княжества. Оно по-прежнему оставалось автономным вассалом и по-прежнему не платило налогов, однако рулил теперь не род Гуриели, а Совет Князей во главе с русским офицером, имевшим право окончательного арбитража. Во внутренние дела Империя по-прежнему не вмешивалась, князьям, внезапно ставшим полным хозяевами края, такая ситуация очень нравилась, так что лет десять в Гурии все было куда лучше и спокойнее, нежели где-нибудь еще. Однако в 1840-м в Петербурге решили, что с ситуацией «ни туда, ни сюда» пора кончать и объявили о присоединении княжества к Грузино-Имеретинской губернии (вековая мечта имеретинских царей) по праву все того же завоевания. Князей, привыкших к почти полной вседозволенности, такой оборот событий не слишком обрадовал, но в качестве пряника им оставили право собирать с крестьян традиционные налоги, так что особых протестов «сверху» не последовало. А вот «низы» оказались в положении очень непростом (общеимперские-то налоги никто, разумеется, не отменял), и начали сердиться, в связи с чем заволновались и князья, поскольку местное население было (постоянные ж междоусобицы!) и вооружено неплохо, и навыки к стрельбе имело. Естественно, пошли разъяснения типа мы ж ничего, сколько всегда брали, столько и сейчас берем, а во всем виноваты русские, вот с них и спрашивайте. Под сурдинку активизировалась и агентура Турции, все еще по инерции считающей край своей вотчиной. Поползли умело пущенные слухи, и очередной, – о якобы предстоящем наборе гурийцев в армию, чего в реале не было и в помине, - в конце концов, сыграл нужную музыку.
В мае 1841 года в селе Асети начался бунт, очень быстро набравший неожиданно крутые обороты. Неплохо вооруженная и все более возрастающая в числе толпа двинулась к турецкой границе, надеясь, что тамошнее начальство поможет выгнать из Гурии русских, а там, глядишь, приедет и князь, и все будет, как раньше. В планы турок это, однако, ни с какой стороны не входило, у них вообще в тот момент были очередные сложности с Египтом, так что мятежникам (уже около 7000 человек) пришлось решать, что делать дальше по обстоятельствам. Назад пути все равно не было. Всего за три-четыре дня под их контролем оказались практически все городки и села края, кроме стольного града Озургети, где находился единственный на всю Гурию войсковой отряд (то ли 150, то ли 200 штыков) под командованием полковника Брусилова. В августе, сделав попытку навести порядок, полковник вынужден был отступить под напором пятитысячной толпы у деревни Гогорети и занять оборону в столице, тотчас осажденной бунтовщиками. Надо сказать, сперва повстанцы и дворяне выступали как бы единым фронтом, но вскоре законы природы взяли свое: народ начал вводить справедливость на местах, раскулачивая хозяйские амбары, что тут же изменило приподнятое настроение местных дворян на угнетенное. Последовала просьба о помощи к мегрельскому князю, но его дружину, явившуюся крестьян шапками закидывать, бунтовщики, летя на волне успеха, опрокинули и выгнали обратно в Мегрелию пинками. Та же участь постигла и отряд дворянского ополчения из Имерети. Теперь князья уже мечтали только о том, чтобы вмешалось правительство, но в Тифлисе, неплохо понимая расклад, медлили, давая возможность гурийской элите понять, с чем можно шутить, а с чем не очень. Только в сентябре в Гурию вступил еще один отряд регулярных войск, 211 штыков во главе с капитаном Шавгулидзе, после чего в решающей стычке около Озургети мятежники, наконец, потерпели поражение, потеряв и самого талантливого своего лидера, некоего Абеса Болквадзе. Современные грузинские историки пишут, что он «был убит без суда», но представить себе правильное судопроизводство на поле боя я лично затрудняюсь. На этом все кончилось. Начались разборы полетов. 52 активных бунтаря угодили в Кутаисскую тюрьму, 17 из них были приговорены к повешению, остальные к каторге. Однако Николай I, высказавшись в том смысле, что «не эти бедняги виноваты, не их и наказывать», смертные приговоры не утвердил, заменив и петли, и каторгу ссылкой на «вольное поселение». Гурия вновь присягнула на верность Империи. И что интересно, спустя 13 лет, когда турки вторглись в пределы России, рассчитывая на поддержку обиженного, по их мнению, местного населения, никакой поддержки они не встретили, даже со стороны рода Гуриели, которым, казалось бы, сам Бог велел. Но об этом уже рассказано в предыдущей главе.
Хотим как в Имерети!
В отличие от гурийских родичей, мегрельские Дадиани договор соблюдали честно и дотошно, не поддавшись ни на какие соблазны даже в период Крымской войны, когда в Зугдиди стояли турки, а с княгиней Кето вели задушевные беседы люди из Лондона. А потому и пользовались полным доверием Петербурга, живя в свое удовольствие. Вся проблема в том, что крестьяне такого удовольствия не испытывали, и чем дальше, тем больше. Не говоря уж о том, что «европейская» жизнь династии, в отличие от старых добрых времен, требовала все большего увеличения податей, быстро становившихся непосильными, последствия войны делали жизнь «низов» вообще не жизнь. Ладно бы, только нищета и разорение. Бывает. И увод в плен множества рабочих рук тоже еще ничего. И даже то, что в годину османского нашествия многие дворяне, на фронт не ушедшие, вспомнив старое, наладили бойкую торговлю «живым товаром» (о чем при русских могли только мечтать) тоже можно было списать, как дань традиции. Но после войны дворянство вместо того, чтобы помочь крестьянам хоть как-то встать на ноги, начало с места в карьер возмещать за счет крепостных убытки, нарушая сложившиеся за века адаты. А жаловаться было некому, поскольку княгиня Кето, вдова князя Давида и регентша при малолетнем сыне Николае, проводила большую часть года в городе на Неве, доверив княжество потомственному завхозу, князю Чиковани, редкому жулику. И вот это уже было чревато, поскольку всему есть предел.
Поздней осенью 1856 года в селе Салхино князь Чиковани приказал крестьянам бросить все и идти на строительство разрушенного турками дворца княгини. Ни о какой плате за труд речи не было. Более того, вышедшим на работу не было выделено положенное по традиции питание, и еще более того, с них, вопреки всем адатам, начали брать деньги за помол принесенного с собой зерна. А когда крестьяне забастовали, управитель попытался привести их в покорность силой. И нарвался. Его нукеры были избиты, сам он чудом спасся от побоев, а то и чего похуже. Наказать крестьян не удалось: сил было мало, к тому же Чиковани, изрядно гревший руки на махинациях, опасался, что о его воровстве станет известно госпоже. Инцидент был как бы забыт. Однако весной следующего года винт сорвался в селах Лия и Джвари, где княжеские люди, на сей раз по прямому приказу одного из Дадиани, начали сгонять крепостных с земель, определенных под княжеский парк без представления им новых участков для поселения. И вот тут-то грохнуло по всему княжеству. Собравшись за считанные дни, более 20000 неплохо вооруженных крестьян двинулись на Зугдиди, избрав «беглербегом» кузнеца Уту Микава. 12 мая, разбив на подступах к столице дворянское ополчение, крестьяне заняли город, взяли штурмом княжеский дворец и создали собственный орган управления, именуемый «военным штабом». На какое-то время во власти мятежников оказался весь край, - и последствия понятны. С дворянами не церемонились, хотя обижали не всех, а только самых ненавистных, зато усадьбы громили все подряд, под вполне средневековым лозунгом «Прочь князей и дворян, все люди братья» (так и вспоминается Джон Болл с его «Когда Адам пахал, а Ева пряла…»). Перепуганная княгиня, до последнего края пытавшаяся не вмешивать во внутренние дела своего удела русских, наконец запросила Кутаиси о помощи, и совершенно ясно, что в такое ситуации государство не могло оставаться в стороне. Однако повстанцы, как ни странно, русских встретили мало что без желания драться, но едва ли не с радостью. 20 мая, приехав на встречу с генералами Гагариным и Колубякиным, возглавлявшим силы правопорядка, Уту Микава изложил им суть претензий и смысл случившегося. «Год назад османы, - объяснял он, - разорили нашу землю, отняли у нас все. Помочь не мог никто – русская армия отошла, а наши господа вместо защиты стали похищать наших детей, мальчиков и девочек, и продавать их османам, нарушая запрет русских. нечего уж говорить о том, что все плоды наших трудов идут к ним же; крестьянин, по их мнению, ничего не должен иметь, и они вымогают всякое добро его, если не хитростью, то насилием. Мы уже к этому привыкли и терпим, но ведь и души человеческой они в нас не хотят знать. По их убеждению,мы хуже всякого животного. Понравится барину соседний ястреб, и он выменяет птицу на крестьянский дым, на борзую или легавую собаку меняют несколько дымов, животные больше ценятся, чем мы. Хорошие, справедливые порядки в Имерети, но не у нас, а русские говорят, что не могут ничего запрещать нашей княгине… Что же нам оставалось делать, как не отражать насилие силой?»
В сущности, лидер бунтарей просил русское командование о защите и помощи. Понятно, что зря. Мятеж генералы, разумеется, подавили, сам Уту погиб в одной из стычек. Но на расправу княгине, вопреки ее требованиям, не выдали ни одного пленного. Судили сами, и судили мягко. Несколько лидеров были высланы в Сибирь «на вольное поселение без привлечения к каторжным работам», несколько десятков – просто в Россию. И в то же время Гагарин и Колубякин направили наместнику князю Барятинскому подробный доклад, где сообщали, что мятеж стал следствием «только злоупотребления властей» и «забвения всяких законных правил». А потому и «единственным выходом из положения станет коренное преобразование правления». Примерно то же самое сообщил наместнику и специально посланный в Зугдиди для изучения ситуации аудитор Дюкруаси. После чего наместником и было направлено письмо Государю, где указывалось, что «негодность здешнего управления неисправима и враждебна духу времени». В связи с чем, «хотя сохранение того положения княжества, которое есть теперь, ввиду отношений с Портою весьма желательно, однако еще более необходимо действовать сообразно с обстановкой», не считаясь с «просительными пунктами от 1804 года». В ответ последовало дозволение наместнику на полную свободу действий. При условии, однако, «добровольного согласия на то Её Светлости правящей Княгини». 31 июня 1857 года Барятинский распорядился «предать забвению исследование причин бунта» и подготовить проект «О временном управлении Мингрелией», согласно которому Империя брала княжество «под высочайшую опеку до совершеннолетия Его Светлости князя Николая Давидовича». Сам наследник был определен ко двору, а мать его была отозвана в столицу «ради должного присмотра за сыном». Рескриптом от 26 сентября «временным правителем» Мегрелии был назначен генерал Колубякин. Спустя 10 лет, достигнув совершеннолетия, юный князь Нико Дадиани, плейбой и европеец до мозга костей, вполне добровольно и за очень недурственную компенсацию официально отказался от прав владетельного князя в пользу Дома Романовых.
Странное восстание
События в Мегрелии были серьезным звоночком. Очень серьезным. Почти сразу огонек перекинулся в Имерети, и вновь помещиков спасли русские, опять не отдавшие крестьян на расправу (16 активистов были высланы в Крым). Затем грохнуло много где. Правда, не так громко, поскольку реформа уже понемногу пошла. Но именно что понемногу: грузинское дворянство, к столь резким переменам не готовое, уговорило Петербург дать хотя бы маленькую отсрочку, так что когда в самой России крепостного права уже не было, на Кавказе его отмены только ожидали. Зато когда льготный период кончился, кампания началась всерьез, даже с перебором. Вскоре докатившись и до последней колхидской «автономии» – Абхазии. Вернее, уже не автономии: еще в апреле 1864 года вассальный статус княжества был отменен, а князь Михаил Шервашидзе в добровольно-принудительном порядке передал свои права Государю и лично провел процедуру сдачи-приемки полномочий, выговорив право дожить свои дни (он сильно болел) в родных краях. Правда, дожил в Воронеже, куда «в высших интересах» был перевезен с курортов Ставрополья, где безуспешно лечился. О причинах упразднения княжества подробно говорить не будем, достаточно сказать, что сей акт был не менее закономерен, нежели ликвидация Лондоном парламентов Шотландии в 1707-м и Ирландии в 1800-м, однако в весьма традиционном (намного патриархальнее, нежели прочая Грузия, кроме, разве что, совсем уж диковатых Сванети и Хевсурети) смещение «племенного» князя рядовые общинники встретили очень настороженно. Впрочем, дворяне (профи-воины типа «викинг»), привыкшие подчиняться только вождю клана, тоже. Опять-таки как в горной Шотландии, где новации Лондона, как известно, спровоцировали аж два мятежа. К тому же обида и злость вовсю разогревались турецкой агентурой, очень мощной и разветвленной. Так что вскоре после получения вестей о смерти на чужбине князя Михаила, 26 июля 1866 года, в бывшем княжестве начался мятеж, позже названный «странным восстанием», поскольку до конца понять его причины представители власти так и не смогли. Хотя, в сущности, ларчик открывался очень просто. Абхазское общество (повторяю!) было намного традиционнее, нежели российское, грузинское или мегрельское. До развитого феодализма ему было еще расти и расти, в самом разгаре было эпоха «военной демократии», именуемая также «эпохой варварства», - нечто типа Скандинавии в VII-VIII веках. Соответственно, и того, что русские власти считали «крепостным правом», которое необходимо отменить, в крае не было и в помине, а чтобы понять, что же есть, надо было долго изучать вопрос.
В общем, когда на большом сходе в селе Лыхны уполномоченные наместника сообщили огромной и настороженной толпе о грядущем «освобождении от рабства», рядовые общинники оскорбились. Еще больше взвело толпу упоминание о «выплатах за землю», поскольку земля была как бы «общая», а потому как, кому, что и за что платить понять было невозможно, зато возникло справедливое подозрение, что теперь часть угодий отнимут, а за то, что оставят, придется платить. Так что, в ответ на требования дать информацию о размере участков, сход ответил категорическим отказом. Этого можно было ожидать и при минимальном знании местных условий не допустить обострения, но, к сожалению, оба уполномоченных, Измайлов и Черепов, мало того, что мыслили реалиями Грузии, где до того служили, но к тому же были хамами, плохо соображавшими, где находятся и с кем говорят. Чуть лучше ориентировался в реалиях начальник Сухумского округа полковник Коньяр, который лично выехал на место и вступил в переговоры, но было уже поздно. Рвануло по той же схеме, как много позже в Афгане, где школы с совместным обучением мальчиков и девочек и больницы, где в рентгенкабинете следует раздеваться даже дамам мобилизовали против проклятых шурави тысячи счастья своего не желавших понять правоверных. Как позже писал свидетель событий, наследный княжич Георгий Михайлович, «надменное отношение вызвало бурю». Началась стрельба, появились убитые, семитысячная толпа, смяв казачью сотню, штурмом взяла княжеский дворец; в схватке погибли оба уполномоченных, полковник, четыре офицера и более полусотни казаков. По тем временам и местам, весьма серьезные потери, не в каждом бою с абреками получавшиеся. Спустя несколько часов, когда к событиям подключились муллы и турецкие симпатики, мятеж охватил всю Абхазию, в первую очередь, горные, не так уж давно присоединенные области. На следующий день уже более чем 20-тысячная толпа вошла в Сухуми, оттеснив гарнизон города в цитадель, взять которую, естественно, была не в силах, однако 28 июля отступила в горы, не устояв перед прибывшим из Поти десантом. Вторая попытка занять столицу – уже под лозунгом восстановления княжества и коронации Георгия Шервашидзе, объявленного князем (сам он, впрочем, от такой чести уклонился, спрятавшись от подданных), - провалилась 30 июня. А через пару дней были рассеяны небольшие отряды наиболее упрямых бунтовщиков, отступившие в горы в ожидании прихода турок, которые не пришли и приходить пока не собирались.
На сей раз, поскольку имело место прямое выступление против властей Империи, да еще и убийство официальных лиц, репрессии последовали более жесткие, нежели в Гурии четверть века назад и Мегрелии за 9 лет до того. Но тоже не зверские. Власти, не обращая внимания на «традиции предков», разоружили население, конфисковав даже кинжалы, но под суд отдали всего около сотни бунтовщиков, из которых расстреляли только троих, слишком уж запачканных кровью, а еще 30 отправились в Сибирь, но опять-таки не на каторгу, а на «вольное поселение». Прочил отпустили с миром. Дела рассматривались индивидуально, с указанием свыше учитывать прежние заслуги – например, некий дворянин Кягуа Куджба 100 лет от роду, ранее верно служивший России, распоряжением наместника получил разрешение «с семейством возвратиться на родину в Абхазию», хотя его сыновья были уличены в совершении серьезных правонарушений. В целом, можно было бы говорить об очередной запредельной гуманности имперских властей, если бы не издание распоряжения «О выселении из Абхазии до 1000 семейств абхазцев во внутрь России». Согласно документу, активистам мятежа, обитающим в наиболее беспокойных, исламизированных районах, предоставлялось право выбора: переселяться либо в Россию, либо в Турцию, власти которой, уже разработавшие первые планы формирования «башибузуков» для поселения на Балканах, согласились принять эмигрантов. Результат оказался слегка неожиданным: хотя изначально количество потенциальных эмигрантов определялось как 5-6 тысяч душ, с апреля по июнь 1867 года Абхазию в организованном порядке, на турецких судах, покинуло около 3,5 тысяч мусульманских семей (примерно 18 тысяч человек), напуганных, в первую очередь, активно распространявшимися слухами о неизбежной принудительной христианизации края. Впрочем, это уже нюансы. Как бы то ни было, с образованием на месте экс-княжества «Сухумского отдела» феодальная раздробленность, веками терзавшая Сакартвело, была преодолена окончательно.
Начало здесь.
Шантаж с последствиями
Сталкиваясь иногда с оппонентами, утверждающими, что, дескать, «ладно, Восточная Грузия ушла под Империю по закону, по царской просьбе, но уж Западная-то точно была незаконно оккупирована», в недоумении развожу руками. Да, действительно, карликовые княжества Колхиды перешли под протекторат России, заключив с ней (в 1804-1810 годах) полноценные договоры. Вроде тех, которые заключала Англия с княжествами Индии. Полностью и «на вечные времена» уступая Империи контроль за своей внешней политикой, они – тоже полностью – сохраняли внутренний суверенитет и даже, в отличие от тех же раджей Индостана, не обязаны были платить дань. Однако, как известно, договоры должны соблюдаться, а если не соблюдаются, утрачивают силу. Нарушение Соломоном II Элазнаурского трактата и переход его на сторону турок в 1804-м превратило Имерети в одну из воюющих сторон, после чего аннексия царства по праву завоевания стала столь же юридически безупречным актом, что и, скажем, аннексия Пруссией Ганновера или Сицилии Пьемонтом. Аналогично и с Гурией. Переход последнего тамошнего «владетельного» Давида Гуриели на сторону османов во время войны 1828-1829 годов привел к изгнанию из княжества династии, правившей им около трех веков. Но, что важно, не к упразднению самого княжества. Оно по-прежнему оставалось автономным вассалом и по-прежнему не платило налогов, однако рулил теперь не род Гуриели, а Совет Князей во главе с русским офицером, имевшим право окончательного арбитража. Во внутренние дела Империя по-прежнему не вмешивалась, князьям, внезапно ставшим полным хозяевами края, такая ситуация очень нравилась, так что лет десять в Гурии все было куда лучше и спокойнее, нежели где-нибудь еще. Однако в 1840-м в Петербурге решили, что с ситуацией «ни туда, ни сюда» пора кончать и объявили о присоединении княжества к Грузино-Имеретинской губернии (вековая мечта имеретинских царей) по праву все того же завоевания. Князей, привыкших к почти полной вседозволенности, такой оборот событий не слишком обрадовал, но в качестве пряника им оставили право собирать с крестьян традиционные налоги, так что особых протестов «сверху» не последовало. А вот «низы» оказались в положении очень непростом (общеимперские-то налоги никто, разумеется, не отменял), и начали сердиться, в связи с чем заволновались и князья, поскольку местное население было (постоянные ж междоусобицы!) и вооружено неплохо, и навыки к стрельбе имело. Естественно, пошли разъяснения типа мы ж ничего, сколько всегда брали, столько и сейчас берем, а во всем виноваты русские, вот с них и спрашивайте. Под сурдинку активизировалась и агентура Турции, все еще по инерции считающей край своей вотчиной. Поползли умело пущенные слухи, и очередной, – о якобы предстоящем наборе гурийцев в армию, чего в реале не было и в помине, - в конце концов, сыграл нужную музыку.
В мае 1841 года в селе Асети начался бунт, очень быстро набравший неожиданно крутые обороты. Неплохо вооруженная и все более возрастающая в числе толпа двинулась к турецкой границе, надеясь, что тамошнее начальство поможет выгнать из Гурии русских, а там, глядишь, приедет и князь, и все будет, как раньше. В планы турок это, однако, ни с какой стороны не входило, у них вообще в тот момент были очередные сложности с Египтом, так что мятежникам (уже около 7000 человек) пришлось решать, что делать дальше по обстоятельствам. Назад пути все равно не было. Всего за три-четыре дня под их контролем оказались практически все городки и села края, кроме стольного града Озургети, где находился единственный на всю Гурию войсковой отряд (то ли 150, то ли 200 штыков) под командованием полковника Брусилова. В августе, сделав попытку навести порядок, полковник вынужден был отступить под напором пятитысячной толпы у деревни Гогорети и занять оборону в столице, тотчас осажденной бунтовщиками. Надо сказать, сперва повстанцы и дворяне выступали как бы единым фронтом, но вскоре законы природы взяли свое: народ начал вводить справедливость на местах, раскулачивая хозяйские амбары, что тут же изменило приподнятое настроение местных дворян на угнетенное. Последовала просьба о помощи к мегрельскому князю, но его дружину, явившуюся крестьян шапками закидывать, бунтовщики, летя на волне успеха, опрокинули и выгнали обратно в Мегрелию пинками. Та же участь постигла и отряд дворянского ополчения из Имерети. Теперь князья уже мечтали только о том, чтобы вмешалось правительство, но в Тифлисе, неплохо понимая расклад, медлили, давая возможность гурийской элите понять, с чем можно шутить, а с чем не очень. Только в сентябре в Гурию вступил еще один отряд регулярных войск, 211 штыков во главе с капитаном Шавгулидзе, после чего в решающей стычке около Озургети мятежники, наконец, потерпели поражение, потеряв и самого талантливого своего лидера, некоего Абеса Болквадзе. Современные грузинские историки пишут, что он «был убит без суда», но представить себе правильное судопроизводство на поле боя я лично затрудняюсь. На этом все кончилось. Начались разборы полетов. 52 активных бунтаря угодили в Кутаисскую тюрьму, 17 из них были приговорены к повешению, остальные к каторге. Однако Николай I, высказавшись в том смысле, что «не эти бедняги виноваты, не их и наказывать», смертные приговоры не утвердил, заменив и петли, и каторгу ссылкой на «вольное поселение». Гурия вновь присягнула на верность Империи. И что интересно, спустя 13 лет, когда турки вторглись в пределы России, рассчитывая на поддержку обиженного, по их мнению, местного населения, никакой поддержки они не встретили, даже со стороны рода Гуриели, которым, казалось бы, сам Бог велел. Но об этом уже рассказано в предыдущей главе.
Хотим как в Имерети!
В отличие от гурийских родичей, мегрельские Дадиани договор соблюдали честно и дотошно, не поддавшись ни на какие соблазны даже в период Крымской войны, когда в Зугдиди стояли турки, а с княгиней Кето вели задушевные беседы люди из Лондона. А потому и пользовались полным доверием Петербурга, живя в свое удовольствие. Вся проблема в том, что крестьяне такого удовольствия не испытывали, и чем дальше, тем больше. Не говоря уж о том, что «европейская» жизнь династии, в отличие от старых добрых времен, требовала все большего увеличения податей, быстро становившихся непосильными, последствия войны делали жизнь «низов» вообще не жизнь. Ладно бы, только нищета и разорение. Бывает. И увод в плен множества рабочих рук тоже еще ничего. И даже то, что в годину османского нашествия многие дворяне, на фронт не ушедшие, вспомнив старое, наладили бойкую торговлю «живым товаром» (о чем при русских могли только мечтать) тоже можно было списать, как дань традиции. Но после войны дворянство вместо того, чтобы помочь крестьянам хоть как-то встать на ноги, начало с места в карьер возмещать за счет крепостных убытки, нарушая сложившиеся за века адаты. А жаловаться было некому, поскольку княгиня Кето, вдова князя Давида и регентша при малолетнем сыне Николае, проводила большую часть года в городе на Неве, доверив княжество потомственному завхозу, князю Чиковани, редкому жулику. И вот это уже было чревато, поскольку всему есть предел.
Поздней осенью 1856 года в селе Салхино князь Чиковани приказал крестьянам бросить все и идти на строительство разрушенного турками дворца княгини. Ни о какой плате за труд речи не было. Более того, вышедшим на работу не было выделено положенное по традиции питание, и еще более того, с них, вопреки всем адатам, начали брать деньги за помол принесенного с собой зерна. А когда крестьяне забастовали, управитель попытался привести их в покорность силой. И нарвался. Его нукеры были избиты, сам он чудом спасся от побоев, а то и чего похуже. Наказать крестьян не удалось: сил было мало, к тому же Чиковани, изрядно гревший руки на махинациях, опасался, что о его воровстве станет известно госпоже. Инцидент был как бы забыт. Однако весной следующего года винт сорвался в селах Лия и Джвари, где княжеские люди, на сей раз по прямому приказу одного из Дадиани, начали сгонять крепостных с земель, определенных под княжеский парк без представления им новых участков для поселения. И вот тут-то грохнуло по всему княжеству. Собравшись за считанные дни, более 20000 неплохо вооруженных крестьян двинулись на Зугдиди, избрав «беглербегом» кузнеца Уту Микава. 12 мая, разбив на подступах к столице дворянское ополчение, крестьяне заняли город, взяли штурмом княжеский дворец и создали собственный орган управления, именуемый «военным штабом». На какое-то время во власти мятежников оказался весь край, - и последствия понятны. С дворянами не церемонились, хотя обижали не всех, а только самых ненавистных, зато усадьбы громили все подряд, под вполне средневековым лозунгом «Прочь князей и дворян, все люди братья» (так и вспоминается Джон Болл с его «Когда Адам пахал, а Ева пряла…»). Перепуганная княгиня, до последнего края пытавшаяся не вмешивать во внутренние дела своего удела русских, наконец запросила Кутаиси о помощи, и совершенно ясно, что в такое ситуации государство не могло оставаться в стороне. Однако повстанцы, как ни странно, русских встретили мало что без желания драться, но едва ли не с радостью. 20 мая, приехав на встречу с генералами Гагариным и Колубякиным, возглавлявшим силы правопорядка, Уту Микава изложил им суть претензий и смысл случившегося. «Год назад османы, - объяснял он, - разорили нашу землю, отняли у нас все. Помочь не мог никто – русская армия отошла, а наши господа вместо защиты стали похищать наших детей, мальчиков и девочек, и продавать их османам, нарушая запрет русских. нечего уж говорить о том, что все плоды наших трудов идут к ним же; крестьянин, по их мнению, ничего не должен иметь, и они вымогают всякое добро его, если не хитростью, то насилием. Мы уже к этому привыкли и терпим, но ведь и души человеческой они в нас не хотят знать. По их убеждению,мы хуже всякого животного. Понравится барину соседний ястреб, и он выменяет птицу на крестьянский дым, на борзую или легавую собаку меняют несколько дымов, животные больше ценятся, чем мы. Хорошие, справедливые порядки в Имерети, но не у нас, а русские говорят, что не могут ничего запрещать нашей княгине… Что же нам оставалось делать, как не отражать насилие силой?»
В сущности, лидер бунтарей просил русское командование о защите и помощи. Понятно, что зря. Мятеж генералы, разумеется, подавили, сам Уту погиб в одной из стычек. Но на расправу княгине, вопреки ее требованиям, не выдали ни одного пленного. Судили сами, и судили мягко. Несколько лидеров были высланы в Сибирь «на вольное поселение без привлечения к каторжным работам», несколько десятков – просто в Россию. И в то же время Гагарин и Колубякин направили наместнику князю Барятинскому подробный доклад, где сообщали, что мятеж стал следствием «только злоупотребления властей» и «забвения всяких законных правил». А потому и «единственным выходом из положения станет коренное преобразование правления». Примерно то же самое сообщил наместнику и специально посланный в Зугдиди для изучения ситуации аудитор Дюкруаси. После чего наместником и было направлено письмо Государю, где указывалось, что «негодность здешнего управления неисправима и враждебна духу времени». В связи с чем, «хотя сохранение того положения княжества, которое есть теперь, ввиду отношений с Портою весьма желательно, однако еще более необходимо действовать сообразно с обстановкой», не считаясь с «просительными пунктами от 1804 года». В ответ последовало дозволение наместнику на полную свободу действий. При условии, однако, «добровольного согласия на то Её Светлости правящей Княгини». 31 июня 1857 года Барятинский распорядился «предать забвению исследование причин бунта» и подготовить проект «О временном управлении Мингрелией», согласно которому Империя брала княжество «под высочайшую опеку до совершеннолетия Его Светлости князя Николая Давидовича». Сам наследник был определен ко двору, а мать его была отозвана в столицу «ради должного присмотра за сыном». Рескриптом от 26 сентября «временным правителем» Мегрелии был назначен генерал Колубякин. Спустя 10 лет, достигнув совершеннолетия, юный князь Нико Дадиани, плейбой и европеец до мозга костей, вполне добровольно и за очень недурственную компенсацию официально отказался от прав владетельного князя в пользу Дома Романовых.
Странное восстание
События в Мегрелии были серьезным звоночком. Очень серьезным. Почти сразу огонек перекинулся в Имерети, и вновь помещиков спасли русские, опять не отдавшие крестьян на расправу (16 активистов были высланы в Крым). Затем грохнуло много где. Правда, не так громко, поскольку реформа уже понемногу пошла. Но именно что понемногу: грузинское дворянство, к столь резким переменам не готовое, уговорило Петербург дать хотя бы маленькую отсрочку, так что когда в самой России крепостного права уже не было, на Кавказе его отмены только ожидали. Зато когда льготный период кончился, кампания началась всерьез, даже с перебором. Вскоре докатившись и до последней колхидской «автономии» – Абхазии. Вернее, уже не автономии: еще в апреле 1864 года вассальный статус княжества был отменен, а князь Михаил Шервашидзе в добровольно-принудительном порядке передал свои права Государю и лично провел процедуру сдачи-приемки полномочий, выговорив право дожить свои дни (он сильно болел) в родных краях. Правда, дожил в Воронеже, куда «в высших интересах» был перевезен с курортов Ставрополья, где безуспешно лечился. О причинах упразднения княжества подробно говорить не будем, достаточно сказать, что сей акт был не менее закономерен, нежели ликвидация Лондоном парламентов Шотландии в 1707-м и Ирландии в 1800-м, однако в весьма традиционном (намного патриархальнее, нежели прочая Грузия, кроме, разве что, совсем уж диковатых Сванети и Хевсурети) смещение «племенного» князя рядовые общинники встретили очень настороженно. Впрочем, дворяне (профи-воины типа «викинг»), привыкшие подчиняться только вождю клана, тоже. Опять-таки как в горной Шотландии, где новации Лондона, как известно, спровоцировали аж два мятежа. К тому же обида и злость вовсю разогревались турецкой агентурой, очень мощной и разветвленной. Так что вскоре после получения вестей о смерти на чужбине князя Михаила, 26 июля 1866 года, в бывшем княжестве начался мятеж, позже названный «странным восстанием», поскольку до конца понять его причины представители власти так и не смогли. Хотя, в сущности, ларчик открывался очень просто. Абхазское общество (повторяю!) было намного традиционнее, нежели российское, грузинское или мегрельское. До развитого феодализма ему было еще расти и расти, в самом разгаре было эпоха «военной демократии», именуемая также «эпохой варварства», - нечто типа Скандинавии в VII-VIII веках. Соответственно, и того, что русские власти считали «крепостным правом», которое необходимо отменить, в крае не было и в помине, а чтобы понять, что же есть, надо было долго изучать вопрос.
В общем, когда на большом сходе в селе Лыхны уполномоченные наместника сообщили огромной и настороженной толпе о грядущем «освобождении от рабства», рядовые общинники оскорбились. Еще больше взвело толпу упоминание о «выплатах за землю», поскольку земля была как бы «общая», а потому как, кому, что и за что платить понять было невозможно, зато возникло справедливое подозрение, что теперь часть угодий отнимут, а за то, что оставят, придется платить. Так что, в ответ на требования дать информацию о размере участков, сход ответил категорическим отказом. Этого можно было ожидать и при минимальном знании местных условий не допустить обострения, но, к сожалению, оба уполномоченных, Измайлов и Черепов, мало того, что мыслили реалиями Грузии, где до того служили, но к тому же были хамами, плохо соображавшими, где находятся и с кем говорят. Чуть лучше ориентировался в реалиях начальник Сухумского округа полковник Коньяр, который лично выехал на место и вступил в переговоры, но было уже поздно. Рвануло по той же схеме, как много позже в Афгане, где школы с совместным обучением мальчиков и девочек и больницы, где в рентгенкабинете следует раздеваться даже дамам мобилизовали против проклятых шурави тысячи счастья своего не желавших понять правоверных. Как позже писал свидетель событий, наследный княжич Георгий Михайлович, «надменное отношение вызвало бурю». Началась стрельба, появились убитые, семитысячная толпа, смяв казачью сотню, штурмом взяла княжеский дворец; в схватке погибли оба уполномоченных, полковник, четыре офицера и более полусотни казаков. По тем временам и местам, весьма серьезные потери, не в каждом бою с абреками получавшиеся. Спустя несколько часов, когда к событиям подключились муллы и турецкие симпатики, мятеж охватил всю Абхазию, в первую очередь, горные, не так уж давно присоединенные области. На следующий день уже более чем 20-тысячная толпа вошла в Сухуми, оттеснив гарнизон города в цитадель, взять которую, естественно, была не в силах, однако 28 июля отступила в горы, не устояв перед прибывшим из Поти десантом. Вторая попытка занять столицу – уже под лозунгом восстановления княжества и коронации Георгия Шервашидзе, объявленного князем (сам он, впрочем, от такой чести уклонился, спрятавшись от подданных), - провалилась 30 июня. А через пару дней были рассеяны небольшие отряды наиболее упрямых бунтовщиков, отступившие в горы в ожидании прихода турок, которые не пришли и приходить пока не собирались.
На сей раз, поскольку имело место прямое выступление против властей Империи, да еще и убийство официальных лиц, репрессии последовали более жесткие, нежели в Гурии четверть века назад и Мегрелии за 9 лет до того. Но тоже не зверские. Власти, не обращая внимания на «традиции предков», разоружили население, конфисковав даже кинжалы, но под суд отдали всего около сотни бунтовщиков, из которых расстреляли только троих, слишком уж запачканных кровью, а еще 30 отправились в Сибирь, но опять-таки не на каторгу, а на «вольное поселение». Прочил отпустили с миром. Дела рассматривались индивидуально, с указанием свыше учитывать прежние заслуги – например, некий дворянин Кягуа Куджба 100 лет от роду, ранее верно служивший России, распоряжением наместника получил разрешение «с семейством возвратиться на родину в Абхазию», хотя его сыновья были уличены в совершении серьезных правонарушений. В целом, можно было бы говорить об очередной запредельной гуманности имперских властей, если бы не издание распоряжения «О выселении из Абхазии до 1000 семейств абхазцев во внутрь России». Согласно документу, активистам мятежа, обитающим в наиболее беспокойных, исламизированных районах, предоставлялось право выбора: переселяться либо в Россию, либо в Турцию, власти которой, уже разработавшие первые планы формирования «башибузуков» для поселения на Балканах, согласились принять эмигрантов. Результат оказался слегка неожиданным: хотя изначально количество потенциальных эмигрантов определялось как 5-6 тысяч душ, с апреля по июнь 1867 года Абхазию в организованном порядке, на турецких судах, покинуло около 3,5 тысяч мусульманских семей (примерно 18 тысяч человек), напуганных, в первую очередь, активно распространявшимися слухами о неизбежной принудительной христианизации края. Впрочем, это уже нюансы. Как бы то ни было, с образованием на месте экс-княжества «Сухумского отдела» феодальная раздробленность, веками терзавшая Сакартвело, была преодолена окончательно.
