Андрей Януарьевич Вышинский, родившийся в Одессе 127 лет назад, 10 декабря 1883 года, никогда, даже прочно утвердившись на советском Олимпе, не забывал о своем меньшевистском прошлом. А потому, согласно воспоминаниям современников, старался вести себя подчеркнуто скромно и лояльно. «Единственным, с кем он не мог и, видимо, не хотел найти общий язык, - указывает О. И. Чистяков, - был, пожалуй, Николай Крыленко. Его теоретические работы и практику Андрей Януарьевич неоднократно и резко критиковал, невзирая ни на партийный авторитет, ни на злопамятный характер наркома юстиции, не раз сулившего «стереть этого меньшевика в порошок». Судя по всему, Вышинский, при всей своей осторожности, считал принципиально невозможным согласиться с автором теории «чистосердечного признания как главного доказательства вины», категорически настаивая на том, что «было бы ошибочным придавать обвиняемому или подсудимому, вернее, их объяснениям, большее значение, чем они заслуживают этого. Этот принцип совершенно неприемлем для советского права и судебной практики. Такая организация следствия, при которой показания обвиняемого оказываются главными и — ещё хуже — единственными устоями всего следствия, способна поставить под удар всё дело, и хуже того, что категорически неприемлемо, сам принцип правосудия…». В этом вопросе, опять-таки согласно мемуарам как друзей, так и врагов, «он был непоколебим абсолютно, невзирая на лица». Возглавив в марте 1935 Прокуратуру СССР, Андрей Януарьевич потребовал пересмотра решения о высылке из Ленинграда «кировского потока» - ни в чем не повинных «бывших», высланных в административном порядке после убийства Кирова. После личной беседы на сей счет со Сталиным, Политбюро признало доводы Вышинского обоснованными, большинство «кировцев» вернулось в Ленинград, и было восстановлено в правах. Чуть позже, в июне, по его инициативе началась отмена («в связи с отсутствием состава преступления») судебных приговоров, вынесенных по закону от 7 августа 1932 года (т.н. закон «о трёх колосках»), а в декабре Прокурор СССР   настоял на пересмотре дел инженеров и техников, проходивших по «Делу Промпартии» и их реабилитации. «Как ни странно, - отмечает тот же Чистяков, - эту же линию Андрей Януарьевич продолжает и в более суровые годы». Действительно, 4 февраля 1936 года Вышинский направил личное письмо В. М. Молотову, открытым текстом обращая внимание председателя Совнаркома на «неправомерность и нецелесообразность действий Особого совещания». Год спустя, выступая на Февральско-мартовском (1937 года) Пленуме ЦК ВКП(б), он выступил с предельно резкой критикой действий НКВД, «особо возмутительные при расследовании политических дел». Отмечая «множественные факты применения незаконных методов принуждения к признанию обвиняемых и невозможность вынесения материалов такого следствия в суды», Андрей Януарьевич требовал уделить «неотложное внимание тенденции построить следствие на собственном признании обвиняемого. Наши следователи очень мало заботятся об объективных доказательствах, о вещественных доказательствах, не говоря уже об экспертизе. Между тем центр тяжести расследования должен лежать именно в этих объективных доказательствах. Ведь только при этом условии можно рассчитывать на успешность судебного процесса, на то, что следствие установило истину». К сожалению, в тот момент ни письмо, ни выступление на Пленуме, судя по репликам из зала, поддержанное делегатами, не имели практического результата, но факт есть факт: даже в разгар «ежовщины» деятельность Вышинского в этом направлении не прекращалась, в связи с чем всесильный глава НКВД дважды направлял в Кремль представления об аресте Прокурора СССР как «руководителя меньшевистского подполья». Оба представления были, однако, отклонены, а ходатайства, запросы и материалы Вышинского позже легли в основу уголовного дела против Ежова и его сотрудников. Пошедших, к слову сказать, вслед за Николаем Крыленко, осужденным в 1938-м за «диверсионную работу», выражавшуюся, в частности, в «сознательном искажении принципов социалистической законности с целью уничтожения честных граждан». Естественно, по заданию польской и японской разведок, - но это уже, согласитесь, условности...



Память и слава!