In memoriam. МОНГОЛ



121 год назад, в ночь с 29 на 30 декабря 1889 года от Р.Х., в австрийском Граце родился Берти, - Роберт-Клаус-Максимилиан (Роман Федорович) барон Унгерн фон Штернберг, впоследствии - Цинван-хан-баатар, которому нынешняя Монголия обязана своим наличием на политической карте мира, а также лабораторно чистый пример того, как далеко и конкретно едет у людей с неустойчивой психикой крыша на седьмом году войны вообще, а тем паче на  четвертом году гражданской...


К оврагу,
где травы
рыжели от крови,
где смерть
опрокинула
трупы на склон,
папаху надвинув
на самые брови,
на черном коне
подъезжает барон.

Он спустится шагом
к изрубленным трупам,
и смотрит им в лица,
склоняясь с седла, -
и прядает конь, оседающий крупом,
и в пене испуга его удила.

И яростью,
бредом ее истомяся,
кавказский клинок,
- он уже обнажен, -
в гниющее
красноармейское мясо, -
повиснув к земле,
погружает барон.

Скакун обезумел,
не слушает шпор он,
выносит на гребень,
весь в лунном огне, -
испуганный шумом,
проснувшийся ворон
закаркает хрипло
на черной сосне.

И каркает ворон,
и слушает всадник,
и льдисто светлеет худое лицо.
Чем возгласы птицы
звучат безотрадней,
тем,
сжавшее сердце,
слабеет кольцо.

Глаза засветились.
В тревожном их блеске -
две крошечных искры.
два тонких луча...
Но нынче,
вернувшись из страшной поездки,
барон приказал:
- Позовите врача!

И лекарю,
мутной тоскою оборон,
(шаги и бряцание шпор в тишине),
отрывисто бросил:
- Хворает мой ворон:
увидев меня,
не закаркал он мне!

Ты будешь лечить его,
если ж последней
отрады лишусь - посчитаюсь с тобой!..
Врач вышел безмолвно,
и тут же в передней,
руками развел
и покончил с собой.

А в полдень,
в кровавом Особом Отделе,
барону,
- в сторонку дохнув перегар -
сказали:
- Вот эти... Они засиделись:
Она - партизанка, а он - комиссар.

И медленно,
в шепот тревожных известий, -
они напряженными стали опять, -
им брошено:
- На ночь сведите их вместе,
а после - под вороном - расстрелять!

И утром начштаба барону прохаркал
о ночи и смерти казненных двоих...
- А ворон их видел?
А ворон закаркал? -
барон перебил...
И полковник затих.

Случилось несчастье! -
он выдавил
(дабы
удар отклонить -
сокрушительный вздох), -
с испугу ли, -
все-таки крикнула баба, -
иль гнили объевшись, но...
ворон издох!

- Каналья!
Ты сдохнешь, а ворон мой - умер!
Он,
каркая,
славил удел палача!...
От гнева и ужаса обезумев,
хватаясь за шашку,
барон закричал:

- Он был моим другом.
В кровавой неволе
другого найти я уже не смогу! -
и, весь содрогаясь от гнева и боли,
он отдал приказ
отступать на Ургу.

Стенали степные поджарые волки,
шептались пески,
умирал небосклон...
Как идол,
сидел
на косматой монголке,
монголом одет,
сумасшедший барон.

И шорохам ночи бессоной внимая,
он призраку гибели выплюнул:
- Прочь!
И каркала вороном -
глухонемая,
упавшая сзади,
даурская ночь.

-----------------------

Я слышал:
В монгольских унылых улусах,
ребенка качая при дымном огне,
раскосая женщина
в кольцах и бусах
поет о бароне на черном коне...

И будто бы в дни,
когда в яростной злобе
шевелится буря в горячем песке, -
огромный,
он мчит над пустынею Гоби,
и ворон
сидит у него на плече. 

Арсений Несмелов