In memoriam. СЕРДЦА ТРЕХ

  

Вполне сознавая, други, что излишне часто допекаю вам текстиками с подтекстиком, напрягая поисками двойный и тройных смыслов, хочу на сон грядущий рассказать быль, где никаких излишних аллюзий нет и быть не может. Просто жизнь, такая, как есть, без всяких намеков...

Мальчик со странностями

В возрасте примерно пяти лет малыша Тутти, родившегося, кстати, 261 год назад, 29 января 1749 года, в связи с чем я, собственно, о нем и вспомнил, напугала и покусала большая черная собака. Доктора сделали все, что следовало, мальчик пришел в себя, раны зарубцевались, но с тем пор появились у Тутти некоторые, как бы сказать, странности. Он по-прежнему был хорошим мальчиком, милым, добрым, любившим читать и совсем немножко шалить, но время от времени, и чем дальше, тем больше, уходил в себя, никого не слушал, хотя и делал, что велели, но как кукла, без всякой инициативы. Потом опять оттаивал, но людей сторонился, наладить с ним контакт было очень сложно. Крепко подумав, мама, дядя и сводный старший брат, желая подросшему Тутти только добра, посоветовавшись, решили его женить. Но все опять получилось не слава Богу. Жена, Каролина-Матильда, двумя годами младше, совсем девочка, юному мужу сперва понравилась сильно, с неделю или больше он не вылезал из постели, но потом что-то стукнуло в голову, и интерес напрочь прошел. В смысле, как к женщине. Относился-то он к ней очень хорошо, как к подружке, с увлечением играл в её куклы, когда она о чем-то просила – выполнял, когда плакала – тоже плакал, когда покрикивала – побаивался, но не более того. Зато повадился убегать из дому в портовый притон, где познакомился с проституткой Анной Катриной Бентгаген, вдвое старше себя годами, прикипел к ней не на шутку, а что еще хуже, связался с ее дружками, в компании которых ночи напролет бродил по городу, задирал прохожих и даже дрался с полицией. Согласитесь, с какой стороны ни посмотри, а некрасиво. Поэтому, после очередной жалобы ночных дозоров столицы на короля, Государственный совет пригласил г-жу Бентгаген на заседание и после долгих уговоров убедил её покинуть Копенгаген. Естественно, компенсировав все виды ущерба домиком в милом провинциальном Вансбек, дворянским званием и, конечно, ежегодным пенсионом, а взамен взяв слово никогда больше не искать встреч с Кристианом VII. После чего все пошло своим чередом. Страной правили граф Юхан Бернсторф, председатель Госсовета, и королева-матушка Юлиана-Мария, король, книжки любивший, но официальных бумажек панически боявшийся, подписывал все без споров, охотно и уступчиво, после чего, как повелось, убегал к дешевым проституткам, а если вдруг капризничал, вызывали юную супругу, та топала ножкой, - и все шло как по маслу. Аж до тех пор, пока королеве-девочке, уже, к слову сказать, и маме маленького кронпринца, не взбрело в голову съездить в Европу. Отказывать ей никто не намеревался, а что супруг поедет вместе с женой, подразумевалось само собой, тем паче, что его величество, как уже говорилось, был любопытен и хотел посмотреть мир. В общем, поехали. И надо же было так случиться, что в городке Альтоне, слегка простудившись, Кристиан обратился за помощью не к кому-то из местных медикусов, а к герру Иоганну Фридриху Струэнсе, порекомендованному бургомистром, как хоть и молодой, но самый лучший. По ходу лечения, его величество и врач подружились. У них обнаружились общие интересы, в первую очередь, любовь к Вольтеру и прочей новейшей философии, но главное, Струэнсе, начитанный и, помимо всей прочей медицины, очень интересовавшийся тем, что ныне называется психиатрией, не просто нашел общий язык с молодым датским сувереном, но и очень быстро взял его под контроль. Очень понравился молодой немец и юной королеве, ни о каких амурах не помышлявшей, но оценившей, что кто-то, наконец, обращается с ней как с настоящей Дамой, почтительно, галантно и куртуазно.

Палата № 6

В общем, по дальнейшим европам сиятельная чета поехала уже вместе с новым придворным медиком, а сразу по возвращении, в августе 1769 года, Иоганн Фридрих стал своим человеком во дворце. Когда же спустя пару месяцев в Копенгагене началась эпидемия оспы, выкосившая полторы сотни детей, королевский врач быстро и умело сделал то, чего в Дании еще не умели – вакцинацию всех желающих, в том числе и крохотного, слабенького наследника, и с этого момента влияние его при дворе стало расти в полном смысле не по дням, а по часам. В самом начале января 1770 года доктор Струэнсе был назначен «главным чтецом короля», через пару дней секретарем кабинета королевы, а 17 января переехал на жительство в замок Кристиансборг. Покои ему были «в соответствии с указанием ее величества определены смежные с её опочивальней, на случай если среди ночи она ощутит недомогание». Еще спустя неделю, Иоганн Фридрих, явившийся на заседание Государственного совета в сопровождении королевы и нескольких солдат, зачитал изумленным господам министрам указ, подписанный его величеством. Согласно документу, высшим органом исполнительной власти отныне становился некий «секретный королевский кабинет» во главе с «нашим любимым и доверенным доктором Струэнсе», имеющий право «придавать своей печатью силу закона всем пожеланиями короля, переданным ему устно при личных встречах». Аутентичность указа была подтверждена её величеством, - и в Дании наступили веселые дни. Доктор Струэнсе, как оказалось, мечтал о великих реформах. Естественно, на основе все той же новейшей философии. Законы сыпались, как из рога изобилия: указ о полной свободе печати, свободе собраний и демонстраций, о сокращении государственных расходов, об отмене сословных привилегий и равенстве перед законом всех граждан, вне зависимости от происхождения, об отмене пыток, о запрещении азартных игр и так далее. Было и еще много всякого, умного, красивого, но нравившегося далеко не всем, тем паче, что по характеру прогрессивный медик был, мягко говоря, не сахар. Невероятно амбициозный и вспыльчивый, да еще и взявший под полный контроль и королеву, и короля (Кристиана он, ежели что, просто бил, но тот его от этого только любил еще больше), Иоганн Фридрих не считался ни с кем и ни с чем. Разве что с мнением своего срочно выписанного из Альтоны друга детства Вилли Брандта. Королеве-матери было публично заявлено, что она «старая дура и если будет перечить, сдохнет раньше времени», графу Берсторфу отказали от дворца, старшему сводному брату короля при попытке спорить просто и без затей надавали по ушам, сломав заодно и пару ребер (потом, правда, сам же избивший и назначил курс лечения). С «низами» церемоний вообще не было. Сокращая (экономика ж должна быть экономной!) государственные расходы, на улицу беспощадно выбрасывали чиновников, не считаясь ни с выслугой лет, ни с опытом, ни с заслугами, - естественно, без всякой пенсии, что совсем не добавило реформатору популярности. Еще меньше понравилось массам введение «единого государственного языка»: ранее по традиции в Дании, имевшей немалые владения в Германии, употреблялись и датский, и немецкий языки, теперь же вся документация было переведена на германську мову, она же стала единственной, разрешенной к употреблению во всех министерствах. Любые прошения, в том числе и от крестьян, для которых, в принципе, было сделано очень много, будучи написаны по-датски, разворачивались без прочтения, не говоря уж о рассмотрении по существу. И так далее.

Врачу, исцелися сам

Все это, ясное дело, друзей главе «секретного кабинета» не прибавляло. Но ему, похоже, было плевать. «Эти глупцы, - говаривал доктор, - настолько ниже меня, они настолько ничтожны, что я одним словом их уничтожу, а одним движением пальца сотру в порошок». Действительно, при дворе его, чем-то очень напоминавшего Кашпировского, боялись панически. Но мир не ограничивается двором. Все, кто был недоволен «приезжим негодяем и его злыми делами», а таких было очень много, имели грозное оружие, полученное из рук самого Струэнсе, - свободу слова, печати и собраний, и пользовались им на всю катушку. Число газеты росло подобно лавине, они были ярки, интересны, невероятно, почти до полной бесплатности дешевы, - и в каждой на все лады высмеивался, критиковался, проклинался «негодяй из Альтоны, желающий погубить милую, добрую Данию». Со ссылкой на «авторитетные источники» сообщалось, что «подлый изменник избивает нашего любимого короля» (что, в общем, соответствовало истине) и «насилует нашу прекрасную королеву» (что истине если и соответствовало, то далеко не в полной мере). Вскоре в карету придворного врача начали лететь камни, его появление на улицах народ встречал матерной бранью и, что еще хуже, насмешливыми песенками, - а ведь власть чего-то стоит только тогда, когда ее уважают или хотя бы боятся. Понимая это, Струэнсе попытался принимать меры. Для начала начал издавать собственную газету, где под псевдонимом «Добродетельный врач из Альтоны» всячески защищал «нашего доброго министра, желающего Дании только добра», но успеха не добился, поскольку хотя и был писуч, но писал крайне занудно. Попытка воспользоваться услугами профессионалов, выписав из Германии пару-тройку «золотых перьев», тоже оказалась неудачной: парни, конечно, старались вовсю, но писали-то они по-немецки, а к середине 1771 года, через полтора года после начала «перестройки», читать немецкую прессу в Копенгагене считалось дурным тоном. Найти же хотя бы одного толкового профи, пишущего по-датски Струэнсе не сумел, хотя гонорары предлагал колоссальные, на уровне генеральского жалованья. В июле, когда молодая королева родила дочь, принцессу Луизу, которую дочерью короля, - хотя тот и признал отцовство, - никто не считал, всеобщее недовольство перешло уже просто в ненависть, теперь Струэнсе держался только на слепом подчинении короля, поддержке королевы и штыках гвардии, - но в условиях абсолютизма этого ему казалось вполне достаточным. «Мне, - писал он Брандту, - необходимо десять или немногим более лет, чтобы выросло поколение, способное понять суть и смысл нашего героического служения этой бедной, глубоко невежественной стране». Однако этих лет у него не было, да и характер, как стало вскоре ясно, был не очень железным. Несколько раз, столкнувшись с недовольством горожан и интригами придворных, королевский любимец проявил себя не лучшим образом: то, потеряв шляпу, трусливо убежал от толпы, то обманул одного из немногих влиятельных датчан, симпатизировавших ему, то еще что-то. Понемногу стало ясно, что человек, при виде которого ранее замирало все, в реале таков же, как все, и 12 января, собравшись на дне рождения вдовствующей королевы Юлианы-Марии, несколько высших военных и гражданских чиновников, приняли решение действовать, - единственным способом, который вообще был в такой ситуации возможен.

Доктор сказал "В морг"...

В ночь с 16 на 17 января 1772 года, ровно во вторую годовщину прихода Струэнсе к рулю, после придворного бала, устроенного по такому случаю королевой, королева-мать, сводный брат короля принц Фредерик и несколько здоровенных вояк вошли в спальню его величества, спавшего с очередной проституткой. Беднягу грубо растолкали, накричали на него, чего он не терпел и от чего приходил в расстройство, и сунули на подпись заранее подготовленные указы об отмене «секретного кабинета» и аресте Струэнсе «в случае обнаружения явных признаков измены». Что интересно, даже войдя в полное умопомрачение, Кристиан отказывался и подписал лишь тогда, когда ему сообщили, что «таковы пожелание и приказ самого доктора». Вслед за тем «явные признаки измены» в виде пребывания (и отнюдь не сна) министра в постели её величества. Извлеченный из-под одеяла, Струэнсе был арестован и отвезен в крепость, где уже находился захваченный у себя на дому другой группой заговорщиков Брандт, а молодую королеву, как была, в ночной рубахе, увезли в загородный замок. Наутро Копенгаген ликовал. Пиво лилось рекой, гремели салюты. Особой комиссии, назначенной для следствия и суда, не пришлось даже особенно трудиться: отрицать очевидного Струэнсе не стал, а избиений короля и сожительства с королевой более чем хватило на подведение под статью «за преступления против величества» К тому же, к делу были приобщены показания королевы, признавшей временщика (под угрозой объявления сына бастардом) отцом своей дочери. Приговор мог быть только один. 28 апреля 1772 года Струэнсе и Брандт, уже официально «лишенные чести» были обезглавлены под аплодисменты и радостный свист празднично одетых копенгагенцев, забрасывавших эшафот комками грязи. В ответ на вопрос о последнем желании бывший диктатор сказал, что хотел бы, если возможно, повидать королеву, в чем ему, разумеется, было отказано, в частности, и в связи с физической невозможностью исполнить желание смертника. Той, которую он хотел напоследок увидеть, уже не было ни в столице, ни вообще в Дании. Её признание по понятным причинам осталось в тайне, но брак её с королем был аннулирован еще до казни любовника, а спустя несколько дней молодая дама навсегда покинула страну, перебравшись в далекий Ганновер. Детей своих она больше никогда не увидела, а года через три скончалась то ли от лихорадки, то ли  «от меланхолии». Кристиан же VII, на корону которого никто (как можно?!) не посягал, жил в статусе «самодержавного властелина» еще 36 лет, исправно визируя все представляемые ему на подпись бумаги, которые, как ему сообщали в ответ на неизменно задаваемый вопрос, «составлены доктором и одобрены ее величеством». Говорят, что в конце жизни очень боялся Наполеона, которым его пугала прислуга, - и 13 марта 1808 года умер от инсульта, успев выкрикнуть по-немецки (что ему категорически запрещалось): «Испанцы! Испанцы! Они уже здесь! Где Иоганн? Спасайте королеву!». Естественно, так и не узнав (впрочем, этого тогда никто и знать не мог), что маленькая дочурка, прижитая супругой от немецкого поклонника, но признанная им родной, станет пра-пра-пра- и более бабушкой наших с вами современников, - Карла XVI Густава, нынешнего короля Швеции, и принца Филиппа Астурийского, будущего, дай Бог, монарха Испании. Что ни говорите, а таки причудливо тасуется колода…