In memoriam. ВОЗНЕСЕНИЕ

 
 
"Во многая мудрости много печали..."
Экклесиаст, 1:18

Все биографы, успевшие повидать ровесников Максима Сандовича, родившегося 31 января 1886 года в селе Ждыня, что в самом центре галицийской Лемкивщины, сходятся в том, что был он с детства не по годам смышлен, любознателен и «книжен». А уж в Бога верил, как мало кто, даже по тем не очень вольнодумным временам, Святое Евангелие назубок выучил и толковать умел. Ничего удивительного, что в семье ему прочили большое будущее...
 
Сам-то Тимофей выше псаломщика при греко-католической церкви не поднялся и все свои надежды (а в молодости, говорят, был честолюбив) возлагал на Максимку, тем более, что сам местный ксендз, отец Ян (Окиско) обратил внимание на талантливого пацана и поспособствовал попасть на казенный кошт (с талерами в семье было туго) в гимназию, аж в самый Новый Сонч, большой, тысяч на шесть, город, которую сынишка псаломщика и окончил с отличием. Затем, как и предполагалось, пошел в науку к братьям-базилианам из Креховского монастыря. Отличился и там, обратив на себя внимание упорством и начитанностью. В 1904-м уже доверяли ему и участие в семинарах-диспутах, проводимых иезуитам. Вот тут-то все и случилось. Доверили однажды Максимке играть в дискуссии роль «адвоката схизмы», то бишь, отстаивать принципы православия в споре с католиком и униатом (любили отцы из Ордена Сердца Иисуса такие эксперименты), - и таки выиграл парнишка диспут. Да с таким блеском, что по итогам удостоился предложения, мало кому делавшегося: плюнуть на всю эту унию и ехать в Вену, в иезуитский коллегиум, а затем, глядишь, и в Рим, - начинать нормальную, достойную католическую карьеру. Вот только не вышло. Готовясь к дискуссии, слишком много, как выяснилось, паренек обдумал, сопоставил, пропустил через себя. Ну и, короче, бросив все, без гроша в кармане, пешком побрел через открытую тогда границу. В Россию, в Почаевскую лавру, учиться православию. Встретил там добрых людей, не менее, чем пан-ксендз Ян ценивших толковую молодежь, по рекомендации попал в способствовал Житомирскую духовную семинарию, а после окончания курса (опять же, с отличием), едва успев обвенчаться с молоденькой Полей Гончарук, дочкой священника из Новоберезовки, был 11 сентября 1911 года рукоположен в священнический сан и благословлен на служение Господу на родной Лемкивщине. А служил, все признают, истово и от души, находя, не глядя на молодость, и утешение, и совет для каждого. Учитывая же, что в те времена для сельской глубинки батюшка был и светом, и наставником, и примером, не приходится удивляться, что очень скоро на проповеди его потянулись и прихожане местной униатской церкви, и даже те, кто давно уже посещал костел. Понемногу начали лемки отказываться от панов превелебных, переходя в православие.

Что возненавидели отца Максима очень многие, понятно, и возненавидели люто. Подбрасывали подметные письма («Убирайся, мол, прочь, не то худо будет!»), а он не боялся; подпустили под стреху красного петуха, а он с помощью прихожан отстроился, пытались даже побить, но дважды батюшка сам отмахался (крепкий был), на третий же раз, когда толпой навалились, селяне отметелили приезжих до густой синевы. Начали писать властям – и ксендз, и униатский превелебный, и местные, как они себя по новой моде называли, «украинцы». Дескать, смущает поп народ, сбивает на путь схизмы, и вообще, по всему судя «москальский шпигун». На такую информацию с мест в Австро-Венгрии реагировали быстро и однозначно. Пошли налеты, обыски, аресты, допросы. Правда, арестовав и допросив, быстро отпускали, поскольку отец Максим против властей предержащих никогда голос не возвышал и «крамольной», в России изданной литературы, кроме Евангелия и прочих церковных книг в доме не держал, а тут нарушения закона не было. Писать, однако, продолжали, - и 28 марта 1912 года отца Максима Сандовича повязали всерьез. Надели наручники и увезли во Львов, где бросили в каземат, обвинив опять-таки в «шпионаже в пользу России». Но следствия не проводили (нечего было расследовать), а просто держали в одиночке, требуя отречься от православия, после чего тут же отпустят и даже дадут вкусный приход. Не обломилось. Побывав не раз в карцере, посидев пять раз по месяцу на «скудном пайке» (полфунта хлеба на три дня плюс воды от пуза), отец Максим отрекаться отказывался. Лишь через два года и три месяца после ареста хлопоты русских депутатов рейхстага переломили истерики «украинцев», - решением суда «герр Сандович» был освобожден за отсутствием события преступления и вернулся в родную Ждыню. Увы, ненадолго. В самом начале Великой войны последовал новый арест. Вновь, разумеется, по «украинскому» доносу, – без предъявления обвинений, в превентивном порядке, и на сей раз вместе с семьей и односельчанами, «могущими быть заподозренными в симпатиях к русским», отца Максима загнали в казематы тюрьмы города Горлице. А 6 сентября «самых опасных» (по мнению «украинцев») арестантов выгнали на тюремный двор, где уже находилась специально прибывшая зондеркоманда, и некий ротмистр Карл Дитрих, приказав отцу Максиму выйти из строя, велел «шпиону» провозгласить здравицу в честь императора Франца-Иосифа. Что Максим Тимофеевич немедленно и сделал, указав, что был и есть верноподданным цесаря, иже всякая власть от Бога. По свидетельству очевидцев, приятно удивленный ротмистр, похвалив священника, отдал новый приказ: отказаться от православия и призвать паству к тому же. «Нет!» прозвучало мгновенно. Отца Максима поставили к стенке и повторили. Он покачал головой. По приказу ротмистра стрелки передернули затворы и, - на глазах беременной жены, отца и односельчан, - прицелились. Ответом на в третий раз озвученное требование был выкрик: «Да живёт Святое православие! Да живёт Святая Русь!». Грянул залп. Спустя два месяца, уже в концлагере Талергоф, матушка Пелагея Сандович родила мальчика, в честь отца названного Максимом, - будущего православного священника на Лемкивщине, население которой уже понемногу приучали называть себя «украинцами»...

День памяти святого священномученика Православной церкви Максима Горлицкого отмечается ныне в годовщину гибели, 6 сентября каждого года, и в третью неделю по пятидесятнице. Память и слава!