Рецессия русского публикацизма
На улице много снегу, ходить трудно.
Но я пошел.
Вижу: впереди два пьяных как бы подростка. Обогнал их, а они сзади кричат:
- Эй, спички есть?
Я сперва ответил, что нету, потом подумал: ведь есть. И именно спички. Не подростки явно, если спички спрашивают. Но пьяные.
Ну и остановился.
А там - Семенов.
Не тот, который Стиховед, а тот, который Строитель. Он раньше мне уже встречался на жизненном моем пути. Тогда он рекомендовался татарином. Я, говорил, все нации уважаю, кроме белорусов. У меня, говорил, жена была белоруска. Я их знаю.
Ну, думаю, сейчас будет меня спрашивать, не работал ли я в газете. Этот татарин Семенов всегда вспоминал прежде, во время наших нечастых встреч, как он работал охранником и шофером в русской газете "Вперед".
И правда.
- Я, - говорит, - мужик, тебя помню. Ты в русской газете работал?
- Нет, - отвечаю ему устало, - я не работал в газете.
Я действительно в ней никогда не работал.
- Да ладно! - Семенов говорит. - Работал ты в газете. У меня знаешь, какая память на лица? Я все лица помню. И твое помню. Это, кстати, - указал он на второго неподростка, - Эдуард. Мы идем играть в биллиард. Пожмите друг другу руки. Эдуард - мой лучший друг, только он меня младше. Но он все время, блядь, мне перечит. А твое лицо я помню. Потому что у тебя приятное лицо. А бывают такие лица, что их обосрать хочется.
- Ну я пойду, - говорю осторожно.
- Нет, - возразил татарин Семенов, - ты не пойдешь. Ты вот в газете еще работаешь?
- Нет, - говорю, - не работаю. И не работал. И не буду работать.
- А почему? - удивился Семенов. - Почему ты ушел от публи... публикацизма? Ты ж видишь, что эстонская партия творит. Я вот сам русак...
"О, - смекаю, - ребрендинг".
- Ты видишь, - продолжает Семенов, - как народ ужасно и хуево живет?
- Да, - согласился я, - холодно и скользко.
- Пошли, а? - подал голос Эдуард.
- Нет, - продолжал бывший татарин Семенов. - Не в том дело. Ты гляди, как хуево и ужасно весь народ живет. Все закрывается. Все. На Эдуарда посмотри. Вот тебе сколько лет? Сорок семь, да?
- Ну примерно, - говорю. - Сорок пять.
- Вот видишь! А мне сорок! - привел русак Семенов последний и совершенно неотразимый аргумент.