Чуть помедленнее
На базе активного отдыха Балуш, что раскинулась в Сибири, далеко от осей абсцисс и ординат, не говоря уж об их пересечении, украшенном немеркнущими рубиновыми звездами, озвученном воем мигалок и населенном трудолюбивыми мигрантами, озабоченными чиновниками и праздным креативным классом - на этой базе я был свидетелем мимического этюда невыносимой силы и выразительности.
В общем так: база активного отдыха, как уже было сказано, Балуш. Если попросту: бывший пионерлагерь, приватизированный кем-то несколько раз, но не потерявший узнаваемых черт. В описываемый период база населена одновременно аспирантской филологической школой и новосибирским детским лагерем по изучению американского английского по оригинальной методике. Филологи ночью много пьют и часто плачут, днем читают или слушают лекции. Дети ночью тихо спят, а днем ходят строем по аллеям под руководством почему-то исключительно гавайского вида американских инструкторов. И все время страшно орут неотчетливые речевки на американском английском.
Если я правильно понял, это и есть оригинальная методика: гавайцы и речевки. Что там они кричат, разобрать невозможно, но звучит это мощно.
Столовая - место, где пересекаются филологи с детьми, питание по расписанию: рис, курица, борщ, рассольник, курица, рис... На раздаче стоит местная деваха крупных статей и, кажется, мрачных взглядов на мир. Круглое розовое лицо, круглые сильные руки, круглый стан, халатом схваченный. Деваха никогда не улыбается и ничего не говорит, лишь порою поправляет выбившуюся из-под косынки русую прядь. Ей около двадцати лет, но лицо ее выражает уже глубокое понимание сложности жизни, разочарование в некоторых базовых ценностях и скептическое отношение к филологам, детям, гавайцам, бесконечной этой курице, да и к самим осям абсцисс и ординат, не говоря уж об их пересечении.
...Обед закончился, и сибирские дети, руководимые неутомимым гавайцем, приступили к одному из своих лингвистических упражнений. Вскочив разом из за стола и прогрохотав стульями, во весь голос прокричали они какую-то замысловатую рифмованную американскую благодарность сотрудникам столовой.
В это время я проходил мимо стойки и оказался поблизости от девахи.
Никогда не забыть мне выражения ее круглого мрачного лица, каменеющего при звуках речевки, никогда не воспроизвести с помощью слов то, что так просто показать: как в ответ на сенкью губы ее отчетливо, но беззвучно произнесли три русских слова, проартикулировав переложенные смыканиями девичьих губ четыре гласных: "о", "а", "ю" и еще раз "а".