золотая шестеренка
в небесах
раздается плач ребенка
на  весах

(для новорожденных младенцев
есть распрекрасные весы
эмалированная чаша
и две линеечки под ней
и гирька толстенькая важно
подпрыгивает на пазах
десятилетий и столетий
на медленной оси абсцисс
и гирька худенькая шустро
по тонкой планочке ползет
она обозначает годы
а может дни или часы

а на штырьке особом сбоку
имеется противовес
но лучше ты о нем не думай
а за окошко погляди
где снег скрипит как портупея
и искры звездами летят
там едет медленный троллейбус
наполнен теплыми людьми
они не знают что отныне
никто вовеки не умрет
для новорожденных младенцев
есть специальные весы)

Взрослые бухают по домам, на улице бухают китайскими взрывпакетами дети. Снежно, свежо, темно, магазины закрыты, а в том, что был открыт, мне повстречался старик В-сон.
Старик В-сон покупал пиво, я тоже терся там, выискивал безалкольного, будучи безалкоголиком.
Старик же В-сон взял десять бутылок чешского светлого.
Одобряю.
Старик был уверен, что я его не узнаю, но я сразу узнал. Поговорили немного со стариком, ну в таком обычном для этого жанра роде:
— Как вы?
— Я ничего, а вы как?
— И я ничего.
Вика в Лос-Анджелесе. Коля уехал на Украину. Ваня где-то тут был, но как-то плох. Ну и так далее.

Старик сообщил, что возводит мельницы. Такая у старика В-сона теперь работа. Вообще был очень мил и излучал доброжелательность по отношению ко всему миру. Плотный такой, черноволосый, уже немного седой, веселый старик.

Мы расстались у магазина, и я уже отошел шагов на тридцать, когда старик В-сон меня окликнул:
— Роман Григорьевич!
Я вернулся. Старик крепчайшим образом пожал мне руку и сказал:
— Спасибо за гитару.
— Играешь? — спросил я, автоматически переходя на «ты».
— Не останавливаюсь, — ответил В-сон.

Зимой 1987 г. я каждый день приезжал в рабочий поселок У. из Тарту на промерзшем по самый патрубок маслопровода автобусе за час до первого урока. Шел сквозь кромешную темноту в пустую школу, скрипел снегом.
Старик В-сон ждал меня у кабинета истории.
Мы доставали гитару, и я объяснял, как мог, старику аккорды, учил его прижимать струны перпендикулярно, показывал бой, перебор, щипок. Старик учился тогда в шестом классе, был щуплый, страдал экземами (и это мешало обучению!), вечно мазался своим флуцинаром, сморкался, очень старался и к концу года овладел и боем, и перебором.

«Не останавливайся, старик!» — написал бы в этом месте рассказа советский молодой журналист, подражающий лучшим образцам отечественной оттепельной публицистики.

Один Хорек назло соседям
Вообразил себя Медведем:
Во-первых, когти есть на лапах,
А во-вторых, конечно — запах.

Есть такая история фольклорного рода, о том, как два советских поэта обменивались эпиграммами.
Престарелый комсомольский поэт Безыменский, будучи еврейского происхождения, начал первый —  он написал эпиграмму на поэта-антисемита Смирнова, человека с горбом. В десяти словах комсомольский поэт сумел обидно обыграть как тему физической ущербности, так и тему творческого бесплодия:

«Он сам горбат,
стихи его горбаты.
Кто виноват?
Евреи виноваты».

Но поэт Смирнов не остался в долгу и  создал, возможно, лучшее свое произведение. Инвалид пошел по другому пути: не стал пытаться втиснуть в один остроумный текст и уродство, и бездарность, и, скажем, еврейское происхождение Безыменского. Он ограничился сугубо описательным двустишием с легким намеком на идеологию, девятью словами нечеловеческой силы о вечной молодости:

«Волосы дыбом, зубы торчком.
Старый мудак с комсомольским значком».

Не знаю, почему, но именно эти огненные строки поэта-антисемита возникают у меня в памяти всякий раз, как кто-нибудь неосторожно даст ссылку на очередное произведение творчества Э.В. Савенко (Лимонова).

А вот история про остроумное слово.

Однажды собрались мы у профессора Ларисы Ильиничны Вольперт отметить день ее рождения. Погоды были холодные, и Ицкович, например, пришел в кирзовых сапогах с портянками.

Сели все за стол, винегрет, селедка, картофель, курочка, конечно, ну и водка. Сели, налили, первый тост за новорожденную выпили, второй — тоже. И тут — звонок в дверь.

А это опоздали Колумбиец и Вовка Литвинов. Они тогда подружились с одним удивительным местным человеком и пропадали постоянно в его кузнице. Возвращались оттуда обычно нетрезвые и с какими-то замысловатыми железными штуками смутного назначения. Вот и в этот раз они подзадержались, потому что готовили в кузнице подарок Ларисе Ильиничне.

Вовка держал в руке цветок, а Колумбиец — подарок. Это была такая очень изысканная чугунная кочерга, извивающаяся, как некий штопор (подозреваю, по причине визуальной смежности объектов во время изготовления подарка).

Вновь прибывшие протянули приношения имениннице, и Колумбиец шуточным голосом сказал:

- Мы — кузнецы…

Все молчали, ожидая продолжения спича, и  тут Ицкович внезапно прервал паузу:

- И куй наш молот!

В наступившей тишине было отчетливо слышно, как залихватски крякнул Юрий Михайлович Лотман.

Она встречает тебя на пороге, и ты заходишь в темную квартиру осторожно, чтобы не стукнуть ее дверью.
Она откуда-то прыгает в другой комнате: отчетливо слышен стук лап и потом топот.
Роет песок, яростно роет фантомный песок.
Ее призрачная миска стоит у окна на кухне, и ты не подходишь к окну в этом месте.
Иногда ночью она ложится у тебя в ногах.
Иногда ты разговариваешь с ней.
Всегда.

Старушка в зеленом пальто и в крупных очках в магазине у полки со сладким.
Рассматривает расфасованные в пластиковые коробочки пирожные, торты, печенье.
Ты пристроился сзади, ты не хотел наблюдать, но вовлекаешься и вот уже мучительно понимаешь логику.
Это еще не пробовала.
Это пробовала, но не нравится.
Это купила бы, но дорого.
Это дорого, но такое красивое: розовое, нежное, какое-то даже немного зеленое сбоку.
Рассматривает внимательно, как в музее, чуть отодвигается, чтоб прочитать ценники, как подписи к картинам.
Масло, холст, неизвестный художник, немного зеленое сбоку.
Вздыхает, опять придвигается, берет в руки: такое красивое.
Вертит коробочку в руках, ставит на место.
Отходит, ничего не купив.
В корзине — кефир, половинка ржаного, творог и десяток яиц.

Так, не понял: температуру к рублю что ли привязали?

Ходил принимать экзамен и поставил всем «пятерок» разной степени тяжести. (А одна девушка не перевела часы на компьютере с московского времени, бежала по морозу, бедняжка, чтоб не очень опоздать, и долго потом не могла отдышаться. (Хотя вообще-то если компьютер по Москве, то она бы должна была не опоздать, а наоборот. (Наверное, часы там съехали на Стокгольм как-то.)))

На обратном пути на Ратушной две девочки младшего школьного возраста влезли в обездвиженный фонтан, где целуются два идиота под зонтиком, и девочка чесала женскому скульптурному идиоту заледенелую пятку своей розовой рукавицей. Я на это так смотрел, видимо, что какой-то неизвестный и социально неблизкий юноша русской национальности, случившийся тут же, одобрительно указал на меня рукой и примолвил:

- Смотри, улыбается как!

- Что, простите? — на всякий случай поинтересовался я.

- С Новым годом! — ответил мне юноша.

Если долго ходить и рассказывать себе и окружающим, что справедливое антиколониальное движение и страдания палестинского народа, в принципе, конечно, не оправдывают бития жидов на улицах, осквернения кладбищ, поджогов синагог и изнасилований дочерей Сиона, нет, в принципе не оправдывают, но ведь можно понять чувства этих несчастных людей, ведь действительно — движение, правда — страдания, — если долго этим заниматься, то не стоит потом спрашивать «ой, а где же наши карикатуристы?»

вот согласно расписанья
едет сапиенс в сапсане
и любуется лесами
населенными белесыми
то ли псами то ли лисами
то ли снами с нами ласковыми

в сей саванне в этой сауне
что простерлась в нежном саване
солнце стынет за березами
рельсы стонут под колесами:

следую ща я
станцы я
бесконечная
следую ща я
станцы я
бесконечная

Актриса Попова сыграла так много прекрасных ролей.
Так много различных рекордов побил слаломист Самолетов.
Топ-менджер Кац стяжал безусловные лавры на ниве стартапов.

Поэтому все, что ни скажут они — касаемо ли торсионных полей,
лечения ли почечуя, судьбы ли балета, коварства хохлов ли, врожденного ль рабства кацапов и зверства их мрачных сатрапов -
цитирует тут же толпа идиотов.

Лепит мокрым прямо в лицо, чувствуешь себя начинающей кариатидой. Проблемы, везде проблемы. Ну, думаю, поеду в автобусе.

А в автобусе так: через переднюю дверь стал входить пахучий человек с большими сумками, и я пошел в заднюю. Вхожу и вижу: проблема.

Вот какая проблема: прямо у двери на сиденье, которое спиной к движению, расположились трое пацанов лет по десять-одиннадцать. А напротив, на сдвоенном сиденье — какой-то несколько нетрезвый жук лет сорока. Толстенький, очень гладко бритый, чуть инопланетного вида, в костюмчике и курточке, с острыми клыками и таким как бы надутым лицом. И этот жук к пацанам вербально пристает, что-то им жужжит и даже немного поет, кажется, пытается слегка приобнять. А пацаны уже не в таком возрасте, чтобы пугаться, но еще не в таком возрасте, чтобы жуку дерзить. Шугаются, пересаживаются, пересмеиваются. И инопланетный жук через проход им поет:

- Круто ты попал на ТВ!

Улыбается и лапками машет.

Я тут же, конечно, вспомнил, что эту песню сочинил Александр Елин. И  тут же разозлился на себя, что это вспомнил, и решил пресечь инопланетную ерунду. Встал в проходе между жуком и пацанами и тихо им так говорю:

- Просто внимания не обращайте. Отвернитесь от него и в окно смотрите.

Один из пацанов мне с живостью отвечает:

- Так противно же!

- Понимаю, — говорю.

А жук зудит за спиной обиженно с легким акцентом тоненьким голоском:

- А с этим парнем, значит, не противно говорить?

- А с этим, — пацаны отвечают, — не противно.

Вот еще, понимаешь, думаю, коллизия. Поворачиваюсь к жуку и говорю:

- Давайте лучше мы с вами поговорим.

- А давайте, — соглашается жук. — Вы в Белоруссии бывали? Я все время в Белоруссию езжу. Там такой народ хороший, нигде такого нет. Вы знаете, сколько автобус туда стоил? Угадайте! Пятнадцать евро, и обратно сорок. Очень дешево. Я вот эстонский паспорт взял, а хочу русский. Очень люблю в Белоруссию ездить, а вся родня у меня — в Ленинградской области. Но я не могу сейчас гражданство сменить. У меня матери девяносто лет. Это очень, знаете, обидно — что вот приходится ждать, когда она умрет. А так я с эстонским гражданством, не могу никуда поехать. У меня в Ленинградской области сестра умерла, так я и не поехал. Тридцать два года всего. Они сразу хоронят, прямо сразу. Очень я Россию люблю. Но я же безработный, потому что за матерью должен ухаживать. А потом сразу возьму русское гражданство. Но теперь скоро опять поеду в Белоруссию. Я там в пансионате отдыхаю. Три, четыре раза в год. Это очень хороший пансионат, там директор — женщина. И она родственница Лукашенко. И сам Лукашенко тут же рядом. Вот так — пансионат, вот тут — сорок метров — море, а там — резиденция. «Дрозды» называется. Угадайте, сколько стоит? Все процедуры, трехразовое питание, массаж, бассейн. В номере две койки. Джакузи. Все — девятнадцать евро в день. Вы вот сами в интернете посмотрите…

Я вышел из автобуса, а жук в спину мне прокричал:

- Пансионат называется!..

Но ветер перехватил и унес название чудесного пансионата для инопланетных жуков-русофилов.

Пацаны в окно смотрели с немым укором сквозь налипший снаружи снег, но я надеюсь, что все закончилось хорошо.