Авторство московского пожара
Ладно, спрячу, чтоб не торчало.

12 и 21 августа (до Бородина) Растопчин в письмах Багратиону намекает на то, что Москву придется жечь, чтоб не доставалась французам.
Потом Растопчин отрекается, а в журналистике 10-х гг. однозначно утверждается мнение о виноватости Наполеона (лично). (Ср. у Глинки в "Русской истории").
Между тем, еще при жизни Растопчина, в 1824, выходит 1 том "Истории нашествия Наполеона на Россию в 1812-м году" Бутурлина (СПб.), где вполне определенно указано на авторство Растопчина (С. 314-315). Впрочем, по свидетельству Глинки (Записки о 1812 годе), во втором издании Бутурлин, который давал читать свою историю графу и не встретил никаких возражений, прочитавши впоследствии "Правду о пожаре Москвы" Растопчина, переадресовал авторство некоторому неизвестному решительному человеку при графе (этот пассаж, собственно, предшествует отказу Глинки от авторства и утверждению, что Москву жег огонь небесный).
Линия затушевывания участия Растопчина утвердилась и в последующей историографии.

Этому вопросу специально посвящен отдельный фрагмент замечательного "Описания Отечественной Войны в 1812 году" Михайловского-Данилевского (СПб., 1839. Ч. 2):

Прошло более четверти века, а вопрос о причинах пожара Московского еще не решен. Наполеон в своих бюллетенях отклонял от себя вину в сожжении столицы. Тоже самое подтверждал он несколько раз на уединенной скале Св. Елены, где медленно умирал, терзаемый воспоминаниями о потерянном величии и грустным сознанием в ничтожестве своих усилий против Росии, виновницы его падения. Книги, журналы, все типографские станки, в 1812 году подвластные Наполеону, провозгласили зажигателем Русское Правительство, и орудием его выставляли Графа Растопчина. Наполеон и его клевреты говорили о сей выдумке с такою уверенностию, подобрали столько правдоподобных доказательств, чтоникто не сомневается в их вымышленных показаниях. Поверили еще и потому, что видели, как в роковом борении с Наполеоном не жалела Россия ничего для своего спасения, от которого зависела участь Европы. У нас, во время войны, слагали вину в зажигательстве на неприятелей, а ныне мнения о Московском пожаре разделены и колеблются. Обозрим происшествие с разных сторон, после чего не трудно будет вывесть справедливое заключение и единожды навсегда определить истину.
(С. 393-394)

Итак, пожар может иметь два противоположных смысла.
1.1. Он может быть свидетельством варварства французов, и тогда Наполеон становится в один ряд со всеми историческими зажигателями, Глинка поминает в "Истории Москвы" Александра Великого и Герострата, однако маячит и Нерон - несмотря на внутреннюю противоречивость сопоставления, оно подкрепляется рифмой, и татаре.
1.2. Ослабленный вариант (анонимный) - "французы".
2.1. Но пожар, если его авторство приписывается Расточпину (усиленный вариант - 2.2. - "русские" вообще) прочитывается как добровольная жертва, свидетельство высокого самоотречения нации. Глинка предлагает здесь в качесвте аналогии историю о сожженых перед нашествием варваров Афинах (армия выступает здесь в роли кораблей, ср. популярный стих Крюковского: "Россия не в Москве - среди сынов она", процитированный Н.Н. Раевским на совете в Филях). Другая аналогия, сразу пришедшая на ум Наполеону связывает самосожжение города с мифологемой "скифской войны" (то есть русские как раз - варвары, а не французы, с точки зрения Императора). Но это может быть и высоким самоописанием (с оглядкой на руссоистские идеи и всю апологетическую традицию вплоть до "Германцев" Тацита).

Дальше Михайловский-Данилевский пытается из этой семиотической ловушки выбраться.
У него выходит, что и русские молодцы, и Наполеон злодей. (1.1.+2.2.)
Сперва он отводит подозрения от Александра (кажется, справедливо, но не думаю, что вполне). Затем указывает, что причиной первых пожаров было исполнение приказов Растопчина (сожжение барок на реке), а потом отдельные русские стали предавать огню имущество из патриотизма, а отдельные французы стали зажигать из пьяной глупости и свойственного этой нации легкомыслия. С Наполеона, кстати, прямое обвинение снимается, он виновен в попустительстве, но не в поджогах. Но с романтического гения спрос особый, так что виновным все же выходит Наполеон.
Потом М.-Д. переходит к разбору деятельности французской комиссии о пожарах и объявляет ее выводы несостоятельными (то есть, намерение сжечь у Растопчина было, но выполнять он его не стал). Наконец, подводит итог (курсивы мои):

Найдя лишь золу и уголь вместо богатой, многолюдной, покорной ему Москвы, Наполеон осыпал Русских ругательствами, называл их в бюллетенях Татарами, Калмыками, варварами, не умеющими защищать себя иначе, как сожигая собственные домы. За ним твердили Французские писатели и журналисты о необходимости загнать Русских в Азию, очистить от них Европу. Предметом особенной злобы избрал Наполеон Графа Ростопчина; имя его, как припев, безпрестанно повторялось в бюллетенях: "C'est Rostoptchin qui brule Moskou!" Все поступки Графа Ростопчина были на перекор желаний и надежд Наполеона, потому что он всеми силами способствовал к опорожнению Москвы, сохранению в ней спокойствия, возжению в сердцах народа не только ненависти, но и презрения к Наполеону. Тогда Наполеон уже сроднился с мыслию, что столицы Государств должны беспрекословно пред ним падать; он даже привык к ненависти, вообще в Европе к нему питаемой; но для него ново было презрение, которое Граф Ростопчин старался распространить к нему в России. Такой обиды Наполеон не простил. В отмщение выставлял он графа Ростопчина зажигателем Москвы, и в сем отношении хотел явиться невинным перед судом чести. Конечно, Русские никому не уступять чести быть первыми виновниками Московского пожара: это одно из драгоценнейших наследий, какое наш век передаст будущим; но истинным виновником пожара и злополучия столицы останется Наполеон. Без его нашествия не сгорела бы Москва, преданная им на расхищение. Потомство спрашивает: почему Наполеон был безмолвным, равнодушным зрителем неистовств в Москве? Злодеяний нельзя отнести к остававшимся в столице Русским: число их было ничтожно в сравнении со ста тысячами неприятелей, из коих редкий не жег и не грабил. Утушить пожар, возженный Русскими, было не во власти Наполеона, потому что укрощение пламени превосходило силы человеческие, но в четырехдневное пребывание свое в Петровском дворце, он не принял никаких мер прекратить злодейства и обуздать свою армию, продолжавшую грабить и потом, до самого того времени, когда она принуждена была со срамом бежать из Москвы. Зачем распускал он войски на грабеж <...>? Зачем преступным послаблением своевольству, буйным страстям, душегубству, умножил он до безконечности число зажигателей, разбойников, святотатцев? Так, не простым завоевателем, а убийцею показался Наполеон на стогнах Московских! На его память должны лечь кровавые явления, совершавшиеся на развалинах Москвы, и обременить его проклятием веков.
(С. 412-414).

Замысел Растопчина состоял в следующем - ополчение идет на Три Горы, одновременно зажигается Москва. (Хотя Глинка и пишет в "Записках о Москве", что Растопчин будто бы говорил заранее, что никакого ополчения не будет, но совершенно доверять в московских делах Глинке нельзя, думаю).
Кутузов отнял у Ростопчина и "сожженные Афины" и Фермопилы (кстати, не потому ли Три Горы были выбраны, что там рельеф?). Пожар после вступления французов имел совершенно другой смысл, авторство его размылось. Хотя общий ампирный каркас замысла сохранился, но событие было перетолковано.
Графу оставалось в Воронове сделать то, что не удалось в Москве, бранить Кутузова последними словами, а потом отмазаться и удалиться от гнева москвичей в тот же Париж.
Цитаты потом подверстаю.