Repetitia est mater scientia
Жизнь и каберне
Моим учителем древнегреческого языка на первых курсах Ленгосуниверситета был Никита Виссарионович Шебалин. Как сейчас помню первое занятие -- стоит Никита Виссарионович у окна задумчивый и говорит:
-- Осень. Все простужены на факультете. А вот в Древней Греции простуда была редкостью. А почему?
Мы, неофиты-первокурсники замерли... – черт знает, почему древние греки не простужались?
Шебалин выдержал паузу и ответил будто сам себе:
-- Да потому что чеснок постоянно ели. Жрали чеснок регулярно – потому и не простужались!
Еще Никита Шебалин имел абсолютно древнеримский профиль. И стригся под горшок. Оттого голова его была как у ожившей мраморной статуи из Эрмитажа. Студенты по этому поводу все шушукались:
-- Вот в роль вошел. Даже прикид античный и причес у хайра себе сделал. И где сейчас так стригут? Эксклюзив.
Никита о том не знал, но секрет своей прически открыл нам как-то:
-- Совсем в парикмахерских сдурели! Такие деньги драть за обычную стрижку! Но меня не проведешь. Я кастрюлю себе на голову одел и все лишнее перед зеркалом обкорнал ножницами!
Античный профиль достался Никите от отца – Виссариона Шебалина. Когда-то его отец был известным композитором. Сейчас практически забытым. А зря. Знающие люди говорили мне, что композитор был прекрасный.
Жил Шебалин один, в коммуналке на Фонтанке, напротив БДТ. Комната у него была большая. Мебели минимум. Одни книги и бутылки пустые. Книг очень много.
Никита Виссарионович очень любил выпить. Через это и я выпить полюбил.
Видимо предчувствуя, что жить ему осталось немного, стал он те книги мне дарить. Сумками, вязанками, но на условиях самовывоза.
И повадился я к нему за книгами ездить, а чтобы совсем не привыкнуть к халяве, вез учителю его любимое вино.
Пил Никита Виссарионович исключительно молдавское каберне.
-- Мы, Дима, филологи-классики, а потому, должны пить лучшее, что есть на сегодня. Это пролетарии пусть сивуху, портвейн или водку хлещут. А мы будем пить каберне.
Лучше молдавского каберне в то время действительно в магазинах ничего не было. Стоило оно три рубля с полтиной – в прейскуранте магазина «Вино-водка» на площади Ломоносова было самым дорогим.
Его то я и приносил Никите.
Однажды, когда в комнате Шебалина стало негде поставить ногу из-за пустых бутылок, он попросил меня вынести всю эту стеклотару. Я вынес, но при своей страсти к точным наукам пересчитал бутылки. Их было 333.
-- Каберне пил мой учитель, Аристид Иванович Доватур, -- рассказывал мне Никита, -- я вот пью. И ты, захочешь выпить, его пей. Помни, что «классикус» означает принадлежность к первосортному, к первому разряду в обществе. Раз учишься быть классиком – держи марку.
А потом, одной весной, Никита Виссарионович Шебалин умер. Поминки по нему были в Эрмитаже. Пили там разбавленный спирт. И читали басни, которые любил сочинять Никита. Помню одну:
«Мужик с профессором однажды подрался.
Кто ж победителем в сём споре оказался?
Ответ: профессор победил.
Мораль: сильней физически он был».
Каждую весну, в день ухода Шебалина в Элизиум, я прихожу на набережную Фонтанки, сажусь на скамеечку около бюста Ломоносова и откупориваю бутылку молдавского каберне. Немного вина я разбрызгиваю в юго-западном направлении -- Никите. Остальное выпиваю.
А потом я смотрю на проходящих мимо людей и думаю, как мало отмеряно нам на Земле.