right_to_love

Перевод отрывка статьи Lindsay A. Wagner. Оригинал.

I. Введение

Ограничения на места проживания лиц, совершивших сексуальные преступления (в данном переводе сокращенно ОМПЛС; в оригинале sex offenders - "лица, когда-либо осужденные за сексуальные преступления" - в переводе далее будут условно называться "секс-оффендерами") - проявление ретрибутивистских ("воздаятельных") настроений и предвзятых страхов американской публики - настроений и страхов, в конечном итоге выливающихся в неэффективные политические решения. В последнюю четверть века в Соединенных Штатах наблюдается возрождение понятия о "воздаянии по заслугам" как генерализованной теории уголовной политики. Эта ретрибутивистская политика особенно ярко бросается в глаза в форме недавно введенных гражданских санкций, налагаемых на секс-оффендеров после их освобождения из тюрьмы. Секс-оффендеры как группа вызывают страх и ненависть публики, и политики, ищущие благосклонности избирателей, часто поддерживают всё более безжалостные санкции против этих "политических парий нашего времени". В качестве одной из последних по времени таких мер, стремясь обеспечить безопасность в населенных пунктах, как минимум 22 штата и сотни местных муниципалитетов ввели жесткие ограничения на то, где секс-оффендеры могут жить после освобождения из тюрьмы. Эти ограничения в типичном случае исключают секс-оффендеров из числа лиц, проживающих в пределах 1000 или 2500 футов (304,8 или 762 метра - прим. перев.) от школ, парков, детских садов и других мест, где собираются дети. Тем не менее исследования показывают, что эти мотивированные страхом законы являются неразумными, с точки зрения уголовной политики, решениями, основанными на ошибочных умозаключениях. Они усиливают факторы рецидива и, следовательно, могут делать населенные пункты менее безопасными.

Рассматривая эти законы об общественной безопасности в контексте современной уголовной политики, данная работа высвечивает возможные механизмы, ответственные за развитие и распространение данного вида ограничений вопреки растущему объему исследований, свидетельствующих об их контрпродуктивности. Понимание того контекста, в котором развились эти законы, поможет пролить свет на наиболее полезные пути, которыми можно подойти к реформированию законодательства о секс-оффендерах. Вместо того чтобы делать упор на конституционные права секс-оффендеров, как поступают большинство ученых-правоведов, стратегиям реформы законодательства о секс-оффендерах необходимо сфокусироваться на объединении политических и юридических аспектов усилий, направленных на реформу. Более эффективной реформы можно добиться путем лучшего информирования публики, а не путем полагания на защиту со стороны судов.

II. Преступность, политика и электорат

Американская уголовная политика последнего времени мотивируется, главным образом, упором на наказание и возрождением ретрибуции ("теории воздаяния") как жизнеспособной теории наказания. Это возрождение произошло вслед за "упадком реабилитационного идеала", характеризовавшего уголовную политику конца 1960-х - начала 1970-х годов. К 1980-м годам, несмотря на стабильные уровни преступности, американская уголовная политика начала становиться все более карательной, по мере того как политики вновь открывали для себя политическую силу имиджа человека, "жесткого по отношению к преступности" ("tough on crime"). Один из замечательных примеров этой карательной политики можно видеть в принимаемых Конгрессом законах о размерах наказания. В то время Конгресс начал постоянно увеличивать обязательные минимумы [сроков лишения свободы] и расширять законы о "трех попытках" (законы, предписывающие в обязательном порядке назначать пожизненное лишение свободы без права на УДО каждому, кто осужден в третий или более раз в жизни, независимо от степени тяжести преступлений, за которые он был осужден - прим. перев.) - тенденция, продолжающаяся по сей день. Результатом этого сдвига в уголовной политике стало то, что Америка заработала себе славу "непревзойденного карателя ... регулярно занимающего первое место в мире по численности заключенных".

A. Уголовная политика, движимая страхом

1960-е годы были десятилетием, отмеченным гражданскими беспорядками, протестами и насилием. Ученые предупреждали против применения силы как средства социального контроля в ответ на эти протесты. Они аргументировали это тем, что результатом будет деструктивная, "обреченная на самопоражение" позиция, потому что сила не способна разрешать неоднократно возникающие, застарелые недовольства в демократическом обществе. Криминолог Джером Сколник утверждает:

Прочный социальный контроль возникает не от боли и страданий, причиняемых наказанием, а от привязывания индивида к социальной группе, "от делания его общества неотъемлемой частью его самого, так чтобы он более не мог отделить себя самого от него более, чем от себя самого".

Президент Линдон Джонсон соглашался с этим тезисом. Уголовная политика президента Джонсона делала упор на стабилизацию жизней преступников и протестующих путем "рабочих мест, образования и надежды". Занятость и образование виделись как способы структурировать и стабилизировать жизнь человека и привить [ему] чувство ответственности. Аргументировалось, что эти факторы обладают потенциалом как предотвращения преступлений, так и реабилитации преступников.

Тем не менее рост преступности на протяжении всех 1970-х годов и взрыв внимания СМИ к преступлениям привели к закату реабилитационных усилий джонсоновской эпохи. Вместо того чтобы фокусироваться на сложных причинах и следствиях преступности, "преступность возвысилась как политический вопрос "горячей кнопки", движимый тревогами момента [и] политикой обиды". Генерализованный страх перед насилием и преступностью стал частью культуры общества - страх, остающийся по сей день. Как описывает эту ситуацию социолог Дэвид Гарланд:

... что когда-то рассматривалось как локализованное, ситуативное беспокойство, поражающее самых неблагополучных индивидов и самые неблагополучные районы, стало рассматриваться как крупная социальная проблема и характеристика современной культуры.

Исток этого преувеличенного страха трудно точно определить. Ученые расходятся во мнениях, произошел ли этот страх из СМИ, непосредственно в публике или от самих политиков. Хотя точная роль, сыгранная СМИ в увековечивании этого страха, - вопрос дискуссионный, большинство исследователей согласны, что освещение преступлений в СМИ сыграло свою роль в усугублении страха публики перед преступностью. Например, освещение преступлений сетевыми телекомпаниями увеличилось на 83% с 1990 по 1998 гг., хотя уровни преступности по стране на самом деле снизились на 20%. Освещение преступлений в новостях также имеет тенденцию задерживаться на самых "достойных быть новостью" преступлениях - тех, которые чем-то необычны или особенно гнусны - в то время как "обычные случаи получают мало внимания либо вообще не получают". Журналистская практика, выпячивающая необычное, превращает самые редкостные, зверские преступления в преступления, кажущиеся происходящими каждый день. Этот тип журналистики способствовал раздуванию неоправданного публичного страха перед преступностью по всей стране в 1980-х годах. В то время как исследователи высказывают разные мнения по поводу того, создают ли СМИ публичный страх или просто реагируют на публичный страх, есть свидетельства того, что образы в новостях усугубляют в публике ощущения неуверенности и беспокойства и ведут к публичной ярости, возмущению воспринимаемым ростом преступности.

Это состояние паники создает фоновый эффект "коллективного гнева" и "праведного требования воздаяния", который привел к увеличению социального контроля и возрождению теории "воздаяния по заслугам" в уголовной политике. Как пишут криминологи Фили и Саймон, эта "новая пенология" укоренена в упреждающих практиках, таких как надзор и "удержание в рамках". Так как пропоненты новой пенологии считают, что реабилитация невозможна, они стремятся минимизировать риск для публики, исходящий от "девиантных" нарушителей закона. Многие исследователи считают, что "озабоченности публики по поводу преступности с большей вероятностью стимулируются политиками и политическими инициативами, нежели наоборот". Таким образом, эти карательные политические решения, возможно, разжигают публичные страхи, а не реагируют на них, но, во всяком случае по видимости, политики действую так, будто они заботятся о нуждах общества в безопасности и сдерживании опасностей с помощью мер большего социального контроля. Эти меры затем становятся важными вопросами в предвыборной конкуренции, при которой политики стараются перещеголять друг друга в своих позах "жесткости по отношению к преступности". В результате уголовная политика страны движется публичным страхом и политическими ответами на него.

Хотя вышеприведенное описание является чрезмерным упрощением весьма сложной и часто оспариваемой ситуации, существует значительный объем исследований, поддерживающих это видение "демократизации" наказания. Свидетельства демократизированного наказания можно найти в том, что ученые назвали "электоральными циклами". Эти циклы показывают сильную корреляцию между принятием карательного законодательства и близостью выборов. Например, Наоми Муракава распознала электоральные циклы в принятии законов об обязательных минимальных сроках заключения. Она заметила, что подавляющее большинство увеличений обязательных минимальных сроков были приняты не раньше чем за два месяца до выборов. При политическом и социальном климате нынешней уголовной политики не наблюдается каких-либо сил, могущих быть противовесом, де-эскалирующим это беспрестанное ужесточение наказаний. В результате количество законов об обязательных минимальных сроках резко увеличилось: с 61 закона в 1983 г. до 168 законов в 2000 г. Левитт заметил аналогичный цикл в количестве полицейских, принятых на службу в годы губернаторских и мэрских выборов. И, наконец, Хьюбер и Сэнфорд обнаружили, что в Пенсильвании судьи имеют тенденцию назначать более длительные сроки заключения по мере приближения дня их переизбрания. Из-за подобных все более карательных мер частоты заключения в тюрьмы США удвоились в 1970-х годах и утроились в 1980-х. По состоянию на 2005 год, Америка имела самый высокий процент заключенных в населении в мире и заработала славу "непревзойденного карателя".

B. Карательный ответ: здравый смысл или политическое своекорыстие?

Некоторые аргументируют свою позицию тем, что это просто обыкновенный здравый смысл - сажать преступников под замок - это то, что "каждый интуитивно знает" - и это работает. Гарланд замечает:

Теперь есть отчетливо популистское течение в криминальной политике, которое порочит экспертные и профессиональные элиты и заявляет авторитет "народа", здравого смысла, "возвращения к основам".

Доминирующие голоса - голоса исполненной страха, тревожащейся публики и голос жертвы. Интуиция диктует, что помещение под стражу и наказание - лучшие способы держать публику в безопасности и удовлетворять жажду возмездия.

Однако уголовная политика, фокусирующаяся на подходе "здравого смысла", делает это ценой игнорирования экспертных мнений и исследований. Результатом является политика, основанная на ошибочных посылках и часто приводящая к непредвиденным последствиям. Например, в 1980-х годах законодательство Конгресса, разработанное с целью бороться с "эпидемией крэка", было основано на трех ошибочных посылках:
(1) что "крэк мгновенно вызывает зависимость";
(2) что "крэк делает людей насильственными";
(3) что "женщины-наркоманки часто продают секс за крэк, и их дети представляют собой новый род угрозы".

К 1995 году Комиссия по размерам наказаний выпустила специальный доклад, детально описывающий ее исследования опасностей кокаина "крэк" и результирующей эпидемии. Комиссия нашла, что все эти посылки были необоснованными и не поддерживаемыми ее исследованиями, и представила в Конгресс официальную поправку, основанную на ее выводах. Конгресс отверг эту поправку. В защиту своего отклонения этой поправки многие члены Конгресса выпустили заявления, в которых они продолжили ссылаться на ошибочные посылки, выдвигавшиеся в 1980-х годах. Общественное мнение и "здравый смысл" одержали триумф над исследованиями и эмпирическими данными.

Джером Сколник приводит пример непредвиденных последствий, которые могут возникать, когда политика в отношении преступности фокусируется исключительно на наказании, в том, что он называет "парадоксом Феликса Митчелла". Сколник описывает то, что произошло в результате ареста, осуждения и последовавшей за ним смерти "самого пресловутого наркобарона" Западного побережья:

Продажа наркотиков продолжалась, а в результате того, что рынок был освобожден от монополии Митчелла, принудительно державшей высокие цены, конкуренция сбила цену на крэк. Главным эффектом посадки Митчелла была дестабилизация наркотического рынка, снижение цен на наркотики и рост насилия, так как соперничающие между собой члены банд "наезжали" друг на друга из-за доли рынка. Последствия включали в себя рост частоты убийств из проезжающих мимо автомобилей (drive-by shootings), уличных убийств и разбойных нападений. Косвенным путем эффективная работа закона, результатом которой было физическое выведение преступника из строя, простимулировала серьезное и беспорядочное насилие.

Несмотря на исследования, несмотря на непредвиденные последствия, такие как в парадоксе Феликса Митчелла, нынешняя уголовная политика продолжает фокусироваться почти исключительно на содержании за решеткой и ужесточении наказаний.

Многие ученые выдвигают теории, что продолжающаяся приверженность карательной политике вопреки исследованиям является результатом политического своекорыстия. Как констатирует Тонри:

Выражаясь позитивно, выборные должностные лица хотят заверить народные массы, что их страхи замечены и в отношении причин этих страхов приняты меры. Выражаясь негативно, должностные лица хотят втереться в народное доверие и в поддержку на выборах путем потакания, путем раздавания обещаний, которые закон может выполнять в лучшем случае несовершенно и не полностью.

Уиндлшем распознал возобладание политического своекорыстия в принятии федерального "закона по борьбе с преступностью" 1994 года, констатируя, что "выборные должностные лица почти без исключения признавали необходимость ответить на генерализованный страх перед преступностью, развившийся перед тем, и во многих случаях стремились извлечь политическую выгоду из напуганной, иногда мстительной, публики".

Подтверждение этим теориям можно найти в ответах самих политиков на вопрос, почему они проголосовали за те или иные неразумные меры по борьбе с преступностью. Выражая сомнение насчет эффективности положений об обязательных минимумах, содержащихся в Акте о борьбе со злоупотреблением наркотиками 1986 г., член Палаты представителей от Западной Вирджинии Ник Рахолл тем не менее посетовал: "Как вы можете позволить себе быть пойманным на том, что голосуете против них?" Сенатор от штата Вашингтон Дэниел Эванс, выражая свое недовольство этим биллем, сказал, что у него было такое ощущение, что "парламентская толпа линчевателей" вызвала "лицемерную стадную реакцию предвыборного года, которая, вероятно, затопчет нашу Конституцию". Подобно ему, проголосовав за Акт о контроле над насильственной преступностью и полицейских мерах 1994 г., сенатор от штата Джорджия Сэм Нанн сказал:

В спешке предвыборного года принимать жесткие меры против преступности, боюсь, Конгресс стряпает решения "на скорую руку", которые, возможно, хорошо звучат, но слишком часто возбуждают в публике нереалистичные ожидания.

Эти заявления свидетельствуют о политических факторах давления, ощущаемых многими политиками, - о факторах, заставляющих их голосовать за ту уголовную политику, с которой они сами не обязательно согласны. Этот подход к уголовной политике некоторые политики охарактеризовали как "принятие законов политической паникой".

Вышеизложенное обрисовывает полагание современной уголовной политики на демократизированное наказание. Предельно упрощенная модель вырисовывается такая: публичный страх и эмоционализм требуют законодательного ответа; форма такого ответа становится предвыборным вопросом; "жесткие по отношению к преступности" законодатели продвигают упрощенческие, основанные на "здравом смысле" меры, которые "забивают" на мнения экспертов и исследования в пользу политической выгоды. Именно внутри этой культуры "принятия законов политической паникой" и налагаются всё большие и большие ограничения на секс-оффендеров - группу лиц, вызывающую страх и омерзение у публики.