right_to_love

3.
Рассмотрим все факторы, которые подготовили почву для того, чтобы педофилия стала "самым страшным грехом" нашего времени.

Прежде всего подумаем, было ли отношение к детям в прежние времена таким же, как и сейчас.

Очевидно, детей любили всегда. И все же обстоятельства жизни вносили свои коррективы. Человеческое существование в прошлые века было омрачено куда большим количеством тягот, чем в нынешние. Детская смертность была огромна. Средств контрацепции не было. Детей рожали помногу: менее половины из них доживало до 10-и лет (это данные русского педиатра Маслова в 19-м веке!). Все это не могло не приводить к тому, что жизнь ребенка ценилась несколько менее чем сейчас, когда в семье один-два ребенка и оба, скорее всего, доживут до преклонного возраста. Во-первых, самих детей в семье было больше – и родительская забота распределялась между всеми ними, то есть каждому в отдельности доставалось меньше. Во-вторых, к детям относились более чем сейчас, не как к самостоятельной ценности, а как к строительному материалу для чего-то большего – ведь далеко не факт, что им еще предстояло вырасти и стать взрослыми людьми! Естественно, детская смерть и тогда была горем. Но поскольку обычной семье зачастую приходилось переживать по нескольку таких несчастий, боль этих трагедий не могла быть такой же острой, как в наши времена, когда считается, что смерть ребенка может порушить жизнь родителей. Такое большинству людей даже в голову не приходило.

По мере того как прогрессировала медицина, снижалась детская смертность. Появились средства контрацепции. Теперь один-два ребенка в семье стали нормой. Ценность детской жизни неуклонно росла. Вместе с ней менялось и отношение к детям.
Это сейчас считается, что все дети должны иметь возможность получать образование. Раньше было куда меньше возможностей для этого. Помимо существовавшего кое-где начального (и, естественно, необязательного) школьного образования, учились лишь дети аристократов да те, кто считал обучение наукам своим призванием. О том, насколько тогдашнее отношение к детям отличалось от нынешнего, говорит хотя бы тот факт, что до прошлого века сохранялась немыслимая сейчас система телесных наказаний в школах и университетах.
Надо сказать, несмотря на всю жестокость, по тем временам она была весьма практичной. Мало было учебных заведений, мало было людей, которые могли заниматься преподаванием. Система телесных наказаний очень быстро отсеивала неспособных к обучению – говоря простыми словами, у них просто не выдерживала задница. Таким образом, освобождалось место для более способных. Сейчас все по-другому. Считается, что неспособные дети должны обучаться вместе с талантливыми, чтобы первые не почувствовали свою неполноценность и, таким образом, не оказались ущемлены в правах. Вообще "права ребенка" – вещь в прошлые времена весьма эфемерная – ныне ставится во главу угла. Не сказать, чтобы это было плохо. Дети, в общем-то, во все времена были самым бесправным сословием, которым мог помыкать кто угодно. Вопреки распространенному мнению, дети – вполне разумные существа, они рано учатся чувствовать и горе, и плохое отношение к себе, а нанесенные в детстве обиды нередко помнятся до самой смерти. То, что теперь за защиту детей взялись по-настоящему, вовсе даже неплохо.
Плохо то, что, как всегда, когда маятник качнулся в другую сторону, это приводит к множеству злоупотреблений. Одно из таких злоупотреблений – уравниловка, очень сильно снижающая качество образования, несмотря на все современные методики и большее, чем прежде, количество учителей. А ведь образование – это одно из главных занятий ребенка, готовящее его для дальнейшей жизни. Хорошо об этом писал Льюис:

"Нынешнее образование стоит на том, что тупиц и лентяев нельзя унижать, другими словами, – нельзя, чтобы они догадались, что хоть в чем-то отличаются от умных и прилежных. Какое бы то ни было отличие надо скрывать. Как? На разных уровнях – по-разному. На выпускных экзаменах в университете вопросы ставят так, чтобы ответил каждый. На вступительных – так, чтобы каждый мог поступить в университет, независимо от того, намерен ли он пользоваться высшим образованием. Школьникам, которым не по уму грамматика или арифметика, позволяют заниматься тем, чем они занимались дома, – скажем, лепить куличики и называть это "моделированием". Главное – никак и ничем не намекнуть, что они отличаются от тех, кто учит уроки. Какой бы чепухой они ни занимались, надо относиться к ней "так же серьезно" (в Англии удалось внедрить этот оборот). Мало того, успевающих учеников скоро будут оставлять на второй год, чтобы не травмировать прочих (Вельзевул немилостивый, что за слово!). В общем, дурак имеет право учиться вместе с ровесниками, а мальчик, способный понять Эсхила или Данте, пусть слушает, как он читает по складам: "Кош-ка си-дит на о-ко-шке"" (К.С. Льюис. Баламут произносит тост).

Таким образом, на примере образования мы особенно хорошо видим, как в течение двадцатого века ребенок постепенно превратился во всячески оберегаемое и обхаживаемое существо, жизнь которого бесценна, психическое здоровье которого бесценно; существо, которое нельзя ни при каких обстоятельствах "травмировать", пускай даже ради этого приходится идти на (большие!) жертвы. Пусть такое отношение, на самом деле, более существует на словах, а не на деле, и даже такая неприятная вещь, как семейное насилие, несмотря ни на что по-прежнему сохраняется и весьма распространено: нас интересует наличествующий в данный момент общественный идеал отношения к детям – то, каким образом общество хотело бы видеть себя по отношению к детям.
Несколько изменилась также и "любовь" к детям, как изменилась сама сущность любви в наше время.
Любовь, как одно из самых глубоких и сильных чувств, данных человеку, издавна окрыляла его и возносила над серостью повседневного существования, таким образом, приближая человека к Создателю. Увы, в наше совершенно десакрализованное время любовь стала чуть ли не единственным каналом общения с миром высоких чувств и, таким образом, для многих людей едва ли не единственной разновидностью духовной деятельности. В результате в любовь, которой суждено быть далеко не единственным наполнением человеческой жизни, вкладывается слишком много, от нее ожидают слишком многого. В сексуальных отношениях это приводит к тому, что огромное количество мужчин и женщин тратят всю свою энергию на бесконечные любовные интриги, как правило, ничем не завершающиеся и ведущие, в конечном счете, лишь к разочарованию. Любовь к детям также возводится в абсолют. Ради любви к детям, как считается, можно пожертвовать всем. Не в том смысле, в котором отдавали всю себя семье женщины прошлого, когда женщине работать было не принято, – она, в строгом смысле, не жертвовала чем-то, а лишь выполняла свое устоявшееся общественное предназначение. Чиновник же, ворующий или берущий взятки, чтобы дать своим детям заграничное образование, – один из примеров такого болезненного жертвования.
Итак, мы видим, что "священная корова" нашего времени оформилась – это дети и любовь к ним.

Естественно, как только дети обрели подобное отношение к себе, немедленно начался и усиленный поиск факторов, способных "травмировать" их.
Человеческая сексуальность во все времена была окружена ореолом подозрительности и мнимой греховности, в причины чего здесь нет возможности глубоко вдаваться. Дело здесь (если не рассматривать теорию об архетипической основе подобных представлений), по-видимому, в том, что, хотя, как отмечают многие, сам по себе секс является делом в высшей степени несерьезным, и чем-то даже напоминает детские игры, серьезны последствия, которые его окружают. Нежелательные беременности (с вытекающим отсюда незавидным положением незаконнорожденных детей), супружеские измены и связанные с этим трагедии, венерические заболевания (иногда смертельные) – все это может иметь, и зачастую имеет, крайне негативное влияние на человеческую жизнь.
Опасные вещи, конечно, дозволяются взрослым, но не дозволяются детям: проще отобрать у них спички, чем позволять играть с огнем даже под присмотром. Детям позволяют учиться самостоятельно переходить улицу – сколь бы опасно это ни было – потому что понимают, что без этого нельзя, это необходимо. Но вещь, которая опасна для ребенка и ему вроде бы не необходима, не будет позволена никогда, пока он не вырастет. Таким образом, получается, что и о ребенке заботятся, и голова у взрослых не болит. А любого, кто по каким-то причинам будет все же хотеть, чтобы дети занимались опасными вещами, строго осудят как человека, желающего детям вреда.
Представление о том, что дети – существа если и не лишенные пола, то как минимум не созревшие для сексуальности, в общем-то, существовало давно. Усиленный поиск "травмирующих" факторов, естественно, заставил новейшее время ухватиться за это представление, столь же старое, сколь и неверное, чтобы объединить в сознании "вредное" и "ненужное" и вывести из этого, что любые проявления сексуальности со стороны детей и по отношению к детям недопустимы.
И пускай психологи утверждают, что дети вовсе не рождаются асексуальными, бесполыми существами, в которых к восемнадцати годам волшебным образом вселяется дух сексуальности. Детская сексуальность просто длительное время дремлет, находится в латентном, непроявленном состоянии, постепенно подспудно развиваясь и проявляясь осторожно и лишь изредка, чтобы расцвести полным цветом ко времени полового созревания, когда возросший гормональный фон уже заставляет человека усиленно искать отношений с противоположным полом.
Эти факты, несмотря ни на что, все же проникли в массовое сознание, и дети уже не считаются, как в Викторианскую эпоху в Англии, бесполыми ангелами; тем не менее, общественность истово ухватилась за точку зрения "всему свое время". А что не вовремя – то вредно – очевидный, в общем-то, перенос суждения из бытового здравого смысла в область психологии, научно, впрочем, в ней убедительно так и не подтвержденный (а есть и исследования, утверждающие, что ранние сексуальные контакты не приносят никакого ощутимого вреда).
Подлил масла в огонь популярный в начале-середине двадцатого века психоанализ, утверждавший, что большая часть психологических проблем взрослой жизни вызывается детскими психическими травмами, преимущественно сексуального характера. Одно только случайное наблюдение полового акта родителей, по мнению Фрейда, уже способно было травмировать ребенка, не говоря уже о намеренном "совращении". Сам психоанализ, постулаты которого так и не были подкреплены убедительными научными данными, давно уже отцвел, но оброненные им семена прижились, ибо упали на благодатную почву. Ведь преувеличенная забота и опека, оказываемая в детстве, нередко пестует людей слабых и безвольных, которые склонны во всех проблемах своей жизни винить не себя, а внешние, якобы не находящиеся под их контролем, факторы, в том числе и психические травмы, полученные в детстве.
Ну, и наконец, здесь следует упомянуть такое распространенное явление двадцатого века, как феминизм. Именно феминисткам мы обязаны тем, что в конце двадцатого века появилось столько разговоров о сексуальной эксплуатации женщин – зачастую реальной, но чаще, увы, мнимой. Не могли, естественно, не коснуться эти разговоры и детей. Естественно, в большей степени детей женского пола. Это, да еще то, что процент педофилов, которых привлекают девочки, гораздо выше, чем таковой тех, кто любит мальчиков, и стало причиной того, что именно проблема сексуальной эксплуатации девочек в последние годы привлекла к себе столько внимания.

Что же касается людей, которые готовы были "вредить" ребенку указанным выше образом, то их не пришлось даже искать или выдумывать: они, можно сказать, были уже наготове. Конечно, это педофилы – люди, которых до середины двадцатого века старались как-то не замечать. Вот кто вопреки всему общественному мнению желает запретного по отношению к детям!
В самом деле, где сейчас еще найдешь людей, которые сознательно хотели бы причинять детям "вред" каким-либо иным способом? Детский труд, с которого раньше некоторые получали доход, ушел в прошлое. И никто ведь в здравом уме не будет желать, чтобы дети, например, попадали под машины. Или болели ангиной. А вот педофил – он же прямо и сознательно желает того, что общество с таким жаром считает для детей вредным и недопустимым!
Итак, возникло второе условие появления "страшного греха": определилась как "целевая группа", которой грех вредит (неважно, вредит истинно или мнимо), – дети, так и отдельные люди, готовые этому греху предаваться.

Предвижу возражения, что мало того, что большинство педофилов не желает вреда детям (желает грешник вреда или нет – это обществу всегда было безразлично, главное – что он грешник), но и не хотят никакого сексуального контакта с детьми, никакого вообще контакта, который мог бы быть воспринят в сексуальном плане. Некоторые, например, удовлетворяются разглядыванием фотографий. Ну, с фотографиями все понятно. Если это эротические фотографии, то само это фотографирование легко объявить нанесением вреда детям. Но если это простые безобидные фотографии, или даже снятые исподтишка, без ведома ребенка? Или даже просто рисунки?
А ведь есть еще и те, кто склонен вообще сублимировать свое влечение, и таких много. Поскольку люди эти искренне любят детей, они и возятся с ними, работая учителями, детскими тренерами, врачами. Пишут детские книжки. Если и выясняется, что такой человек – педофил, то разве что случайно.
Но тут следует помнить, что любой человек, склонный к "страшному греху", для общества уже подозрителен. "Пока еще" ничего не совершил – но, раз склонен, то может совершить, и когда-нибудь обязательно совершит! Это как в сталинские времена человек, уличенный в одном только "космополитизме", уже считался наполовину предателем Родины. Ну и, конечно, виновно здесь еще и распространившееся в последнее время эгоистичное поветрие: "То, что я не позволяю себе, не должно быть позволено никому!" Достаточно прислушаться к патетике борцов с курением, алкоголем или вегетарианцев, считающих, что абсолютно все должны разделить с ними их добровольное самоограничение, а тех, кто не желает этого делать, следует поносить самыми последними словами.

То, что педофилия воспринимается как грех именно духовный, то есть как проявление глубокой внутренней испорченности, мы уже рассмотрели выше. Остается только вопрос: почему в ряду других возможных грехов духовной природы педофилия выдвинулась на первый план?

Ответить на это достаточно просто, если учесть, что духовно согрешить можно только против чего-то "святого", чего-то в высшей степени священного для данного общества.
Следует констатировать, что для современного общества не осталось практически ничего святого. Религия сдала позиции настолько, что еще сто лет назад никто не смог бы себе этого представить. Несмотря на все разговоры, только несколько процентов населения постоянно посещает церковь, соблюдает все религиозные ритуалы. Этих людей не намного больше, чем тех же педофилов. Массовые идеи, вроде национализма или "мировой революции", когда-то владевшие умами миллионов и отчасти замещавшие собой религию, рассеялись, как туман, под ветром горького опыта двадцатого столетия. Современное общество безыдейно, нерелигиозно и аполитично. Таким образом, здесь мы не найдем питательной среды для развития "духовных" прегрешений.
Остаются нравственные ценности. Однако и они сильно пошатнулись. Особенно когда пал основной блюститель нравственности – Церковь. Семейные идеалы трещат по швам. В области половой жизни властвует мнение, что люди могут себе позволить то, что не вредит другим. Гомосексуализм, даже садизм-мазохизм (если это не выходит за пределы круга увлеченных этим лиц) уже считаются вполне приемлемыми. К другим отклонениям, вроде свингерства или зоофилии, отношение более осторожное, но и за это никто не будет линчевать или тащить в тюрьму. Порнография, несмотря на массу запретов, которые, как частокол, окружают ее в большинстве западных государств, продолжает существовать вполне безбедно, так как на соблюдение этих запретов смотрят сквозь пальцы. Самая отвратительная с эстетической точки зрения "взрослая" порнография, хотя на словах подвергается критике, на деле особенно не преследуется.
То есть сексуальная жизнь – излюбленное поле действия нравственных запретов – этих запретов почти лишилась. Мало кого здесь можно теперь хоть чем-то удивить или испугать.
За исключением одного – дети. Дети – это "чистое", "святое", "невинное". От них – руки прочь! Такое ощущение, что они – единственное "чистое", что видят в сегодняшнем испорченном мире (не важно при этом, каковы сами дети в реальности), и на них сфокусировались все запреты, касавшиеся ранее других областей. Если в сороковых годах двадцатого века невозможно было, не вызвав волну возмущения, опубликовать в журнале фотографию женщины с обнаженной грудью, то сейчас предпочитают не публиковать фотографии девочек даже в купальниках.
Итак, нам осталось прояснить только один вопрос: почему же "страшные грехи" так устойчивы? Почему сам грех, считающийся страшным, изменяется, но само явление проходит через тысячелетия?
Дело, вероятно, в том, что общество остро нуждается во внутреннем враге – людях, на которых можно выплескивать злобу и агрессивность. В которых можно видеть все плохое, предпочитая не замечать этого в себе. Пользуясь словами Юнга, на которых можно проецировать собственную "тень".

Если забыть на минуту о самих изгоях, на которых общество изливает свой гнев и которые в большинстве случаев вовсе не настолько плохи, каковыми их предпочитают видеть, и в других отношениях представляют собой вполне полноценных членов социума, – плох или хорош феномен существования "страшных грехов" для самого общества?

Несомненно, несмотря на существование в этом каких-то положительных моментов, явление это в целом отрицательное. Ибо оно заставляет общество фокусировать свое внимание на проблемах скорее мнимых; тратить силы на людей, затравить которых легко – при этом оставляя в стороне беды куда более горькие и насущные.
Были ли "ведьмы" и "колдуны" такой же реальной проблемой Средневековья, как антисанитария или убогая медицина? Более всего осуждая трусость, видели ли представители этих наций свою жестокость и бескультурье по сравнению с более мягкими и цивилизованными народами?

Если дьявол все-таки существует, то в этом, видимо, одна из его стратегий: он старается отвлечь людей от проблем значительных и важных, которые им действительно со временем предстоит решать, занимая их внимание вещами надуманными и второстепенными. Как писал об этом Льюис:

"Мода в воззрениях предназначена для того, чтобы отвлечь внимание людей от подлинных ценностей. Мы (текст написан от лица беса – I.) направляем ужас каждого поколения против тех пороков, от которых опасность сейчас меньше всего, одобрение же направляем на добродетель, ближайшую к тому пороку, который мы стараемся сделать свойственным времени. Игра состоит в том, чтобы они бегали с огнетушителем во время наводнения и переходили на ту сторону лодки, которая почти уже под водой. Так, мы вводим в моду недоверие к энтузиазму как раз в то время, когда у людей преобладает привязанность к благам мира. В следующем столетии, когда мы наделяем их байроническим темпераментом и опьяняем "эмоциями", мода направлена против элементарной "разумности".
Жестокие времена выставляют охрану против сентиментальности, расслабленные и праздные – против уважения к личности, распутные – против пуританства, а когда все люди готовы стать либо рабами, либо тиранами, мы делаем главным пугалом либерализм". (К.С. Льюис, Письма Баламута)

Перед западной цивилизацией стоит сейчас большое количество животрепещущих проблем. Вероятно, Западу следует внимательней отнестись к собственным принципам свободы и терпимости и не выкидывать из общества его членов, вкусы которых отличаются от общепринятых. Будем ли мы продолжать "бегать с огнетушителем во время наводнения" или все-таки возьмемся за дело, зависит от нас.