О. Ярослав Шипов. Дикий Запад
Что уж так не везло Америке на прошлой неделе - не знаю. Сначала мой приятель отказался туда поехать. Его приглашали послужить год в одном из наших храмов, а он отказался:
- Не люблю я, - говорит, - эту Америку. А ему:
- И не люби - только служи: храм - он ведь везде Дом Божий: что здесь, что там...
Батюшка повздыхал:
- Насчет храма, конечно, правильно, но не могу: представил, что служба кончилась, вышел из храма, а вокруг - пустыня духовная...

Его - дальше уговоривать: уламывали уламывали, пока он не впал в глубокую скорбь:
- Вот представлю, что служба кончилась, вышел из храма, а вокруг - сплошная Америка... Удавиться хочется...

Тут уж от него отстали: ну, действительно, если человек, коснувшийся этой страны одним лишь воображением, впадает в такую пагубу, лучше отстать.

На другой день двое семинаристов, помогавших мне в алтаре, разговорились о каких то своих перспективах:
- В Грецию или в Сербию наверняка не пошлют, но уж хоть бы в Европе оставили, а то отправят в какую-нибудь дыру, вроде Штатов.
То есть по представлению и приятеля моего, и двоих семинаристов страна эта безнадежно пребывала в кромешной тьме как страна мертвого духа.
А тут выхожу из алтаря после службы - забегают две девушки с рюкзачками: похоже - иностранки. Одна растерянно прижимается к стене, а другая, как положено, крестится, прикладывается к праздничной иконе, потом, после земных поклонов, к раке святого Василия Блаженного.
- Откуда? - спрашиваю, когда она подошла под благословение.
- Из Америки.
- Как зовут?
- Екатерина.
По-русски Екатерина говорила чисто, и я решил, что она - дочь нынешних эмигрантов:
- Русская?
- Нет: у меня мама гречанка. Она считает, что спасти человечество может только Россия, и потому с детства обучает меня русскому языку: первой учительницей у меня была русская княгиня.
- А папа - кто?
- Папа - американец, - и махнула рукой, - дикие люди, очень к земному привязаны: деньги, слава, карьера, власть, - больше ничего не понимают.
- А подружка?
- Тоже американка: "Мы - самые сильные, самые умные, самые лучшие, самые богатые, самые самые". А в храм Божий вошла - и перепугалась. Я же говорю: дикие люди! Вместо души - калькулятор. Но меня одну не пускали, пришлось вместе с ней ехать. Мы уже были у преподобного Сергия, вечером отправляемся в Питер - к отцу Иоанну Кронштадтскому и блаженной Ксении, а потом - в Дивеево, к батюшке Серафиму.
- И что же: ты знаешь их жития?
- Конечно! Мы с мамой все больше русские книги и читаем. И каждый день молимся за Россию.
- А за Америку?
- Дерзновения нет.
- Это как же?
- Нет у нас дерзновения молиться за дом сатаны...
Мы распрощались. И тут же на Красной площади подходит незнакомая женщина:
- Батюшка! Что мне делать? Дочь вышла замуж за американца, уехала в Штаты, и теперь спивается.
"Вот уж для этого, - думаю, - вовсе не обязательно было забираться так далеко...". Мы поговорили, я сколько мог, умягчил ее скорбь и пошел по родной земле восвояси.

Доктор философии.


После службы - а дело происходило в Москве - отправился освящать квартиру. Пригласили две прихожанки. Незадолго до этого я же и крестил их: сорокалетнюю маму и тринадцатилетнюю дочку, и тогда еще они повели разговор об освящении своего жилища, страдающего от духов нечистых: по ночам кто-то там плакал, стенал, смеялся... А еще предупреждали меня, что бабушка у них - воинствующая безбожница, всю жизнь преподавала философию, профессор, доктор наук. Жили они втроем. Дед - партийный работник - давно умер, а отец девочки давно оставил семью. Приехали мы к массивному тяжеловесному дому, из тех, что именуются сталинскими, поднялись в просторную квартиру, и я занялся своим делом. Причем, пока совершались соответствующие приготовления и читались молитвы, бабушки видно не было, лишь потом, когда я пошел кропить пятикомнатные хоромы, она обнаружилась в рабочем кресле хозяина: высунувшись из за высокой спинки, сказала: "Здрасьте", - и снова исчезла. Завершив освящение, я выпил чашку крепкого чая, предложенного хозяйкой, и уже одевался в прихожей, когда появилась бабушка, чтобы, наверное, попрощаться со мною.
Событие могло бы закончиться, не выходя за рамки рутинной обыденности, когда бы прихожанки мои не обратились к старухе с призывом принять крещение: мол, болеешь часто, да и годы преклонные... И тут произошел разговор, который можно посчитать просто забавным или анекдотическим даже. Однако по внимательном рассмотрении всякий желающий способен углядеть за словами старушки глубинный смысл. А то и вовсе - заглянуть в бездну...
- Мы - духовные антиподы, - сказала старуха, указывая на меня, - то есть противники и даже враги...
- Последние восемьдесят лет? - спросила девочка.
- Последние две тысячи лет, - отвечала старуха с гордостью, - и я не буду изменять вере своих отцов.
- В Маркса и Ленина? - насмешливо поинтересовалась внучка, намекая, наверное, на то, что и с верою своих предков - похоже, иудейскою - бабулька была не сильно знакома.
- Это тоже наши люди, - спокойно возразила старуха.
- А апостолы? - вежливо заметила ее дочь.
- Они изменили крови: наши учат брать, а эти учили отдавать.
- А Христос? - поинтересовалась девочка.
- Ха! - махнула она рукой. - Этот нам вообще чужой. Он - Сын Божий.
Тут дочка с внучкой натурально изумились тому, что воинствующая безбожница проявила вдруг некую религиозную убежденность. - Я всегда знала все то, что следует знать, но всегда говорила только то, что следует говорить, - внятно произнесла старуха.
- А чего ж ты в своем Израиле не осталась, раз уж ты такая правоверная иудейка? - набросились на нее дочка с внучкой.
- Там невозможно жить, - обратилась старуха ко мне, словно ища понимания, - там ведь одни евреи - это невыносимо...
- Ну и логика у тебя, бабуль! - изумилась девочка. - И ты с такой логикой сорок лет студентов учила?!
- Да - логика, да - профессор, да - доктор философских наук, а что?.. Что, я вас спрашиваю?.. Теперь будем уезжать не в Израиль, а в Америку.
- Зачем еще? - спросила женщина.
- Как - зачем? И она еще спрашивает - зачем? - старуха снова обратилась ко мне: - От погромов!
Дочка с внучкой стали возмущаться, однако из множества возражений бабушка приняла лишь одно: "Да у них на погромы и денег нет".
- Нет, - эхом согласилась она и тут же энергично воскликнула: - Наши дадут им денег, и начнутся погромы! Что мы будем делать тогда?
- Спрячемся у батюшки, - отвечала дочь, утомившаяся от бесплодного разговора.
- А вдруг места не хватит, у него ведь могут найтись люди и поближе нас.
- Вот и крестись давай, чтобы оказаться поближе! - внучка рассмеялась.
- А кто у него дома есть? Кто будет нас защищать? Кто...
- Сам батюшка и будет, - оборвала ее женщина.
- Но он же, - задумчиво проговорила старуха, - он же уйдет на погром...
С тех пор покой этой квартиры не нарушался ни загадочным плачем, ни пугающим ночным хохотом. Бабушка, напротив, стала чувствовать себя крайне неважно: она жаловалась, что ее изнутри кто-то "крутит", "корежит", а однажды с ней случился припадок вроде эпилептического, хотя никаких намеков на падучую медики не обнаружили.
В конце концов, она не выдержала и эмигрировала за океан.