И пусть потом ничто не повторится, для нас всегда.
к этому у Коммика

Коммик высказывает сомнение в том, что прусская система обучения порождает стойких солдат, окопных героев. А зря. Прежде всего вспомним ребенка, волей инородческих реформ выросшего в собачьей стае. Такого рода детей, идеальных продуктов либеральных реформ , иностраные учёные выловили в России немало и часть даже сумели вывезти. Эти люди уже наблюдаются несколько лет, и не становятся вполне людьми, навсегда сохраняя обычаи и повадки своих собачьих воспитателей. Это я к тому, что детский опыт неявным, но определяюшим образом формирует всю нашу жизнь. Вспомните как проходили занятия в советской школе – первый класс, мы ещё ни сном, ни духом, а звонок над нашим ухом собирал нас в стадо (как телят). Сидеть смирно, руки на парту, если хочешь ответить – подними руку. Материал давали явно больше нежели мы могли переварить, чем создавали перманентное ошушения несчастья, воспитывали привычку к нему как к нормальному состоянию человека; а равно вбивали и понимание необходимости продолжать борьбу, даже в безнадёжных условиях. Ну и много подобного, школа с детства готовила к трудностям, при чём именно солдатского плана – стойкости, умению выходить из безнадёжного положения, дисициплине, дисциплине, дисциплине. Авторитет старших, умение справится с безнадёжной задачей. Держатся. Такого рода опыт в 7 лет остается с нами навсегда, и именно он порождает героев Вердена, Сталинграда или обороны Берлина. Сравните теперь с конфетюрным стильком западной публичной школы, особенно начальной, когда именно всё и закладывается. Отсюда стойкость солдат, прошедших в детстве прусскую школу, но отсюда и относительная непригодность выпускников к нормальной жизни, имеюшая тот же источник , что и моральная травма вернувшихся с фронта солдат, норовяших бить своим святым костылём тыловых крыс. Прусская система приучает к недовольству собой, ориентирует на «успехи», учит иерархии. Однако эти качества, особенно первое, не востребованы в современном мире. Самое страшное происходит, когда обшество не может представить прошедешему чистилише выпускнику ничего, кроме мирной «работы в баре». А он «Достоевского читал». Он не только несчастлив этим, он вдобавок способен об этом задуматся, имеет формальные знания, может самостоятельно вычленить исходные посылки и наметить средства исправления, словом «фашизм». Отсюда непригодность прусской системы для демократии.

Заметим, что изначально прусаки не имели ввиду «ничего такого». Просто в то время, когда эта система закладывалась, количество формальных знаний у человечества было не велико, и прусаки намеревались присушим им аккуратным образом «всё изучить». С тех пор ситуация с количеством формальных знаний у человечества изменилась кардинально, однако подход по прежнему применяется, отчасти по инерции, а отчасти сознательно (Китай), ибо он показал свою пригодность для иных задач, воспитательного, а не обучаюшего характера. Можно сравнить с другим прусским изобретением – прусским военным строем, который также был мошнейшим оружием своего времени, на манер атомной бомбы (cолдаты Фридриха Великого физически не могли убежать с поля боя и потому всегда побеждали рассыпной строй противника). После пулемётов строй и гусиный шаг потеряли своё изначальное применение, но остались в военной культуре, стали средством воспитания .