Ни дня без строчки
В моем детстве писали письма.
Из лагеря разрешали два письма в месяц. Частью наказания могло быть сокращение разрешенных писем - до одного в два месяца.
В лагерь можно было писать сколько угодно. Я писала, потому что считала веселого рыжего человека, с которым дружили мои родители, и своим другом. Писала о том, что проколола уши, о том, что ходила в театр на Юго-Западе, переписывала те стихи, которыми в тот момент увлекалась. Тем не хватало. Я не видела простых вещей, о которых можно было бы написать.
Разрешенные письма писались жене и сыновьям, жена размножала письма, они ходили по рукам, это были хорошие письма. Друзьям персональных ответов не приходило, иногда - коротко в письме жене. Писать в никуда мне было трудно. Выходило письмо в месяц, в два, хотя никто не запрещал.
В том кругу была жена скульптора по прозвищу Слониха, у нее получалось писать каждый день - про все. Например, про то, что под окном стоял экскаватор, стоял, стоял, шел дождь, шел снег, потом наступила весна, экскаватор ожил и уехал. И шли письма одно за другим, и могли развлечь человека, отбывающего свои семь плюс пять. Я завидовала ее уменью и плодовитости.

А сейчас злобно смотрю на тексты, чужие и свои, и думаю - ведь можно было этого не писать. И в этот раз можно было пропустить.