ТОЛЬКО СЛЕД (отрывки)

1.

Отдам, кладу запястья под жгуты:

«Господь храни Вас, анестезиолог!» -

Над марлей перегляд («С кем шутишь ты?!»).

Дальнейшее – туннель, я им исколот,

закат цепляя за волосы в хрип,

гол под клеенкой (так и не отлип),

к водоразборке – клюв замерз орлиный –

скольжу и балансирую, скользя

полоскою натертой, как нельзя

не засмотреться в льдяные глубины

барахтаньем до темной смычки глаз,

до полыньи, где родинкой ожглась

Венера сквозь гармоний разбеганье –

живительное, звенное зиянье…

18.

Жжет август - на моторке острогрудой

меж берегов срастаемых ползя,

с корягами рубиться, как с посудой,

на то и ум, душа его проста,

семья семьёй - с утра сладки скандалы,

обнять-не оторваться, запоздалы,

раздуты до непуганых грибов,

закат на пуповине - лень дневная,

стрекозка шест пружинит иван-чая,

от лапы курьей липкий след багров.

…С обидой отпускал трусливо, пылко -

судьба не с той ли трусости крива?

В сырых огнях просторна голова.

Ей счастье надо вынуть из затылка,

чтоб хлынуло, сошлось едва-едва.

Надвинутые годы (два плюс тридцать)

нутро скруглили вольтовой пращой,

кричал, топил, а память - «Бог с тобой!»,

до сосен - перелетная пшеница,

теряться в ней, стонать и раствориться –

косичку плел-вязал порядок-змей

хоть сердце отжимай – опять синей

с чешуйками скитальческой неволи,

на дождь в «конверте» вынесен давно ли?

Андрей, Мария – первенцы, но чьи?

Крест-накрест рай, как радуга в ночи.

Великой лужи ревуну большому,

жиров китовых, «Псоу» и «Боржому»,

«О вкусной пище» медленных страниц!

Не все ли пополам? Упруг, тернист,

состав гремучий на восток храбрится,

в проходе коврик (шкурист был медведь),

кряхтя, катнула – ходу, проводница! -

подзорною трубой - чуть протереть:

без кислорода круче сажей сыплет,

кошелку осторожней с потных плеч –

по Нилу к скифам, и опять в Египет,

укроют камыши – того не сечь

прожекторам товарной сортировки,

час «Х» мазутен, горе ли беда?

Родству - фуражек синих суд короткий:

«Столыпиных» уж нагнаны стада

Отец: «Тикаем!»

                           …Кипяток… равнина

рак…лебедь... щука…зайцы (гнать, так двух),

к педалям пианино ляжешь - пух,

полы салютной пеною  (ранима

музЫка) – мыты, ужас молодым:

от кандидатской ватман вместо ширм,

«куда угодно!» – мамин ультиматум

возобладает в пятьдесят лохматом),

плывущего перрона место свято,

но якорь вгрызся: вид на Жигули,

овражистые волны тяжелы,

назад спина, как из воронки, едет -

ау, дед с бабой! где ваш «дебет-крЕдит»?

Склад-исповедник-столп Святой Мартин?

Прожеван молью шторный габардин

и «Утро красит…» - так по аюрведе

швы затянула ряска – и  долой,

в ней, лишней, я ступлю на жесть карнизу,

ладошка-веер  - «Верною тропой

свернули транспаранты!» - с пылу, снизу  

как моющее средство весел сизых

к виску восторг: «Ты, паря, не ой-ёй?!» -

да, это надо выдать, кликнуть миру:

разбей на брызги нас, реанимируй!

Но в нерест звезд уперта ширь окна

и тонок путь – болотная струна –

упряма, колдыбается моторка,

багор свистит стрелецкого потомка,

лупя по бычьим шеям топляка,

по гландам (эта ласка им больнее), -

чью ж мышцу не зазря тяну в борьбе я

с отстойною протокой? Ты ль кратка,

дорога-ложь тогдашняя и ныне,

родив мне сына (без молитв о сыне)

и дочь – для васильков «пока-пока»?

Мы встанем на три стороны в тумане

так и стоим – он ежится, не вянет,

бессмысленна пощада жирным дням,

вине моей, принадлежащей вам,

она срослась, снеслась, заматерела

с  косым крыльцом, подпалиною прелой,

она управит на большой вираж,

вновь ты ко мне бегом, бегом на шею,

бежишь – и я, как перья, тяжелею,

и все, что не брала, насквозь отдашь.

II.

1.

Саднящих расставаний от фантомных

теперь, когда реальность стерта в рай

заторов Минки, глянцевых ли комнат

сквозь солнце  – отпускай, не отпускай –

(этаж все тот же) отличать пустое,

игрушку-навигатор пальцем тронь -

с безоблачной изнанки вновь нас двое

как в лифте или в зеркале погонь

защитой клейкой от утрат багажных,

от полноты отлюбленных обид,

контрольный выстрел поперхнется дважды,

а ты – ты здесь – и все равно свербит

знакомый переезд, прогал забора,

колонна БТР (Успенье скоро)

сейчас отпрыгнет вновь и голоснет

(я номер прозевал, давай сначала)

виновник наш – он ярок нынче вяло,

сворачиваем вглубь – как нежен лед

на третьи сутки! Флигель остробашен,

плащ, гвоздь и кепка, под стекло заквашен

шаг из дому гудящ – а мы столкнись,

искра с искрой, провал ступенькой вниз,

теперь неосторожней оглянуться, -

меж нами столько зим и лет бермудства,

оттаяло, как жуткий антифриз,

намоленных сиренево и густо,

он, этих мест хозяин и упрек,

аллею расчищая что ни утро,

«Прекрасное, - улыбкой детской, - трудно!», -

в опроверженье клубнем вдруг извлек.

Единую гортань единым комом

когда-нибудь и мы, беглянка, вспомним

клич эсэмэски бледен и высок

на месте из недоспанной постели

как пены пробок мы поверх летели

с билборда на билборд, крутя их впрок

иронией ячеисто-двуострой,

нет времени времен вне голых строк

украдкой или с патиной-коростой,
металла завываний тьмы неброской,

иллюминаций клонов-безнадег,

а я ныряю в Габриэль Гарсиа,

забивши на судоку и ЖЖ

Москва – есть ломка имени Россия,

гаишница в бетонном неглиже.

До Чоботов империя сожмется,

Арбата, где колечко ты взяла,

куда придем глупее, чем известка,

но всполошится розами зола:

комиссионка где с твоим комодом?

Троллейбусы?…  Осклабится «Старбакс».

Помол нормален. Слово за народом.

А как с безмолвьем? Кто ж его раздаст!

Из-за угла училища гусары,

следы петард на гуслях и пенсне,

всё отогнав, твои глаза усталы,

укор их невозможней, чем во сне

за то, что нас так жадно и так двое

в окрестностях снесенной стенки Цоя,

за рейтинги отпавших дежавю,

кудряшки фоток, серебро покоя,

за смятый спектр - мелодию свою,

где звук хромает «ю» и снова «ю»…

2.

Еще лежать на том столе по швам,

(колесики юлят, груба клеенка)

«Ну, как зовут?». Узнаешь, отче, сам,

а что не так, протри, подправь легонько.

Лежать, лежать во все глаза-глаза

на призрачный хрусталь Аустерлица,

додавлено своим  же клином зла

зло вышло из меня и устыдится,

а я… мы здесь… сморило от руля,

пусть я твой руль, пускай и от меня,

бороздки меж блаженством и укором

нет – ласка в ласке буйным хором

покойна – вековечен сей движок,

он прыгает подшить концы кишок,

осталось время кнопок перебором -

из-под дверей полоской обозначь,

к всеведущей золе весенних дач

сгнил одуванчик в капюшоне полом,

колодезной поддену край плиты, -

лом слушается, но мозолью жалит,

а жизнь твоя царапнет и ошпарит,

чтоб медленным теплом сказать вдруг «ты»,

сказать и отразиться несказанней,

средь ночи взвиться, сгорбиться слезами:

«Спустя всю жизнь, зачем? зачем сейчас?!».

…От счастья корчусь, им же и светясь,

оно сложней расчесанных болячек,

альпийских драм, затянутых в кашне,

и я не знаю, кто страшнее плачет,

кто недотрожней плещется во сне,

а если бы и знал, а если стер бы,

отбился от подобострастной скорби,

что мы лишь рикошеты тех двоих,

мы клоны их, агенты (из немых)

я чувствую себя совсем воскресшим,

но смерть была и вкручивает бреши,

везучих, нас берёг её же вспых,

«нельзя беречься» - рано понял Дезик,

рассвет погас и сам собою грезит,

я это бормочу, как бы поддых,

шатаясь, от тебя к тебе идущий

взрывной, безоболочной, долгой кущей,

из воробьев да в соловьи бултых.