(ПРОДОЛЖЕНИЕ)

II

 

10.

От дачного забора прыг - «Свободен? -

кузнечик - двое? Минкой подвезем?».

День, бабка, Юрьев, сыроват сезон,

чем отзовется место в эпизоде?

Апрель плыл по колено в зеркалах,

богат и нервен Политеха идол

(Андреич свет Андрей – увы и ах!) :

«Соседи? Рад гостям!» - себя не выдал).

…Вперед с шампанским! – Вечер пуст. И вновь,

как в тромбы загоняемая кровь,

стоит знакомство, вязнет, и, буксуя,

всплеск на авось несомых «алиллуйя!»

округу жахнет по системе «Град» -

но след в отлете (веря, тем и свят,

что мечется, пока вы спите-пьете).

 

 

«Ты поняла, с кем едем?» - чирк в блокноте.

«Кто? - чирк на чирк, - гастролями распят

гламур-божок романтиков-козлят?

В ту реку шанс войти дается дважды

(иная краткость хуже воровства),

на сумерки его же нерв-слова

накрутит май в двадцатых числах жажды,

Черемушек виток многовиражный

в ограде Физпроблем - за ней спала,

катаясь без коньков и снов-надгробий

(ведь сказок сразу две и вход лишь в обе:

рассада — и отдача, вздох о Боге)

вила гнездо, краснела от зари

от ломки гнезд, как прочерк лет нестрогий,

вьюнок, нарочно бука, но протри

наросты лет – их ровно 33 -

и щедро-щедро повернутся руки

рулем судьбы на теплый дождь внутри

в тюльпанах января у стоп-разлуки…».

 

 

11.

Уж сколько раз кровь, вспыхивая, брызжа,

треща бенгальски, учиняла гон,

зудила телу, чтобы вышло вон

в поджоги под мечетями Парижа,

фильтлагерей наоборотный Кремль

ай-фоны без лицензий и без клемм,

а язычком своим всё хлипким живо

спиртовок журавлиное огниво

- прикуривай, пока обочин грязь

не вся о снежных солнцах извелась,

мой ангел исподлобья - вмиг la viva -

кудрей Джульетты вредина, Годива,

отпустим delete дачною травой,

умятою хвоинкой – и домой,

во тьму, до простынь скомканных, до хруста

срастания насквозь…

 

12

…А Ольге Юстас:

«Женат, бездетен…», - он и не скрывал

аквариумных зон (гладки подсветки):

от эстакады по дуге вокзал,

«стекляшка», ночь, аптека, ветер едкий.

Насупься: «Честно? Цель-то ведь одна,

теснее быть, чем наши имена,

(бок о бок прослоив Упанишаду)

нельзя ни в Риме римском до упаду

с Емелиной ли печки, лед сломив,

ни через бункер к саду-винограду,

мой Штирлиц для Снегурки-Суламифь,

сестрицам в юбках длинных - слезной Сольвейг,

Ассоль и Эсмеральде (без козы),

кто кровь здесь, кто вода от вёсен скользких,

мы и не вспомним – я ль нужна, скажи?

(«Как мой комбинезон?» - «Wrangler»? – «LG!») -

 

 

 

 

 

13.

Он сжался: фальшью фальшь - прощений нет,

а правда ускользающе жестока

(«оставим всё, как есть!») касанью вслед,

уж лучше откровеннейшая склока,

чем, Кандид, мол, в печенках и Пер Гюнт,

а третьим будь к ним хоть пошляк Онегин,

(по-школьному отбей за пунктом пункт:

постель и солнце, комары, телеги),

«Консервативен я и не готов

менять рутину (много в ней тонов),

не торопи замотанного - рэгги

танцуется сейчас, а не навеки.

Я бросил незалежную Литву,

Жемайте переправ и верб в иконах,

задорого продался (ноу коммент)

свободы ради - той, чем волю кормят…

- А дети? - перебила. – В этот омут?!

Здесь страшно их рожать. – Тогда бежим?

- Отечество, Олюня – сверхзажим,

и мы в нем добровольно исчезаем,

лишь этому кресту я сам хозяин.

 

14.

… Стол раздвижной в Печатниках сведет нас,

по кругу читка взбадривала космос,

(чем славится Москва, тем и страшна -

ударили - а боль давно прошла),

бок о бок мы киваем из идиллий -

довысыхалось всё, чему кадили,

но разморожен полуфабрикат,

забытый криком: скатертью назад! –

о мертвых (чур, не нас!) – цветеньем наглым

«Всем дважды быть! я прошлому не флагман,

я разве снайпер свету за холмом?

он прячется, как в щель, а мы ползком

к знакомству - обознаться на диване:

гудели - где? Уж точно не в Афгане.

В Крылатской ли массовке?»

Брось, остынь,

он одряхлел, Ален Делон святынь

с женою ассистенткой – верность в плюсе

растянута на две страны, просплюсь ли,

жаль тех зарубок в сломленную боль

(однажды помахала – и эскюзми!) -

как шасси убирать нулем под ноль…

 

15.

…а из иллюминатора дремоту

вспороло, глянь-ка, Юстас, что там?

На месте двухмоторного крыла

волна-страница наискось росла.

(покрейзилось «письмо из фюзеляжа»! –

ход, прямо скажем… Почерк, почерк сверь…

Соседний люк: опять письмо! Все та же

с платочка кровь. Бал. Полночь. Спиртом дверь

опрысканная (взвой). Табло погасло.

Набор высот (и как бы рельсы маслом)…

Запрись в WC – вновь в зеркале оно,

сознанья иссушаемое дно

страницей машет…

Сполз…Вдруг об Уайльде

замкнуло: «Уступайте, уступайте –

смелее в искус – он и отомрет!» -

эсквайр, прости горячный перевод!

А кто вчитался, не убий итога,

нам и одной судьбы блаженно много,

ей надо-то всего - тьмы взяв щепоть

ребра пустое место исколоть.

 

16.

«Любимый человече, Юстас мой,

ты дверь толкнул - ополоснет волной

(Юденич репетировал «Дракона»),

что утренняя мне твоя знакома

в сетях улыбка – Боже, мы одно,

диада, двойня…Все четыре года

твержу: поток любой сильнее брода,

пусть сердцу туго и наверх темно –

дай руку без огляд… (большая клякса)

быть сильной так легко – верна лучу:

не жертвовать, даря. Дарить – не клясться.

Луч - тот же колос. Наравне учу:

свобода – лишь координата братства

четвертая (зачеркнуто) … стеной,

и в порошок те стены стер бы (скушно?)

муж (но не им загадано)…подушка

была б сухая – к доле прописной

(в кольце заглавных) я несправедлива,

платя за всё (законом перелива)

Бездвижность же с полетом – близнецы.

Одной нельзя, но в чьих руках венцы?

Снежок весенний «Чайки-Джонатана» -

вот по делам земля мне. И не странно

сгорать, когда рассказан нижний свет.

Ты сможешь сам… (зачеркнутого нет)».

 

17.

Нет писем от земли – былинкой разве…

А выше? Пыль да пыль, её флэш-моб, -

из ноосферы взяться этой фазе,

окутать нас – наверное, пошло б.

«Ничто не вечно!» - зуд не зеленее,

о том картавя, мумий Мавзолея

отлаял на карачках, довершив

бесовский шопинг – тленьем будет жив,

но с корчами торжеств его морозных

совпал морзянкой грудничка-мимозы

«агу-агу» на всю Мама-Давид

в мугамах и дудуках нотой нищей

вспорхнётся – и готов ему артрит:

коллаж усатой проволкой повит,

как сон с прищуром гробовою куей,

(а зенки, зенки – ох и завидущи!)

для метел, кашлей, дутый содомит -

(зажги у «петуха» – и ты опущен),

серп, мрамор, борода - троянский щит -

«мстят ментуре, но смажется Орфею,

за то, что красотой остолбенею,

венчая Лавру фресками про снег,

я пировал – и на пиру ослеп,

представь же, Софико, ты в ожерелье

с моею головой на блюде гжели,

упрыгивает этот иглобрюх,

укатит под бюро императрицы,

и не с чем заплясать, а он потух

(печальней только Бродский круглолицый,

куря в продолговатую метель,

дрозд, пожиратель змей, изгнанник шмель),

из шляпы фокус – дай преобразиться!» -

лицо вдруг видит (Индии мотив),

- «Эй, - ношу антикварную свалив, -

снимаемся? Стой, стой же! Я не Демон,

а ты… ты львица – на врата Микенам!

Есть обаянье, ну! Ты Шушаник,

сосватана к соседям, а жених

твоею же роднею убран с трона,

ему ты кротко или беззаконно

верна, как в гроб ложась..». - «Ум - восхищённый

у Вас…». - «Э! Ладно, вот кифара,

играй!». - «Я лён чесала б и трепала

и Юстаса, гадая по углям,

ждала охотней…». – «Зря. Твой подвиг – хлам».

- «А как Вы к Достоевскому?» - «Он, тоже

моих не видел фильмов?». - «Вы похожи».

- «Я? В подлиннике читку миновал,

нет, я не чукча…» – «Кто же?» - «Минотавр!»

- «Идет! Ваш - объектив, а я – картоном».

- «Смерть или старость – дурь башки?» - «Но кто нам

к пульсированью жил вязал балласт

обоих женских слов толкучкой в ГУМе?

Вот остров мой!» - «А мой – на белом шуме!

Поставлен Лунгиным шедевр без нас)» -

«На что поставлен? Там болтлив игумен».

- «А на попа!» - «Хотите быть восьмым?

Слой писем - атмосферы нет озонней».

- «Внизу - экстрим!» - «А пушкой не разгоним?»

- «В отрыве – да, и нет - сжимаясь им».

 

 

 

 

18.

Жжет август - на моторке острогрудой

рубить коряги, биться, как с посудой

двух берегов срастаемых война,

на то и ум, душа его знойна,

семья семьёй - с утра сладки скандалы,

обнять - не оторваться, запоздалы,

раздуты до непуганых грибов,

закат на пуповине - лень дневная,

шест стрекоза пружинит иван-чая,

от лапы курьей липкий след багров...

 

…Тебя, обидясь, не искал, отбросил,

судьба с тех пор и катится, крива.

В сырых огнях просторна голова.

Затылком счастье знать не знает весел,

чтоб хлынуло, сошлось, но и едва

надвинутые годы (два плюс тридцать)

нутро скруглили вольтовой пращой,

кричал, топил, а память - «Бог с тобой!»,

до сосен - перелетная пшеница,

теряться в ней, стонать и раствориться –

косичку плел-вязал порядок-змей

хоть сердце отжимай – опять синей

с чешуйками скитальческой неволи,

на дождь в «конверте» вынесен давно ли?

Андрей и Маша – первенцы, но чьи?

Крест-накрест рай, как радуга в ночи.

Великой лужи ревуну большому,

жиров китовых, «Псоу» и «Боржому»,

«О вкусной пище» медленных страниц!

Не все ли пополам?

 

...Упруг, тернист,

состав гремучий на восток храбрится,

и коридора коврик цветом в медь,

кряхтя, скатала – ходу! - проводница

подзорною трубой:

 

чуть протереть -

без кислорода круче сажей сыплет,

кошелку осторожней с потных плеч –

по Нилу к скифам, и опять в Египет,

укроют камыши – того не сечь

прожекторам товарной сортировки,

час «Х» мазутен, горе ли беда?

Родству - фуражек синих суд короткий:

в Биробиджан «Столыпиных» стада

уж заждались...

 

Нет-нет, не так… равнина

рак…лебедь... щука…зайцы (гнать, так двух),

к педалям пианино ляжешь - пух,

полы салютной пеною (ранима

музЫка) – мыты, ужас молодым:

от кандидатской ватман вместо ширм,

«куда угодно!» – мамин ультиматум

возобладает в пятьдесят лохматом),

плывущего перрона место свято,

но якорь вгрызся: вид на Жигули,

овражистые волны тяжелы,

назад спина, как из воронки, едет -

ау, дед с бабой! где ваш «дебет-крЕдит»?

Склад-исповедник-столп Святой Мартин?

Прожеван молью шторный габардин

и «Утро красит…» - как по аюрведе

швы затянула ряска – и долой,

в ней, лишней, я ступлю на жесть карнизу,

ладошка-веер - «Верною тропой

свернули транспаранты!», ну, а снизу

свист и восторг: «Ты, паря, не ой-ёй?!» -

разбей на брызги шариков надутых

столы общаг и весен первопуток!

 

Но в нерест звезд уперта ширь окна

и тонок путь – болотная струна –

упряма, колдыбается моторка,

багор свистит стрелецкого потомка,

лупя по бычьим шеям топляка,

по гландам (эта ласка им больнее), -

чью ж мышцу не зазря тяну в борьбе я

с отстойною протокой? Ты ль кратка,

дорога-ложь тогдашняя и ныне,

родив мне сына (без молитв о сыне)

и дочь – для васильков «пока-пока»?

Мы встанем на три стороны в тумане

так и стоим – он ежится, не вянет,

бессмысленна пощада жирным дням,

вине, принадлежащей, дети, вам,

она срослась, моя, заматерела

с косым крыльцом, с подпалиною прелой,

сворачивая на вираж-финал,

и вновь ко мне бегом летит на шею,

летит – и я, как перья, тяжелею,

к ней, к ней очнусь, жгуты наркоза снял...