Росс Томас "Если не сможешь быть умничкой", Глава 8
На следующее утро я стоял на ступенях Епископальной Церкви Св. Маргариты – 1800 по Коннектикут Авеню – и помогал Девиду Синкфилду из отдела убийств подсчитывать присутствующих на похоронах Каролины Эймс, дочери сенатора. Похоронная служба проходила в восьми кварталах к югу от того места, где ее настигла смерть. Пришли семьдесят два человека, не считая меня, лейтенанта Синкфилда, его партнера Джека Проктора, и еще одного человека, который выглядел как преуспевающий банкир, но на самом деле являлся преуспевающим частным сыщиком по имени Артур Дейн.
Я смотрел, как Синкфилд его обрабатывал. Наблюдать за работой Синкфилда - одно удовольствие!
- Ну, здорово, это… мистер Дейн! – сказал он, как бы случайно двигаясь так, чтобы находящийся рядом старался изо всех сил держаться подальше. – Помните меня? Дейва Синкфилда?
Я почти что увидел, как у Дейна зашевелились извилины.
- Э-э… Да. Как поживаете, лейтенант?
- Превосходно. Просто превосходно. А это мой партнер, Джек Проктор.

Дейн кивнул. Проктор хмыкнул что-то приветственное и вернулся к учету присутствующих на скорбной церемонии.

- У девчонки было множество друзей, ага? – спросил Синкфилд.
- Кажется, что-то в этом роде.
- А вы – тоже ее друг, мистер Дейн?
- Не совсем.
- Тогда вы, господь не даст соврать, на работе?
- В некотором роде.
- Это, должно быть, чертовски важный клиент! Надо же – вытащить из собственного офиса такого занятого человека, как вы?
- Все мои клиенты важны для меня.

Синкфилд кивнул.

- Готов поспорить, они ценят такое отношение. Мы, знаете ли, работаем по этому делу буквально пару дней, но одно уже точно выяснили: оказывается, у дочки Эймса была ну просто куча друзей!
- Да что вы?
- О, да! Куча! Я удивлен, что большинство так и не появились на ее похоронах… Но знаете что?
- Что?
- Не думаю, что людям вообще нравится бывать на похоронах. Ни в каком, прямо скажем, качестве…
- Полагаю, вы правы, - сказал Дейн.
Я подумал, что ему на вид лет 45, и с годами его фигура все больше напоминает бочонок на ножках. Его похожий на яблоко подбородок при любых обстоятельствах направлен строго вперед и вверх – так он лучше скрывает из виду своего второго собрата.
У Дейна были умные, холодные зеленые глаза, выглядывающие из-под бифокальных очков в металлической оправе. Рот – широкий и тонкий, но верхняя губа налезала на нижнюю, что придавало ему вид нетерпеливый или брюзгливый – не могу сказать точно, какой. Нос - ничего особенного, а вот густая шевелюра уже ощутимо начала редеть. Лишь на висках виднелись пушистые седые баки, выглядящие не более как дань прошлому.
В остальном он был весь из 1955 года – застегнутая на все пуговицы белая рубашка, умеренный и аккуратный галстук в тон к темно-синему костюму и черным оксфордским полуботинкам с надраенными носами. Впрочем, не исключено, что это был его обычный наряд для посещения похорон.
- Мы всяких похорон уже столько навидались… то есть я да Проктор, – не закрывал рта Синкфилд. – Это у нас, знаете, часть работы, да, у нас же отдел убийств, приходится ходить, а как же? Вот ходим - и этак, знаете ли, смотрим, сортируем – кто пришел, кто не пришел. Но, черт побери, что я вам все это рассказываю, мистер Дейн? Вы ж тоже по нашей части, в некотором роде?
- Да, - сказал Дейн, чуть подаваясь назад, словно норовя бочком-бочком ускользнуть. Синкфилд зажал его снова, на этот раз будто бы случайным движением плеча.
- Вот, к примеру, - сказал он, - на эти похороны девицы Эймс и мы заявились, и вы – тут как тут. Это любопытно! Вот вы зачем здесь – тоже следите, кто пришел, а кто отсутствует?
- Я только представляю моего клиента, - сказал Дейн.
- И у вас, конечно, нет желания рассказать мне, кто бы это мог быть, а?
- Не думаю, что в этом есть необходимость.
- Не возражаете, если я угадаю?
Дейн вздохнул.
- Нет, не возражаю.
- Я представляю дело так: если уж такой человек, как вы, САМ вышел из конторы, чтобы постоять тут на часах– к гадалке не ходи: клиент у него – чертовски важная шишка! А иначе б он послал сюда кого-нибудь из своих деревенских вахлаков, в пиджаке от одного костюма и в штанах от другого - что первое под руку попалось. Не так ли? Нет, уж если с нами сам мистер Дейн – стало быть, у клиента водятся деньжата, и ого-го какие деньжата! И отсюда делаем вывод, что клиент-то – не кто иной, как жена сенатора, госпожа Эймс! У старушки на счету чуть не двадцать миллионов…
- Так вы с ней уже говорили, - утвердительно сказал Дейн.
- Она – ваш клиент?
- Да. Она – мой клиент.
- Ну да, мы с ней поговорили кое о чем, - сказал Синкфилд. – Сразу после того, как убили ее дочь. Она, впрочем, никак о вас не упоминала. Вас наняли, чтобы расследовать гибель ее дочери?
- Вы знаете, что это конфиденциальная информация, лейтенант.
- Знать не знаю ни о чем подобном. Если вы нароете для нее что-то, чтоб она могла подать на развод – о да, вот это будет конфиденциально! Конфиденциальней некуда. Так над чем вы работаете – над делом о разводе?
- Считайте, как вам будет угодно.
Синкфилд расплылся в улыбке. Улыбка была крайне подозрительная, и, насколько я его знал, единственная из улыбок, которой он владел.
- Чудно, мистер Дейн. Очень приятно было побеседовать с вами.
Синкфилд повернулся ко мне.
- Ну как, все удалось подслушать?
- Сколько смог.
- Врубиться удалось?
- Думаю, да.
- Недурно работает малый – для бывшего-то счетовода?
- По-моему, его бухгалтерия была как-то связана с ЦРУ...
- Он начал с работы на ФБР, потом переключился на ЦРУ. А ты в курсе, что у него теперь?
- «Служба безопасности Дейна, Инкорпорейтед», - сказал я.
- У него сейчас сотни две молодчиков, - сказал Синкфилд. – И знаешь, откуда он их понабрал? У большей части просто не хватало на автобусный билет по пути в Детройт из Южной Каролины. А Дейн им дал униформу и положил 2 бакса 20 центов в час – знай прогуливайся туда-сюда по ночам за трехметровым стальным забором. На рукаве – нашивка «Дейн Секьюрити», на бедре 38 калибр… А сам Дейн берет с заказчика за услуги четыре пятьдесят в час. Какой навар-то набегает, а?
- Недурной, - сказал я.
- А знаешь, с чего он начинал? Это было всего-то пять лет назад. Ему тогда уже было 40, он все еще в ЦРУ, перспектив никаких… Парочка его тамошних начальников подружилась с парой других парней, которых он знал еще по работе в ФБР, и они пригласили его на ланч. Ну, тут я точно не могу сказать – может, там была целая серия ланчей…
- Да ладно, это не важно, - сказал я.
- Ну да. Ну, как бы то ни было, эти парни ему говорят: так мол и так, дорогой Артур, мы тут вот что выяснили: оказывается, вокруг нас есть разные весьма преуспевающие люди, компании, организации всякие… И что ж их объединяет? Все они, как без вины виноватые, мучаются с разными серьезными проблемами. Им, понимаешь, позарез нужен настоящий квалифицированный сыщик. И такой, знаешь… честный – в правильном смысле, и чтоб грамотный, и чтоб манерами своими не раздражал…
Синкфилд прервался, чтобы закурить новую сигарету от предыдущей.
- А проблемы у них – очень деликатные, специфические… Такие деликатные, что к юристу или, к примеру, в полицию не пойдешь. Деликатные проблемы, которые требуют деликатного подхода. И, что интересно, хорошие люди страдают от проблем уже прямо сейчас. Такая жалость, что в городе нет никого, кого можно было бы рекомендовать для избавления от них! А вот если б вы, дорогой Дейн, организовали бы свою фирму, это было бы другое дело! Мы бы гарантировали вам постоянный поток клиентов, с настоящими деликатными проблемами… А может, говорят ему эти парни, ты ощущаешь определенную нехватку капитала? Не беда! Разве твои бывшие товарищи по службе не почтут за честь вложить в такое важное дело по несколько тысяч каждый – просто для того, чтобы дать ему первый толчок?
- Я слышал, что дела у него пошли отлично, - сказал я.
- Он в порядке, - сказал Синкфилд. – Он в полном порядке, ужасно разбогател. Эти его деревенские парни-охранники палят со всей дури во все, что движется, если оно черное. У нас с ними полно хлопот.

Джек Проктор, напарник Синкфилда, тронул его за плечо.

- Госпожа Эймс на подходе, - сказал он.
Мы обернулись и увидели длинный черный Кадиллак, медленно останавливающийся напротив ступеней церкви. Подвижный, гибкий юноша с оливковым лицом, одетый в темно-серый костюм, который все же казался не вполне униформой, выскочил с места водителя и поспешил вокруг к задней дверце.
Из машины показалась женщина – вся в черном; когда молодой человек предложил ей опереться на свою руку, она покачала головой, как бы говоря «нет». На ней была небольшая вуаль – тоже черная. Поднимаясь по ступеням, она не смотрела ни вправо, ни влево, а голову держала высоко поднятой. Сквозь вуаль я смог разглядеть красивое скуластое лицо, которое, вероятно, некогда было очень и очень хорошеньким. Я прикинул ее возраст: наверно, между 43 и 44 годами, хотя по виду столько и не дашь.
- Где ж сенатор? – спросил я.
- Вот в этом, наверно, - ответил Синкфилд, кивнув на еще один Кадиллак, остановившийся позади первого – того, что привез миссис Эймс.
Сенатор вышел из машины первым. Вышел и огляделся вокруг – так, словно не вполне понимал, где он и что здесь делает. Я подумал, что он все же выглядит в точности так, как и должен выглядеть сенатор – пусть даже и коррумпированный. Высокий, подтянутый, с волевым подбородком. Глаз его я видеть не мог – мешали темные очки. Но я знал, что они – густого чайного цвета, и некоторые называют их печальными, а некоторые – теплыми. Волосы у него стали длиннее, чем тогда, когда я видел его последний раз по телевизору. Сейчас в их русых волнах, пожалуй, появилось больше седины… Да, намного больше.
Так он постоял немного, а затем посмотрел вниз – с видом человека, который в затруднении пытается вспомнить, что же он собирался делать дальше. Затем повернулся назад к машине и протянул руку – левую, кажется... С его помощью она вышла из машины.
Я услышал непонятное шипение или свист и на миг задумался – что же это может быть? Тут до меня дошло, что я слышу свое собственное сбившееся и внезапно участившееся дыхание. Да, именно этот звук сопровождал первые мгновения, когда я увидел Конни Мизелль.
Дальше, наверно, надо было бы сказать, что я увидел блондинку, очень красивую, с карими глазами… и продолжать в этом духе. Это, конечно, дало бы вам некоторое представление о том, какой она была. Точно так же вы бы в целом представили, о чем идет речь, если б вам сказали, что Тадж-Махал – это такое симпатичное белое строение, а Мона Лиза – миленький рисунок, на котором какая-то женщина этак, знаете, забавно улыбается.
Главное, что было во внешности Конни Мизелль, - это то, чего в ней не было. В ней не было изъянов. Ни единого. От головы до пят, с любого ракурса.
Сказанное не означает, что каждая черточка в ней была совершенна. Если бы это было так, она бы не была прекрасна. Сейчас, когда я думаю о ней, я нахожу, что, пожалуй, ее лоб мог бы быть чуточку более высоким. Носу не помешало бы быть самую малость длинней, а губам – немного посочней. А глаза? Глаза с тайным огнем, мерцающим на самой глубине? Пожалуй, они занимали на лице слишком много места, были какими-то слишком уж бархатисто-карими… Кто-то, может быть, стал бы доказывать, что и ноги у нее чересчур длинны и стройны, и бедра слишком округлы. А грудь – не слишком ли горделива?
Но сложите все эти «ошибки природы» воедино, и сумма предстанет перед вами как волнующая, трепетно-сексуальная красота, граничащая с ходячим вожделением… И в довершение ко всему, в ее внешности светился ум. Возможно, слишком острый ум.
- Рот закрой, - сказал Синкфилд, - муху проглотишь, чего доброго.
- Я не голоден, - сказал я. – Я влюблен.
- В первый раз ее увидел, приятель?
- Да. В первый.
- После того как я увидел ее в первый раз, мне пришлось уйти с работы, отправиться прямиком домой и трахнуть свою старуху-жену. В самом разгаре рабочего дня, господи помилуй!
- Я бы сказал, вполне нормальная реакция.
- Хм, - сказал Синкфилд. – Ты не видел мою жену.
Проходя мимо нас к церкви под руку с сенатором, Конни Мизелль кивнула. Сенатор не отрываясь смотрел строго перед собой. Выглядел он или как после легкого апоплексического удара, или как мертвецки пьяный. У них обоих был одинаково остекленевший, невидящий взгляд и замедленная, чересчур осторожная походка.
Синкфилд не стал кивать Конни Мизелль в ответ. Вместо этого он уставился на нее с видом самого откровенного и однозначного вожделения. Когда она скрылась внутри, он покачал головой.
- Мне бы не следовало думать о таких вещах здесь, - сказал он. – Как-никак, церковь, похороны!
- Как я уже говорил,реакции у тебя абсолютно в норме.
- Я, наверно, слишком много думаю о сексе, - вздохнул лейтенант. – Угораздило мне родиться настолько озабоченным и жениться при этом так, как я женился! Ты знаешь, как выглядит моя жена?
- Как?
- Как мальчик... средних лет. - Он снова покачал головой. – А я ж этим совсем не увлекаюсь.

Напротив церкви остановилось такси. Из него вышел высокий и тощий молодой человек. На нем был темный костюм, синяя рубашка и черный галстук в белый горошек. Волосы у него блистали темной бронзой и цеплялись к голове завитыми волнами. Вообще это был замечательный красавец с резкими и яркими чертами, выглядевший так, словно его только что отчеканили. Кожа у него была светлая, золотисто-коричневая, цвета кофе, наполовину разбавленного сливками.
- Если б мне нравились мальчики, - пробормотал Синкфилд, - я б увлекался такими, как этот. Симпатичный, да?
- Кто он?
- Друг души и тела покойной. Игнатиус Олтигбе, вождь.
- Вождь?!
- В Нигерии он – верховный вождь, черт знает, что это должно означать. Кроме того, он еще и гражданин Америки, поскольку мама у него – американка. А папа – нигериец. Не знаю. Тут как-то все перемешалось.
Игнатиус Олтигбе выглядел лет на 28-29. Легко и изящно перешагивая через несколько ступеней сразу, он поднялся и одарил лейтенанта сверкающей белозубой улыбкой.
- Привет, лейтенант! – сказал он. – Я не опоздал?
Синкфилд посмотрел на часы.
- У тебя еще есть несколько минут.
- Тогда – время немного затянуться! - сказал он, вытаскивая тусклый серебряный портсигар. Он предложил сигарету Синкфилду, но тот отказался, показав, что у него уже зажата и дымится такая же в правой руке. Олтигбе обратился ко мне.
- Не желаете штучку, сэр?
У него был прекрасный британский акцент – без сомнения, плод длительного и упорного обучения правильному произношению. Американцам кажется, что говорить таким образом можно без особого труда – до тех пор, пока они сами не попробуют.
- Я не курю, - ответил я.
- Хорошо вам! – сказал Олтигбе. Поскольку он не двигался с места и продолжал смотреть на меня, Синкфилд в конце концов встряхнулся и проговорил:
- Это – Декатур Лукас. Игнатиус Олтигбе.
- Как поживаете? – сказал Олтигбе, не предлагая мне руку. Отлично. Я тоже терпеть не могу рукопожатий.
- Вы из числа друзей Каролины? – спросил он.
- Нет.
- Он – репортер, - сказал Синкфилд.
- О, неужели, - сказал он и бросил свою сигарету прямо на ступени, а потом затушил ботинком. – Это должно быть занятно.
- Увлекательно, - добавил я.
- Вполне, - согласился он, совсем уж по-британски, снова улыбнулся Синкфилду и прошмыгнул мимо нас в церковь.
- Как я понимаю, вы с ним уже встречались прежде, - сказал я.
- Угу, - сказал Синкфилд. – Он тоже ничего не знает. Или говорит, что не знает. Ну да что ж еще ждать от человека, который утверждает, будто он – африканский вождь, родился при этом в Лос-Анджелесе, а по выговору – что твой английский мажордом? Бьюсь об заклад, у него баб больше, чем у петуха кур!
Напарник Синкфилда Джек Проктор закончил бродить вокруг и сказал:
- Я, пожалуй, зайду внутрь, а, Дейв?
Это был высокий, объемистый мужчина со странно добрым лицом. Все в нем, казалось, загибалось кверху, даже брови.
- Да и мы тоже, - сказал Синкфилд.
- Ты зайдешь?
- Да, через минуту.
Пока он докуривал последнюю сигарету, мы стояли на ступенях церкви. Едва мы вознамерились войти, какая-то женщина в простом коричневом платье поднялась по ступеням и чуть задержалась позади нас. Спереди на платье было восемь больших пуговиц, торчавших как-то криво – она их неправильно застегнула. У нее были длинные темно-каштановые волосы, на правой стороне оставшиеся нерасчесанными. Она пользовалась какой-то бледной губной помадой, и явно перестаралась, намазывая нижнюю губу. Глаза у нее были скрыты за большими и круглыми темными очками, а Дирол, который она жевала, не мог отбить запах виски изо рта. Запах был дорогой.
- Здесь проходят похороны Каролины Эймс? – спросила она.
- Да, мэм, - ответил Синкфилд.
Женщина кивнула. Я подумал, что она чуть помоложе меня – тридцать два или тридцать три года, и что она даже миленькая – в мягком, домашнем смысле слова. Она не была похожа на выпивоху, которая уже с утра пребывает в поисках стакана. Скорее ее можно было представить у домашнего очага, выпекающей сахарные печенья.
- Я опоздала? – спросила она.
- Вы как раз вовремя, - ответил Синкфилд. – А кто вы – подруга мисс Эймс?
- Угу. Я – подруга Каролины. Я ее знаю долгое время. Ну, не такое долгое... Наверно, шесть лет. Я была секретарем сенатора. Его личным секретарем. Так я и с Каролиной познакомилась. Меня зовут Глория Пиплз. А вас?
Она становилась все более словоохотливой, и Синкфилд поспешно ответил:
- Мое имя – Синкфилд, мэм, и вам наверно лучше бы скорее войти и поискать себе место. Они вот-вот начнут.
- А он там? – спросила она.
- Кто?
- Сенатор.
- Да, он там.
Она твердо кивнула: «Хорошо!», и пошла вперед достаточно прямо – во всяком случае, достаточно для утренней выпивохи. Синкфилд вздохнул.
- На любых похоронах бывает хотя бы кто-то...
- То есть?
- Пьяный в стельку.
Войдя, мы уселись на боковую скамью, рядом с Джеком Проктором и частным сыщиком Артуром Дейном. Две передние скамьи по обе стороны прохода не занимал никто, кроме скорбящих родителей – и Конни Мизелль. Она сидела рядом с сенатором по левую сторону. Мать сидела одна по правую сторону.
Служба обещала быть похвально короткой, однако на середине ее прервала женщина в коричневом, утверждавшая, что она была некогда личным секретарем сенатора. Она вскочила с места и выбежала в центральный проход, выкрикивая по пути:
- Бобби! Будь ты проклят, Бобби, посмотри на меня!
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что Бобби – это сенатор Роберт Ф. Эймс. Служба остановилась, и все головы повернулись. Все, кроме головы Роберта Эймса. Или Бобби.
- Почему они не позволяют мне видеться с тобой, Бобби? – кричала женщина, сказавшая, что ее зовут Глория Пиплз. – Я хочу только минутку, чтобы поговорить с тобой! Одну проклятую минуту!
Тем временем Синкфилд вскочил с места и пробирался к проходу. Все же Конни Мизелль оказалась проворней. Она подхватила женщину под локоть как раз тогда, когда она вопила:
- Я только хочу минутку поговорить с ним. Почему мне не дают с ним поговорить!
Конни Мизелль склонилась к правому уху Глории Пиплз и что-то прошептала. Даже с моего места не составило труда разглядеть, как побледнела несчастная Пиплз. Она разом сгорбилась и мгновение дико озиралась вокруг. Потом она уставилась вперед, на первый ряд, где сидел бывший сенатор. Ей был хорошо виден его затылок.
Конни Мизелль произнесла что-то еще, не больше нескольких слов. Девица Пиплз неистово кивнула, развернулась и почти побежала по проходу, слегка задев Синкфилда, который, обернувшись, смотрел ей вслед. Когда она пробегала мимо меня, все лицо у нее уже было в слезах.
Конни Мизелль вернулась на свое место возле сенатора. Синкфилд вернулся и сел рядом со мной. Служба возобновилась.
- Ну и что ты думаешь по поводу всего этого? – спросил Синкфилд.
- Не знаю, - сказал я. – Почему б тебе не спросить у Бобби?

Следующая глава