Второе дыханье. Второе рожденье!

История похожа на длинный бразильский сериал. Самые древние серии мы знаем по пересказам тех, кто вроде бы их смотрел. Сейчас это старье никого уже не интересует, кроме откровенных фанатов. С сериями посвежее мы, кажется, знакомились по роликам, которые крутят перед титрами для недавно подключившихся. Впрочем, это было так давно, что мы не уверены в твердости своей памяти. Еще более свежие серии мы видели много лет назад, или уверяем себя, будто видели. В любом случае, большинство из нас никогда не вспоминает их содержания: все слишком озабочены текущим развитием сюжета. Сериал дрянной; далеко отстоящие друг от друга куски слабо связаны по сюжету, снимались разными режиссерам; над ними работали совершенно непохожие друг на друга по стилю и выучке сценаристы; кастинг местами очень тщателен, а местами, кажется, актеров звали прямо с улицы.

Фабула сериала чудовищно затянута, но вот в чем штука: зрителю постоянно кажется, что он включил телевизор незадолго до развязки если не всего фильма, то, во всяком случае, крупного его эпизода, накануне раскрытия многих тщательно приберегаемых сценаристом тайн и обнажения корней всех интриг и интрижек. Это глупое чувство того, что Великое Подведение Итогов наступит если не сегодня, то точно уж завтра, и делает популярной мыльную оперу под названием Всемирная История. Создатели фильма уже давно уже поняли в чем секрет их успеха и поддерживают в простодушном зрителе уверенность в исключительности его исторической эпохи не менее двух тысяч лет. Сколько домов продано несчастными, ожидающими конца света не далее, чем к следующей Пасхе? Сколько моралистов утверждало, что нравы достигли уже дна своего падения? Кто хотел построить коммунизм, эту экономическую нирвану, к восьмидесятому году? Как известно, не состоявшийся в 1492 г. конец света изрядно укрепил позиции ереси субботников, так что неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы не гений св. преп. Иосифа Волоцкого. Горизонт все бежит и бежит нам навстречу, но мы не можем достичь его, ибо за холмами обнаруживаются новые вершинами, и за оврагами — новые пропасти.

Злые языки, правда, утверждают, происходит это отнюдь не благодаря таланту сценариста: зритель жаждет увидеть развязку в ближайшей серии просто потому, что знает: век его короток, и до следующей он, скорее всего, не доживет. О, как раздражают эти латиноамериканские опусы! Они удручающе вялы, ведь продюссеру совершенно некуда торопиться: отягощенный почти что наркотической зависимостью обыватель никогда уже не отлипнет от экрана. Они скушны и ненатуральны, ибо авторы давно исписались. Они бесконечны: финал мы доподлинно будем досматривать с того света. Проклятый сериал заинтриговал нас, мы втянулись, утомились просмотром, и теперь хотели бы просто узнать, кто кого полюбит или убьет в последней серии. Смерть с косой стучится нам в дверь, и мы умоляем ее дать еще минуточку: нам все кажется, что сейчас режиссер сделает намек, по которому вдруг станет понятно, чем завершится кино. Но это — несбыточная надежда глупца Фукуямы. Человек! Если все, что связывает тебя с бренным миром, это блажь дожить до конца истории, то ты можешь смело умирать. У тебя нет никаких шансов.

Гегель считал прусскую монархию вершиной исторического развития. Вико, Макиавелли, Полибий и Платон были более или менее того же мнения о своих эпохах. После этой унылой серии комиков, получающих по напудренным физиономиям совершенно одинаковыми тортами, появление очередного японоамериканского шута было даже уже не забавным. А ведь и он сорвал свою долю аплодисментов. Вот она, герр Шпенглер, ваша мировая тоска: все эти двадцать с лишком веков мы, как глупые бездельники, жрали попкорн перед экраном, а когда за наше время заканчивалось, уходили с сеанса, не дожевав и не досмотрев.

Как хорошо, что большинство роковых вопросов историософии не вызывают во мне большого интереса. Я не буду страдать перед смертью, как иные экономически озабоченные мыслители: мне глубоко безразлично, восторжествует ли невидимая Рука Рынка в неравной борьбе с государственным регулированием. Или, скажем, как адепты культа Открытого Общества: я, конечно, желал бы знать, надолго ли оно восторжествовало благодаря неоценимой огневой поддержке американских баллистических ракет, но как-нибудь перебьюсь без ответа. Впрочем, есть у меня, увы, мой собственный роковой вопрос. Он будет терзать меня на смертном одре, и слабеющим сознанием я еще буду пытаться собрать воедино все кусочки головоломки, чтобы понять: ЧТО СТАНЕТ С РЕЛИГИЕЙ?

Есть категория пакостных вопросов, которые, с одной стороны, всем без исключения представляются очень несложными, а с другой стороны, половина задающихся ими дают один ответ, а вторая половина — противоположный. Я называю такие вопросы сверхнепростыми. Никакое коллективное обсуждение сверхнепростой проблемы невозможно; мозговой штурм мгновенно превращается в драку «стенка на стенку», мысль с легкостью тонет в хаосе эмоциональных преференций.

Именно таков вопрос о будущем религии и сопутствующих ей культурных явлений. Есть, к примеру, такой феномен, как религиозное мировоззрение. Сейчас это означающее редко используется по причине почти полного исчезновения означаемого. Изучая развитые западные страны, мы можем наблюдать редкую ситуацию, при которой религиозность существует без соответствующего (религиозного) мировоззрения, т.е. религия низведена назад до породившего ее психологического опыта. Как долго может продолжаться эта ситуация? К чему она может привести? К появлению мечети Парижской Богоматери? К возвращению магических культов? К христианскому ренессансу, вызванному угрозой уничтожения? К отмиранию религии как таковой? Сейчас этого никто не может сказать. (Замечу, что для христианских мыслителей эти проблемы стоят не менее остро, чем для атеистов, ибо взгляд «изнутри» добавляет им еще эсхатологической пикантности. Богослов не отвергает возможности исчезновения религии с лица земли, хотя, очевидно, будет рассматривать и оценивать это событие не так, как светский ученый).

В непосредственной связи со вполне конкретным вопросом о будущем религиозном ландшафте Запада находится более общая задача, заключающаяся в том, чтобы понять, насколько вообще религиозность имманентна человеку. Есть четыре популярных решения этой проблемы:

1. Религиозность есть феномен прежде всего психологический, посему она вечна. Она всегда будет оказывать большое влияние на общество: прогоните ее в дверь, она войдет в окно.


2. Религиозность есть феномен прежде всего социальный, и лишь потом психологический. Роль религии в обществе определяется структурой общества. В некоторых формациях ее значение может быть сведено к минимуму, хотя и не уничтожено совсем, ибо психологический фактор все-таки играет свою роль.


3. Религиозность свойственна отсталому социуму. Она отсохнет, как болячка, после достижения обществом определенной ступени развития и может возникнуть снова только в случае резкой деградации в результате какой-либо катастрофы


4. Религиозность есть адекватная реакция на объективно сущее бытие незримого горнего мира и всемогущего Бога (богов). Она есть шестое, духовное, чувство, сродни пяти материальным, только менее отчетливое у большинства людей. Подавление религиозности, таким образом, противоестественно и к тому же опасно, ибо может вызвать гнев Высших Сил.

Не думаю, что рискну вызвать бурю возражений, если заявлю, что ни смотря на полемическое мастерство, проявляемое сторонниками этих тезисов, и не смотря на впечатляющие успехи психологической науки, выбор между этими четырьмя ответами до сих пор остается вопросом веры. Не удивлюсь, если так будет всегда. Я для себя, разумеется, выбрал подходящий ответ, но не льщу себе надеждой изобрести неопровержимое доказательство.

Мои аппетиты куда скромнее: я хочу знать, прорежется у ли религии Второе дыхание? Иными словами, ушел ли в прошлое клерикализм, как социально-политическое явление. Существуй историософский тотализатор, мы, думаю, увидели бы, как в течение последних двадцати-тридцати лет ставки клерикализма неуклонно, хотя и не слишком быстро, растут. Тем более, что в последнее время у провозвестников Второго дыхания религии появился еще один, очень неожиданный, аргумент.

Впервые я наткнулся на него в 1989 г., в одной (еще вполне марксистской) работе, вышедшей в серии "Вопросов научного атеизма" [1]. Примечательно, что сам автор, похоже, так сам и не понял, что написал. Так я познакомился с первым в моей жизни оракулом. Есть люди, через которых нам свыше открывается истина; сами же они напоминают человека, стоящего по пояс в воде и умирающего от жажды. Скажут все как по-писаному и внятно и складно — а сами ничего не услышат. Предоставим же слово пророку (внимайте, внимайте джатаке!):

«Можно констатировать, что у всех народов становление собственно человеческой истории сопровождалось появлением практических действий (и возникающих в них постоянно обособляющихся и обретающих самостоятельность представлений), направленных не только на реально противостоящие людям явления природы, но и на сверхъестественный мир.

Это выглядит крайне загадочно.

В самом деле, люди выделяются из мира животных в результате изготовления и применения все более совершенных орудий труда, которые позволяют так или иначе нейтрализовать, использовать естественные силы, обеспечивают способность общества к выживанию и воспроизводству. И оказывается, что в этой безжалостной схватке не на жизнь, а на смерть возникают культовые действия, направленные не на естественные, «враждебные», а на воображаемые силы. Поскольку речь идет об иллюзорных представлениях, то приходится признать эти действия не только бесполезными, но и вредными, лишь растрачивающими ограниченную производительную силу общества. Правомерно было бы ожидать, что в ходе долгой истории такие действия и представления, образующие историческое лоно мистицизма, должны неминуемо исчезнуть, как тупиковые варианты человеческой деятельности. Этого, как известно, не произошло — факт, который прежде всего нуждается в объяснении».

Конец цитаты. Итак, дух, вещавший устами автора, изрек новое, доселе неизвестное эволюционистское доказательство бытия Божия. Звучит оно так: в условиях постоянного недоедания, противостояния хищным животным и прочих опасностей, естественный отбор должен препятствовать выживанию и размножению представителей Homo Sapiens, концентрирующих свою деятельность на воображаемых предметах, не имеющих отношения к объективной реальности. Все без исключения популяции Homo Sapiens практиковали религиозные культы. Ergo, предмет религиозных культов принадлежит объективной реальности. Да, я знаю, что это доказательство не без слабых сторон. Оно даже попросту неверно (идеи, могущие послужить для опровержения, содержатся в книге [2], каковую я, вообще говоря, считаю спорной). Но мир устроен так, что полностью корректных доказательств бытия Божия не существует. Что же до некорректных, но правдоподобных, то они имеют весьма важное предназначение: обращать внимание человека на наиболее общие, предельные свойства мира и человека в мире.

Далее, «факт, который прежде всего нуждается в объяснении», никакого объяснения в статье так и не получил. Митрохин не пошел дальше Маркса, выводящего религиозность исключительно из общественных отношений. Не ставя под сомнение взаимосвязь того и другого, замечу, что одних общественных отношений все же недостаточно. Необходима некоторая особенность психики, делающая возможность то «многообразие религиозного опыта», о котором прекрасно написал Уильям Джеймс. В противном случае, религию можно было бы свести к банальной лженауке, чего даже марксисты делать никогда не пытались. Видимо, идея того, что естественный отбор вполне мог породить разумное существо, принципиально не способное на религиозное чувство ни при каких общественных отношениях, не может прийти в голову последовательному марксисту.

Но самое сильное впечатление производит та беззаботность, с которой дался Л. Н. Митрохину этот фрагмент. «Это выглядит крайне загадочно», «факт, который прежде всего нуждается в объяснении» — несмотря на эмфатические конструкции, от этих формулировок веет спокойной любознательностью кабинетного ученого, положившего себе на предметное стекло очередную лягушку. А между тем, атеист Митрохин только что заглянул в собственный смертный приговор. Ведь если религиозность дает такое весомое преимущество во внутривидовой борьбе, что во всей истории не существует ни одного примера обходящейся без религии устойчивой социальной группы, то не стоит ли поинтересоваться механизмом, реализующим это преимущество, а заодно удостовериться, что механизм этот надежно заклинен и не закрутится снова?

Ситуация до боли напоминает сцену, необходимо присутствующую в любом «ужастике» с чудовищами: двое склонились над препарированной тушкой маленького и кажущегося неопасным Чужого.

— Смотрите, кэп, какой совершенный в своей неистовой агрессивности организм!
— Хм...
— Это настоящая машина убийства.
— В самом деле, док?
— О, да. Вот, глядите, жвальца наполнены концентрированной кислотой...

Зрителя уже пробил хладный пот, ибо даже если он смотрит фильм впервые, не трудно догадаться, что не пройдет и пятнадцати минут, как кишки вальяжных вивисекторов будут выпущены ордами кровожадных монстров. Бедный, бедный Л. Н. Митрохин.

С тех пор прошло чуть больше пятнадцати лет. Хищник подрос и окреп. О его готовности к атаке нам возвестил Э. Тодд.

И, наконец, из достояния кабинетной философии, социально-дарвинистское обоснование Второго дыхания религии становится уделом площадей и громкоговорителей. За дело взялся такой опытный полемист, как диакон А. Кураев: «... к концу XXI века атеистов вообще в стране не останется. Они, оказывается, размножаться не умеют. Тупиковая ветвь эволюции. Дарвин с того света будет показывать на неухоженную могилу последнего бездетного атеиста как на очевидное доказательство правоты своей теории. ... Для того чтобы принять еще одного ребенка в свой дом, нужна немалая решимость. Нужна сверхмотивация. А мир сверхмотивации - это мир сверхценностей, то есть мир религии. Причем не "религиозной культуры", а именно религии. Религиозная жизнь предполагает не просто "знание о" вере и обрядах, а прямое личностное проецирование узнанных канонов в свою жизнь, решимость открыть свою жизнь для суда со стороны религиозных заповедей. И вот обнажается парадокс: именно фанатики (в переводе с греческого - смертники) сегодня - источник жизни.» [3]

Читая такие отрывки, понимаешь, как социальный дарвинизм оказался маргинальным и полузапретным учением, несмотря на все успехи теории эволюции в биологии. Даже тот, кто наслышан о хитрости мирового Духа™, не может быть готовым ко всем его проделкам. Именно так можно квалифицировать грядущее Второе дыхание религии, если оно действительно будет иметь место. В самом деле, впервые религиозная война выходит на качественно новый этап развития. От мирной проповеди и словесных состязаний апологетов, через крестовые походы и кровопролитные войны — к соревнованию в приспособленности к условиям обитания.

Впрочем, если верить Л. Н. Митрохину, это всего лишь возвращение к истокам.

Литература

[1] Митрохин Л. Н. Мистицизм как историко-культурный феномен. // Вопросы научного атеизма, выпуск 38. Москва, Мысль 1989
[2] Докинз Р. Эгоистичный ген // http://grokhovs.chat.ru/dawkins/dawkins.html
[3] А. Кураев Крест демографический и миссионерский. // Литературная газета №47