Два святочных рассказа

Слово о словах. Два коротеньких святочных рассказа о двух выражениях из либерального лексикона, эмоциональная окраска которых всегда вызывала у меня некоторое недоумение. Две зарисовки: одна в миноре и одна в мажоре; из серии "что такое хорошо и что такое плохо". Как и полагается, публикуются в Сочельник.

1. Гайки, или что такое плохо.

Ранняя весна. Зелени еще нет, хотя почки уже болезненно набухли. Блекло-голубое небо без единого облачка. Дороги залиты грязью недавнего паводка. Бескрайнее недопаханное поле. Неподвижный маленький трактор в этом поле, точно одинокий серый булыжник. Мужику, сидящему в кабине и безвольно уронившему голову на баранку, очень-очень плохо. Всю прошедшую зиму ему нечем было заняться, и он скрашивал досуг питием, пока не допился до белой горячки. Какой-то частью измученного разума Мужик осознает глубину своей деградации и изо всех сил пытается взять себя в руки. Раздолбанный в хлам трактор чувствует себя немногим лучше своего господина. Оба они разболтались. У Мужика увеличена печень, а у трактора сдохла крыса в коробке передач. У Мужика трясутся руки, а у трактора дребезжит кожух. Все нервы Мужика напряжены, так что на них можно играть, как на испанской гитаре, зато все гайки трактора ослабли и вот-вот соскочат с болтов. Обоим – и трактору, и Мужику, очень не хочется работать. Сегодня их последний шанс. Высшими силами решено, что если сегодня они не вспашут свой кусок земли, им не суждено пережить год: в декабре один с перепою замерзнет в сугробе, а другого сдадут в металлолом. Такие дела.

Мужик отрывает голову от баранки и, сделав над собой усилие, заводит машину. Вместо спокойного гудения исправно работающего механизма, раздается настоящая какофония: в моторе что-то ритмично позвякивает, что-то стучит, а время от времени все эти звуки перекрывает совершенно неприличный скрежет. Некоторое время Мужик слушает, выставив одно ухо вперед, словно собака, а потом решительно глушит мотор. Спустя еще полминутки дверца кабины распахивается настежь, и Мужик предстает перед нами с разводным ключом в руках.

Одновременно, сгустившись из испарений свежевспаханной земли, смешанных с эманациями страдающего рассудка, появляются демоны Астарот и Бафомет.

Астарот. Коллега, как вы полагаете, что в руке у этого господина?

Бафомет. Боюсь, друг мой, что вы знаете ответ не хуже меня.

Астарот. Вы полагаете?

Бафомет. Да, никаких сомнений. Этот человек собирается закручивать гайки, и в руке у него соответствующий инструмент.

Мужик, успевший занести ногу для шага, медленно ставит ее назад и пристально смотрит на нечисть. Лицо его ничего не выражает, лишь в глазах затаилась тоска.

Мужик. Сгинь.

Астарот. Он гонит нас.

Бафомет. Ему не нужны свидетели. Сейчас он начнет душить то немногое светлое, до которого еще не дошли его руки.

Некоторое время Мужик трет глаза, силясь прогнать наваждение. Бесы глумливо хихикают. Наконец, наш герой, выставив что-то наугад на колесике разводного ключа, ныряет в чрево двигателя.

Астарот. Я понимаю, как. Но я не понимаю, зачем.

Бафомет. Никто не понимает. Коллега, я наблюдаю за этим господином уже очень долго; мы с ним примерно ровесники. Больше всего меня поражает его неискоренимая сервильность. Мыслить себя только безвольным и нерадивым рабом или самодурствующим господином, но ни в коем случае не свободной личностью — вот его удел.

Изрядно перепачканный, Мужик отрывается от мотора, и, забравшись в кабину, снова заводит своего железного друга. Двигатель урчит гораздо ровнее, скрежета больше не слышно. Позвякивание, впрочем, осталось: кажется, кожух недостаточно плотно подогнан. Мужик достает откуда-то отвертку размером с молодое деревцо и скрывается за трактором.

Астарот. Как больно видеть это умирание свободы!

Бафомет. Политика завинчивания гаек – одна из самых неприятных традиций на так называемой Руси. Вместо того, чтобы дать каждой детали социального механизма свободу самоопределения, диктатор жестко притирает ее к соседям, превращая из политического субъекта в бездушный винтик.

Откуда-то из-за трактора, со свистом рассекая воздух, вылетает разводной ключ. Он описывает сверкающую дугу и проносится сквозь силуэты бесов, ставших внезапно полупрозрачными. Исчадия ада медленно растворяются в пряном весеннем воздухе. Их голоса, еще некоторое время чуть слышные, постепенно затихают.

2. Наши светлые несбывшиеся мечты, или что такое хорошо.

Санкт-Петербург, февраль. Трескучий мороз, еще третьего дня проверявший добротность обуви горожан, в одночасье исчез, сменившись капелью и даже моросящим дождем. Свет и Тьма схлестнулись в своей излюбленной петербургской забаве: кто кого? Больше ли день льда растопит, или ночь наморозит? Веселятся стихии, насмехаются над людишками. А тем радости мало: пешеход, показывая чудеса эквилибристики, скользит по обледенелым дорожкам, а водитель дай Бог, если просто стоит в пробке: хуже, если пробка образовалась по его вине, а сам он беседует с пройдохой-автоинспектором у помятой машины.

Интеллигент, лежащий у водосточной трубы на углу Советского переулка и 4-й Красноармейской, упал, поскользнувшись на ледяной корочке, да так сильно ударился, что не может встать. Редкие прохожие обходят его стороной, принимая за пьяного. Уже здорово стемнело, фонари горят через два на третий, никто не хочет рисковать. Пальто бедняги насквозь промокло, но пока он не чувствует холода. Чтобы быть точным, еще он почему-то не чувствует левую руку и левую ногу. Сейчас самое сильное чувство, которое он способен испытывать, это тупое беспокойство. Даже страх еще только в пути к его несчастной душе.

Интеллигент пытается встать, опершись на здоровую правую руку, но тротуар покрывает холодный и скользкий лед, а поверх льда — тонкий слой талой воды. Рука скользит по этому катку, не находя опоры, и Интеллигент вновь падает навзничь. Краем глаза он замечает похожего на тень пешехода, своевременно переходящего на другую сторону переулка. Одновременно, сгустившись из испарений тающего снега, смешанных с эманациями страдающего рассудка, появляются демоны Астарот и Бафомет.

Астарот. Ах этот воздух оттепели! Как приятно вдохнуть его после долгой и суровой зимы! Еще недавно люди и рта не смели раскрыть, такой суровый был климат в этой стране. И вот, взгляните, коллега: они дышат полной грудью!

Бафомет. Да, пусть наслаждаются! Оттепель непродолжительна, скоро снова придут морозы и скуют беспокойные воды. Задуют ветры и занесут поля снегом. Вот, смотрите, наш брат, шестидесятник, прилег отдохнуть. Брат мой, ты наслаждаешься оттепелью?

Интеллигент (с трудом) Я ненавижу оттепели. Всегда ненавидел. Э... как там... сгинь! Да, гм, сгинь!

На последнем слове в спину Интеллигента точно ударяет молния. Невыносимая боль скручивает позвоночник в огненную спираль, и последнее «сгинь» получается совершенно невыразительным.

Астарот. Как вы можете так говорить?! Об оттепели, о наших самых светлых несбывшихся мечтах!

Бафомет. Теперь поздно уже отрекаться. Вы любите оттепели. Вы всегда их любили. Мы тоже их любим – вот почему мы здесь.

Интеллигент уже не может ответить. Он заново учится дышать. Надо же было так неаккуратно упасть!

Астарот. Петербург – город оттепелей. Да-да, город трех революций и бесчисленных оттепелей. Вы ведь патриот своего города? Взгляните на эту сосульку.

Бафомет. Сосулька? Причем здесь сосулька? Воздух свободы! Вы чувствуете воздух свободы?

Астарот (обращаясь к Интеллигенту). Вам, друг мой, должно быть, не видна сеточка мельчайших трещин, избороздивших лед, а я вот ей наслаждаюсь... она прекрасна. Какой узор: и хаос и геометрия, все в одном.

Бафомет. Да, в самом деле. Ведь сосулька сейчас упадет. Что ж, как я уже сказал, наслаждаться оттепелью можно лишь краткий непродолжительный миг. Она преходяща... а для вас, друг мой, особенно.

Интеллигент пытается сфокусировать зрение на конической формы глыбе льда, нацеленной прямо ему в переносицу. Он успевает увидеть, как лед отделяется от оцинкованного водостока и медленно-медленно начинает скользить навстречу, увеличиваясь в размерах. Следующая увиденная им картина уже не имеет отношения ни к нашему повествованию, ни вообще к бренному миру. Он уже не увидит, как брызнувшие во все стороны осколки пронизывают силуэты бесов, ставших внезапно полупрозрачными. Исчадия ада медленно растворяются в пряном воздухе оттепели. Их голоса, еще некоторое время чуть слышные, постепенно затихают.